Николай Ильин - Океан. Выпуск одиннадцатый
И вот уже у Пирогова в руках баян, и все мы поем:
…Нет пощады гадам,
Гадам нет пощады!
Топим их торпедами,
Пушками громим!..
Хор, конечно, не ахти. Но все равно здорово! Здорово все, что сегодня произошло…
К концу октября наши торпедные катера пришли в порт Виртсу — готовился десант на Моонзундский архипелаг. Приказано было брать на палубу десантников.
В Виртсу причал деревянный. Толстые бревна, из которых он сложен, обледенели — ни взяться, ни подняться. И катер обледенел. Всей командой ребята скалывают лед с катера и причала. Только я мерзну — сижу в рубке, несу вахту…
Мы идем на Моон, на катере взвод морской пехоты. На острове такой же пирс, как в Виртсу, — из толстых бревен и обледенелый. Но бойцы браво на него вскакивают, вытаскивают пулеметы и ПТР. Весело просят:
— Давай, моряки, следующую партию!
Новый приказ — выходить в море. Стоим в дозорах, охраняем тральщики и тендеры с десантниками.
В приказе Верховного Главнокомандующего, посвященном освобождению островов Моонзундского архипелага, были отмечены и наши корабли. Медаль Ушакова, которой я был награжден за участие в этой операции, мне вручили в Таллине.
В столице Советской Эстонии мы зимовали — ремонтировали катера, отогрелись, отмылись. Себя в порядок привели. По-настоящему по твердой земле походили… Только все это продолжалось недолго: катера поставили на железнодорожные платформы, нас разместили в вагонах — и поехали мы все к новому месту службы, в освобожденный нашими войсками Мемель, нынешнюю Клайпеду.
Недалеко от Таллина до Мемеля. Только в столице Эстонской ССР холодно, и в бухте лед стоит. А здесь ранняя весна. Катера спустили на воду. И сразу боцман Веселов приборку объявил, ходит по катеру, поругивается:
— Закоптил нас паровоз!
Чистим, драим катер.
Вечером у нас было партийное собрание. Открытое. Поэтому нас, комсомольцев, тоже пригласили. Сидели мы в красном уголке береговой базы, слушали командира.
То, о чем старший лейтенант говорил вначале, каждый знал: между Тукумсом и Либавой в котле сидят фашисты. Они сдаваться не хотят, на что-то надеются.
— Море, — сказал командир, — вот на что они рассчитывают. Командование поставило перед нашими кораблями задачу: закрыть для врага Балтику! Каждый коммунист, каждый комсомолец обязан сделать все, чтобы эту задачу выполнить…
Все выступили на этом собрании — боцман Веселов, старшина Пирогов, мотористы Кожевников и Пименов, торпедист Еремеев. Мы, молодежь, тоже слово получили… Решение собрания было кратким: стоять насмерть, ни одного фашиста из котла не выпускать!
По данным разведки, фашисты собирались прорваться к Готланду и под берегом этого шведского острова, в территориальных водах нейтральной страны, идти далее в Южную Балтику. Караван предполагался солидный: десять больших транспортов под охраной двух эсминцев, несколько сторожевых кораблей, катеров. Всего тридцать две единицы.
Мы вышли в море 17 апреля 1945 года — четыре катера под командованием капитана третьего ранга Михаила Григорьевича Чебыкина.
Все знали, что придется нелегко. Знали, что враг силен, хорошо вооружен и отчаянно хочет вырваться из котла, в котором любого из этих вояк ждали гибель или расплата за злодеяния, совершенные на нашей земле. Многие из этих фашистов осаждали Ленинград.
Наш торпедист старший матрос Александр Еремеев выразил общую мысль — на торпедах он вывел крупными буквами:
«За Ленинград! За победу!»
И вот мы идем в ночь, навстречу бою.
Время от времени я принимаю радиограммы, быстрые и короткие. Цифры ложатся на бланк одна к другой… Командир понимает, что они значат, и после каждого моего появления на ходовом мостике катер или чуть поворачивает, или изменяет скорость.
Отряд наш идет в полной темноте, и когда я в очередной раз поднимаюсь наверх, то кажется, что ныряю в темноту. Глаза привыкают минуты через полторы-две, и тогда становится видным чуть подсвеченная картушка компаса, светящиеся цифры указателей оборотов винтов, надписи на машинных телеграфах… Но мне уже пора уходить вниз, в радиорубку, с которой я привычно соединен наушниками на длинном проводе: очередная радиограмма может прийти в любой миг.
Радиолокации весной сорок пятого на наших торпедных катерах еще не было, и успех поиска зависел от точности разведданных, мастерства командира, четкого взаимодействия экипажей кораблей. И немного от удачи.
«Удача, — любил говорить старший лейтенант Михайловский, — всегда приходит к тому, кто знает свое дело».
И она пришла, удача: прямо по курсу на мгновение вспыхнул свет — прямоугольное окно во мраке ночи… Я уже потом понял, что на каком-то из фашистских кораблей не сработал автоматический выключатель на двери. Выключатель, который должен был потушить свет, когда эту дверь отворят.
— Юнга, на место! — приказал командир. — Торпедная атака!
Я слетел по трапу в свою рубку, а там, наверху, началась боевая работа… Очень хотелось выбежать наверх, помочь своим товарищам. Но через меня катер был связан с другими катерами отряда, с берегом, с командованием.
И все-таки я сделал шаг из рубки, встал на вторую ступеньку трапа, чтобы понять, что происходит наверху… И только я успел это сделать, как что-то громко хлопнуло, и сразу же мертвенный полусвет заполнил ходовую рубку, фашисты стреляли осветительными снарядами. Значит, мы обнаружены!
Сразу заработал ДШК на рубке. Взрыв у правого борта сбросил меня с трапа. Сигнальные лампочки на радиостанции погасли. Прыгнул на место. Руки перескакивают с переключателя на переключатель… Есть связь! Командир отряда дает боевой приказ.
Взлетел на ходовой, сквозь грохот стрельбы, треск взрывов кричу командиру:
— Приказано атаковать цель, идущую в конвое за номером…
Над морем медленно спускаются осветительные снаряды. Они высвечивают не только наши торпедные катера, идущие сквозь завесу всплесков навстречу разноцветным трассам очередей пулеметов и пушек врага, но и вражеские эсминцы, и сторожевики, катера-охотники, большие и тяжело груженные транспорты…
Всплеск встал слева по курсу, хлестнул по рубке холодной волной, окатил старшего лейтенанта Михайловского с головы до ног. Вода свалилась в командирский люк, обдала меня, главного старшину Мураховского, и он, как мне показалось, нагнулся, чтобы стряхнуть с себя брызги. Но почему-то не поднялся, а лег на рыбины настила.
— Ранен?..
— Иди на место, юнга! — приказал Мураховский и застонал: — Иди на связь!.. В ногу угодил, гад!.. Иди! — В его руках уже был индивидуальный пакет.
Я слишком хорошо знал Мураховского, чтобы вступать с ним в спор даже по такому поводу, и нырнул в люк… Почти тут же катер вздрогнул раз, другой, накренился с борта на борт: в ночь навстречу врагу ушли торпеды.
Я уже был в радиорубке, когда раздался мощный глухой взрыв.
«Есть!» — радостно пронеслось в голове… И тут же почувствовал, что куда-то лечу.
Не знаю, сколько прошло времени до того момента, когда я очнулся. Болела голова. Болела и кружилась. Что-то горячее текло по спине, горячее и липкое. Но очнулся я от другого — от холодной соленой воды, которая плескалась в рубке. Понял: ранен. И где-то пробоина. Посмотрел на большую радиостанцию и ахнул: в ее корпусе зияли пробоины, из них торчали обрывки проводов. Не в лучшем виде была и вторая станция. Удивился тому, что лампочка продолжает светиться. Глянул под ноги, и показалось, что вода прибывает… Мотнул головой — все поплыло перед глазами. На миг. А потом пришло другое: тишина.
Бой, наверное, кончился, и мы идем в базу с победой. Но вода все прибывает. Вышел из рубки, заглянул в кубрик — вода. Хлещет в большую рваную пробоину по правому борту. Доложить надо. Но сперва — заткнуть, хоть одеялом или подушкой… Моя попытка оказалась тщетной: и одеяло, и подушку тут же вытолкнуло. Быстро, как мог, добрался до рубки — здесь лежал Мураховский.
— Юнга, перевяжи… — Он застонал. — Грудь перевяжи…
— Где командир? — спросил я.
— В машине…
Что-то случилось, но что, я понять не мог.
— Двигатели вышли из строя, — прошептал Мураховский. — Командир и боцман пошли налаживать…
Не знаю как, но я сумел перевернуть Мураховского на спину, снял с главного старшины капковый бушлат, китель. При свете карманного фонарика перевязал рану на его груди. В рубке был НЗ — неприкосновенный запас. Из фляжки влил старшине в рот спирта. Мураховский поднял голову.
— Спасибо, юнга… Как командир, он тоже ранен?
— Не знаю…
У люка в моторный отсек я услыхал голос Пирогова.
— Погибли ребята. Все. И еще Булычев.
— А он-то как попал в машину? — Это голос Еремеева.
