Сергей Сметанин - Зной

Складки долины заполнил туман.
Лава рассвета струится в проран,

У горизонта стекая. Вот-вот,
Алое марево солнца взойдет.

Нефтекачалки – лихой табунок! —
Вышли гулять на луга вдоль дорог,

В чудо-коней превратясь, наяву
Голову клонят и щиплют траву.

Сам на лихого коня я вскочу,
В вольный поход его мчаться пущу.

Крик молодецкий, лети на поля:
– Как ты прекрасна, родная земля!

Здравствуйте, милые липки!
Вам, дорогие друзья,
Принадлежу без ошибки
Всей моей нежностью я.

В дни бесконечной печали,
Жаркой полдневной порой
Вы мою грусть отгоняли,
Чуть прикасаясь корой.

Стенами древнего храма,
Где только небо – закон,
Вы поднимали упрямо
Облако свившихся крон.

И, поселясь в эту груду
Веток, что ветер заплел,
Сонно гудели повсюду
Крылья бесчисленных пчел.

Этот край бесконечен и прост.
И под куполом выси нетленной
На готовом стогу в сенокос
Я как будто один во вселенной.

Свежий запах медовой травы,
Деловитых жучков стрекотанье,
А вокруг – океан синевы
Неделимый, как все мирозданье.

В этой бездне теряется взгляд.
Мир настроен на вечные ноты.
Только мышцы тревожно гудят
От азартной, тяжелой работы.

Ночью была гроза —
Молнии в три ряда.
Я закрывал глаза.
Слышал – текла вода.

Гром пробивал стекло,
И рассыпался звон.
В небе дышало Зло —
Черное, как гудрон.

Выдохлось наконец,
Спрятано в глубину.
Ночью кричал отец —
Видел во сне войну!

Ночь – словно пропасть черная.
Ни звезд, ни огонька.
Дрожит, как иллюзорная,
Передо мной река.

То кажется огромною,
То вовсе не видна,
С громадой неба темною
Сливается она.

Безмолвное кипенье
Невидимой воды.
Во всем предощущенье
Грозы или беды.

Прокатилися белые ночи
По просторам сургутских болот.
У затихшей площадки рабочей
Колоннада тумана встает.

И в ответ на мое бескорыстье —
Не беда, что я зритель – один —
Опадает в тайге мелколистье
Золотых и багряных рябин.

А на вымокшем краешке рощи,
Прихотливой и грустной на вид,
Сердце бьется по-зимнему проще,
За прошедшее меньше болит.

Здесь о судьбах ничто не пророчит,
И приметы – знакомые все.
Только дождик тоску мою точит
На своем водяном колесе.

Под ногой прогибаются кочки,
Темно-бурый сочится настой.
А вокруг – розоватые точки —
Звезды влажные клюквы густой.

За облачной грядой идет еще гряда.
За дальнею грядой – далёкая, другая…
Ты в небо погляди, мечтою воздвигая
Из белоснежной тьмы дома и города.

Без счета, без числа толпится череда
Высоких, кучевых, крутых, многоэтажных…
Они сотворены для сильных и отважных,
Для тех, кто смотрит ввысь… хотя бы иногда.

Вот август явился, то зелен, то ал,
В урманы загнал холодок,
И крупной картечью рябин расстрелял
Он заросли возле дорог.

И лес озарился по краю трясин,
И радует очи до слез
Багрово-малиновый трепет осин
И золото русых берез.

Бабьим летом, в Сургуте, в субботу,
Над домами, рекой и тайгой,
Мне такого не помнится что-то,
Удивительный льется покой.

Всюду окна раскрыты и двери,
Ранний вечер тягуч, словно мед,
Из каких-то зеркальных материй
Музыкальная фраза плывет.

И блестит подрастающий месяц
Из-за туч белизной молока,
И с балкона, до пояса свесясь,
Мальчик с девочкой кличут щенка.

Пятиэтажный дом с балконами,
Скамейка, дерево, подъезд…
Дожди прозрачными колоннами
Поплыли с праздничных небес.

Играет ветер чью-то музыку
Столбам, веревке бельевой,
И павший лист летит и кружится,
Насквозь пронизан синевой.

На край двора слетели голуби,
Заполонили весь газон,
И в облака возносит голову,
Как телевышка, старый клен.

С листвы еще падают редкие капли,
Но дождик закончился. В небе светло.
Березки стоят, будто чуткие цапли,
Готовые стаю поднять на крыло.

Сквозь волны пырея глядит подорожник:
На чудо-рябинке, задорно дразня,
Горит жемчугами расшитый кокошник,
Играя цветами предзимнего дня.

В ветвях затаилась уютная сырость.
И песенка птичья, забредшая в лес,
Как будто по радуге, к нам опустилась
Путями покинутых, мокрых небес.

Давно я не слышал их скорбного клича:
Над парком осенним, опавшим вот-вот,
Зовут журавли, так протяжно курлыча,
К далекому югу российских широт.

Они улетают, и впору сорваться —
Так душу тревожит редеющий строй
Отчаянных братьев пернатого братства,
Дрожа над синеющей долгой горой.

Лететь… Я готов разрыдаться, как школьник.
Уходит, едва различим он вдали —
Забытого детства живой треугольник
С единственных в мире небес и земли.

Прощается с нами, протяжно курлыча,
Следа не оставив, не кинув пера…
Как долго я ждал журавлиного клича
Над рощей, опавшей как будто вчера!

Я не люблю промозглую погоду
Сургутского начала октября.
Все утро дождь набрасывает воду
На дрогнувшие иглы фонаря,
Как серое, тугое одеяло,
Крутыми водостоками трубя.
И скоро ночь, по прошлому скорбя,
Опять раскинет звезды как попало.
Закат осыплет облако малиной,
Дыханье ветра станет погрубей,
И жалкий лист на ветке тополиной
Нахохлится, как старый воробей.

Вся осень – в пылу и расцвете,
Как будто в последнюю треть
Янтарной горе на рассвете,
Как прежде, гореть и гореть.

Вся осень – в биении листьев.
И не было веры верней,
Чем кедра кораблик ветвистый
На якоре цепких корней.

Вся осень дрожит в позолоте,
Лишь он умудренно-велик.
Один в суете и заботе
О чем ты мечтаешь, старик?

Молчат твои внуки и дети,
И дождь распылил свою плеть…
– О лете, мой милый, о лете.
О чем еще больше жалеть!

В октябре на улице Островского
Возле дома – желтая трава.
Под лучами солнышка покровского
На широком небе – синева.

Там летит под облачные полосы
Городской рабочий говорок,
А вдали дождя густые волосы
Раздувает свежий ветерок.

Там береза ярко-золотистая,
Цвинькает синица на стволе.
И в груди моей настала чистая,
Лучшая погода на земле.

Свежий ветер вьет и кружит
Мимо нашего двора,
На краю замерзшей лужи —
Заводная детвора.

Вечер нежностью пронизан,
Окружен, как дивный лес.
И слоится по карнизам
Отсвет окон и небес.

Туман – как белая рубаха.
Крахмально-розовая тьма
Размыла вставшие из праха
Монументальные дома,

Легла на сосны сенью мглистой,
Обводит изгородь кольцом.
Один березки ствол безлистый
Надежным вырезан резцом.

В его штрихах миллиметровых
Я вижу Дюрера листы…
И сетью веточек лиловых
Провисла крона с высоты.

Как ясно и просто, поняв небеса,
Живут снегири, воробьи, свиристели.
Сегодня синицы во двор прилетели,
Играли под окнами четверть часа.

Прозрачная роща на поздней заре
Из желтых тонов перешла в голубые.
Зима наконец-то пришла в ноябре,
Березки надели платки кружевные.

Сугроб у крыльца – будто сказочный зверь:
По белому пуху – морозное пламя.
И девочка, выпустив кошку за дверь,
– Куда ты? Простудишься! – машет руками.

Хватает покрепче ее за бока —
Беглянка поводит усами жестоко:
Ей дома сидеть чересчур одиноко,
Хотя и терпимо. Возможно. Пока.

Зима. В Сургуте в это время
День мимолетен, как мечта.
Я на работу еду в темень,
Обратно – та же темнота.

И там, где трасса распрямилась,
Великолепна и строга,
На придорожные снега
Ночное небо опустилось.

Созвездья фар летят весь вечер,
Обозначая поворот:
Двойные белые – навстречу.
Двойные красные – вперед.

По Сургуту, Сургуту, Сургуту – тревожные сумерки.
Ах, когда же грядущие белые ночи грядут?
Полушубки не греют, и шутки до времени умерли
Будто градусы холода рта разомкнуть не дадут.
Даже та же луна, наша старая рыжая спутница —
Словно маятник в небе дрожит от внимательных глаз:
По Сургуту, Сургуту, Сургуту идет межуютица,
И застывшей солярки не жжет на обочине КрАЗ.
Словно жесть по щеке – не скупятся ветра на пощечины,
Выжимая короткие слезы и долгую злость,
Но для наших сердец никогда не найдется обочины,
На которой бы им отдохнуть от работы пришлось.
И краснеют в балках подключенные в сеть нагреватели,
И сквозь двери двойные парит индевелый подъезд,
И любому морозу мы все же друзья и приятели —
Не об этом ли он и трещит, одичалый, окрест.