Вадим Згурский - Подари ничего : сборник стихов

Щемящей боли
Рука твоя не успокоит.
И все серьезно,
Как в первый раз,
Как в первый класс
Начальной школы.

Осетрина первой свежести
На столе не бывает —
Осетрина первой свежести
Хвостом воду взрывает.
На столе, на обжорном,
Все вторично. Обычно.

Все войны пошлы, подлы, лживы
До той поры, пока поэты живы,
Ни с кем сражаться не зови.
Кто в поисках судьбы рядится в латы,
Их не зови.

Ковры не громоздят на стены —
Уместны разве гобелены.
Венецианское стекло с портретом дамы
В тяжелой раме, панель сандала из Керала,
Орнамент со змеиной головой.
За что-нибудь зайти, закрыться,
Хотя бы чем-нибудь укрыться
От взгляда, брошенного косо,
Не оглашенного вопроса,
А на пороге вечности проверь,
Кому какую открываешь дверь.

Хрустальна чешуя сардины,
Трепещет хвост, но не хватает силы
Взлететь дугой над бездной синей.
Рыбацкие причалы Агадира,
Они полны другою силой
И памятью наполнены другой.

Емкость слова в тоннах смысла,
Ужас — только в миллилитрах,
Кости, как свинцом, налиты,
И ладони, что приклеились к ресницам.

Безумие безумством умножая
Безумство чувством называя,
Пытаемся украсить естество.
Труд тяжкий, сладостный, кандальный
И в Киеве на Арсенальной,
В Одессе Екатерининская слез полна.
Все правы, что любовь безумна
И сердце в клетке не игра,
И жернова не сводят счеты,
Безумие безумием умножа.

Когда цветут миндаль и тамариск,
Чванливо надувает губы роза,
Тщеславен сей цветок. Колюч. Жесток.
И каждый лепесток трепещет, исторгая воду.
Недаром персы гордые, как птицы,
Бумажною оборкой «украшают» розу:
Нескромно ей гордиться неземною красотою.

Предрассветный шепот астрагала,
Чей фиолетовый окрас
Ознобом утренним потряс.
Еще не видимый, туманный,
Он нежностью пронзен, желанный…
… и этот шепот предрассветный
Сильней самума.
На край земли, куда не каждому дойти…

На лестнице прелестница,
Глаза с поволокой.
Кажется, скажется, скажет чего-то.
Бега страничек не остановишь.
Все, как впервые, считай не считая,
Остановился у самого края.
Бездна безумия, глаз с поволокой…

Не растворяйтесь в пустоте
Чужих привычек и речений
И сохраните, хоть во сне,
Подобие землевращенья.
Нам не дано пройти
До края Ойкумены —
Мечтатели и фантазеры,
Мы, тщетно догоняя время,
Не можем вдруг остановиться.
И не надо.
Преграда в нас.

Тебе не подарил я лал,
Что левою рукой держал,
Тот вожделенный камень
Рыцарей Востока.
Бриллиант, что лучший из друзей,
Был приготовлен точно к сроку.
Хотел Луну сорвать с крючка,
Чтоб не мешала откровенью,
Жестокая рука крючок
Запрятала за дверью.
Фантазии огранщика щедры,
Рука и глазомер отменны,
Но камни памяти, увы, в пыли забвенья.

Не управляю памятью своей,
Преследуют меня недавние, в полвека дней,
Воспоминания о Ней.
И время давнее, когда варенье с мамой
Варили на костре бурьяна.
Два кирпича да медный таз
(Сейчас пылится он на кухне).
Бурьян в мой рост на всем дворе
Ломал и весело, и шустро.
Все это было жизнь назад.
И двор, и дом на Бородинской,
Тот первый и единственный урок,
Смешались где французский и латинский:
La Table, La Fenкtre, La Balle…
Luna et Stellae lucent nocti.
В пять лет возникли восемь слов,
Букет из маминых цветов:
Костра огонь, пурпур варенья
И восемь молний — восемь слов,
Что повторяю каждое мгновенье.

Пять лет. Как будто бы вчера.
Подушка смята: след ладони,
Да по углам копится боль,
Так хрупок мир, в котором двое.
И пять минут — столетий склад.
Не перечислить все приметы вскоре:
Они умножатся стократ,
Так хрупок мир, в котором двое.
Все остальные так близки
И так безлико отчужденны.
Нет совершенства. Потому
Так хрупок мир, в котором двое.

Прощать умеют лишь Богини.
Бессмертные нужны и ныне.
Не исчезало б ремесло,
Чье имя человечье состраданье.

Прости. Без позволенья тревожу твой покой…
Впервые наважденье вломилось в дом:
Сестра родная, ушедшая
Давным-давно, стучала мне сейчас в окно.
Восьмой этаж. Какая близость к преисподне?!
Бессоница, что мучает всегда, мне не позволила открыть окна.
Когда ж очнулся — за окном промозгла темень…
Сны снятся всем, а видеть их — удел немногих.
Безверье зверя отмерит поле для сомненья
И поселит на нем химер, что будут вечно рваться в дверь…
Поверь, мне проще им пойти навстречу.

Эфедра розовая с гор и тамарикс,
Анабазис, знакомый, ежевичный,
И крокусы шафрана обычны для пустынь Ирана.
Лилейные тюльпаны Шренка и Лемана
Да розовый чентиль раскинули ковры здесь за оградой.
Не называю станцию на «…там»:
Начала всех названий здесь тюремны.
Вдали Загроса цепь таинственна и вечна.

Под ярким солнцем стран Полдневных, в тиши.
Нетрудно вспомнить слово «нежность».
А на ухабистом проселке и босиком, в пыли
дорожной,
Где неказистый подорожник,
Что изумрудом отливает свои лечебные
листочки…
Нам бывает трудней всего произнести
Необходимое «прости»…
Прости, что был не к месту нежным,
Как этот мартовский подснежник
В твоем замерзшем кулачке.

Одесса свечками каштанов
Чертила строчками кварталы.
Кабальная любовь родных,
Как принуждение к инцесту.
В Одессе много было места,
Где подбирали всем невесту,
А кто не думал, не искал,
Кому ж то было интересно?
Большой Фонтан, Большой Фонтан…
Цикады — то большой оркестр,
Коль мы о музыке… Конечно.

Твоя прилепленность к Ней
Меня бесила с первых дней.
И понимая, что смешон,
Себя ругал, как пьяный возчик.
Когда приехав на Привоз да на вокзал,
Его никто не нанимал…
А как тому смеялся балагула?

Высшее доверью измеренье
Заслужить доверия у зверя.
Принимая роды у собаки
Пять комочков, что облизаны до блеска,
Положил в корзину с ватой,
Выстелил льняною простынею,
И поставил в угол у кровати.
А наутро все комочки разом
Запищали у меня в постели:
Это мать-волчица принесла и положила
Все свои тревоги рядом.
И не лаяла — скулила,
Носом, лапой нежно те комочки шевелила,
Что-то на собачьем мне о человечьем говорила.

Когда внезапно пауза повиснет
В застольном споре,
Так то не горе.
Когда слеза повиснет,
Не скатившись,
Так то не горе.
Когда молчание висит
Черным-черно, как черноморье,
Вот это горе.

В убогом мире нет места богу,
А уж богам, которых много,
Сыскать пристанище невмочь.
Кто квартирмейстер здесь убогий?

Иронию уроним —
Не поднять,
Ни всхлипнуть,
Ни нарисовать.
И образ, пессимизмом
Что наполнен.
Этично вспомнить
И нечто птичье
При этом ворковать.
Жестокость — поза
Средневековья.

Как мало слов в глоссарии моем.
Мы говорим как будто бы вдвоем,
Но каждый говорит лишь сам с собой
И все слова тому свидетели невольно.

Рисунок времени и цвет неброский —
Непритязательное благородство
Начищенного серебра.
Клинок — овальный,
Бокал — хрустальный,
Салфетка, что уложена конвертом;
А стол сервирован на два куверта,
И две свечи уж зажжены.
Здесь орхидея не случайна;
Она хищна и грациозна.
И это грозно. Но может быть напрасно
Боимся мы прекрасной тишины?..
……………………………………
Как обстоятельно готовлю свой побег
Из жизни этой в ту, которой нет.

Писать столбцом
Ума ли надо?
Душа б болела
неустанно,
Слова б ложились
под перо,
И слово главное
одно
Стучалось в жилку,
тут у глаза,
И перечеркивало все…