Вислава Шимборская - Здесь (книга стихов)

Ну вот, к примеру, скажем, эти ракушки.
Жили здесь, поскольку были, а были, поскольку жили.
Как смогли, поскольку смогли, и как умудрились.
Во множественном числе, ибо во множестве,
хотя каждая по отдельности,
в собственной, поскольку в собственной,
известняковой скорлупе.
Слоями, поскольку слоями
время их потом изобразило,
не вдаваясь в подробности,
ибо в подробностях состраданье.
И вот передо мной
два образа в одном:
убогое кладбище
вечных отдохновений
или
изумляющие, вынырнувшие из моря,
лазурного моря, белые скалы,
скалы, которые тут, поскольку тут.

О нем говорят: пространство.
Определять его одним словом легко,
куда трудней не одним.

Пустое и наполненное сразу всем?
Плотно замкнутое, хотя и распахнутое,
ибо ничто
покинуть его не может?
Безгранично раздутое?
Ибо если оно имеет край,
с чем, черт побери, граничит?

Ну хорошо, хорошо. А теперь усни.
Сейчас ночь, завтра неотложные дела,
как раз по тобой обусловленной мерке:
касание предметов, какие поблизости,
бросание взглядов на определенное расстояние,
слушание голосов, доступных уху.

А еще путешествие из пункта А в пункт Б.
Старт 12.40 по местному времени
и перелет над клубками здешней облачности
неотчетливой полоской неба,
бесконечно какой-то.

Для детей первый в жизни конец света.
Для кота новый хозяин.
Для пса новая хозяйка.
Для мебели лестница, грохот, повозка и перевозка.
Для стен пустые квадраты от снятых картин.
Для соседей снизу тема, перерыв в скуке.
Для автомобиля лучше, если было бы два.
Для романов, поэзии — хорошо, увози, что хочешь.
Хуже с энциклопедией, аппаратурой видео
и со справочником правильного правописания,
где наверняка по поводу двух фамилий
указано, соединять ли их еще союзом «и»
или разделять уже точкой.

Целыми днями обдумывают,
как убить, чтобы убить,
и скольких убить, чтобы стольких убить.
Кроме того, с аппетитом поедают съестное,
молятся, моют ноги, кормят птиц,
почесывая подмышки, звонят по телефону,
унимают кровь, уколовши палец,
если они женщины, покупают прокладки,
тени для век, растения для вазонов,
нет-нет, будучи в настроении, возьмут и пошутят,
достанут из холодильника цитрусовые соки,
вечером глядят на луну и звезды,
оснащают уши наушниками с тихой музыкой
и сладко засыпают, и спят до рассвета —
разве что, о чем думают, следует исполнить ночью.

Буря
сорвала ночью все листья с дерева,
кроме одного,
оставленного,
дабы на голой ветке подрагивал соло.

Этим примером
насилье нам являет,
что да —
пошутить
порою любит.

Хорошо, что ты пришла, — говорит.
Слыхала, в четверг разбился самолет?
Так вот, по этому делу
приезжали за мной.
Якобы он был в списке пассажиров.
Ну и что с того, может, решил не лететь.
Дали мне какую-то таблетку, чтобы я не упала.
Потом показали кого-то не знаю кого.
Весь черный, сгоревший, кроме одной руки.
Обрывок рубашки, часы, обручальное кольцо.
Я рассвирепела, потому что это же наверняка не он.
Не устроил бы мне такого, чтобы в этаком виде.
А таких рубашек полно в магазинах.
А эти часы, обычные часы.
А наши имена на его кольце —
они же часто встречаются.
Хорошо, что ты пришла. Садись сюда, возле.
Он и правда собирался вернуться в четверг.
Но четвергов в году еще много.
Сейчас поставлю чайник, приготовлю чай.
Помою голову, а потом, что потом,
попробую очнуться ото всего этого.
Хорошо, что ты пришла, там было холодно,
а он только в этом резиновом спальном мешке,
он, то есть этот тот несчастный человек.
Сейчас поставлю четверг, вымою чаю,
ведь наши имена… они же часто встречаются.

К произведениям Пруста
не придают в книжной лавке пульта,
нельзя переключиться
на футбольный матч
или на викторину, где выигрыш — «вольво».

Мы живем дольше,
но менее подробно
и более короткими фразами.

Путешествуем быстрее, дальше, чаще,
хотя вместо воспоминаний привозим слайды.
Тут я с каким-то типом.
Там вроде бы мой экс.
Здесь — все безо всего,
значит где-то на пляже.

Семь томов — помилосердствуйте.
Нельзя ли это ужать, сократить
Или, лучше всего, издать в картинках.
Когда-то шел сериал под назв. «Кукла»[1],
Правда, невестка говорит, что другого кого-то на П.

Впрочем, кто он, кстати, такой?
Вроде годами сочинял в постели.
Страницу за страницей,
Ужасно неторопливо.
А мы на пятой передаче
и — чтоб не сглазить — здоровы.

Всё вроде бы совпадает.
Форма головы, черты лица, рост, фигура.
Однако не похож.
Может, в другом повороте?
В другом колорите?
Может, больше в профиль,
как если б за чем-то оглянулся?
Словно бы что-то держал в руках?
Свою книгу? Чужую?
Карту? Бинокль? Катушку спининга?
И пусть бы во что-то другое одет?
В сентябрьский[2] мундир? Лагерный бушлат?
Ветровку из того шкафа?
Или — как был, пробираясь к другому берегу, —
по щиколотку, по колени, по пояс, по горло
уже погрузившись? Голый?
А если дописать какой-то фон?
Скажем, еще не скошенный луг?
Камыши? Березы? Красивое хмурое небо?
Может, кого-то рядом нету?
С кем спорил? Шутил?
Играл в карты? Бражничал?
Кого-то из родных? Друзей?
Нескольких женщин? Одной?
Может, стоящий в окне?
Выходящий из подворотни?
С приблудным псом у ноги?
В такой же, как сам, толпе?
Нет, нет, всё не то.
Он должен быть один,
как подобает некоторым.
И, пожалуй, не настолько вблизи, не по-свойски?
Подальше? Еще дальше?
В глубиннейших глубинах картины?
Откуда, если бы даже звал,
голос не донесется?
А что на переднем плане?
Ох, что-нибудь,
и только при условии, что это птица,
пролетающая мимо.

Вопреки знаниям и трудам геологов,
потешаясь над их магнитами, неолитами и картами —
сон в долю секунды
громоздит нам горы настолько каменные,
словно они стоят наяву.

А если горы среди инфраструктуры,
то и долины, равнины.
Без инженеров, десятников, рабочих,
без маркшейдеров, грейдеров, доставки материалов —
внезапные автострады, неожиданные мосты,
незамедлительные города, заселенные навсегда.

Без режиссеров с рупором и операторов —
толпы, осведомленные, когда нас ужасать
и в какое мгновенье исчезнуть.

Без знающих дело архитекторов,
без плотников, бетонщиков и поденщиков —
на тропинке внезапно домик, точно игрушка,
а в нем громадные залы с эхом наших шагов
и стены, сложенные из твердого воздуха.

Не только размах, но и дотошность —
скрупулезные часы, целокупная муха,
на столе скатерть, вышитая цветами,
надкушенное яблоко со следами зубов.

А мы — чего не могут цирковые фокусники,
маги, чудотворцы и гипнотизеры, —
неоперенные, умудряемся перепархивать,
в черных туннелях тьму освещаем глазами,
с жаром разговариваем на незнакомом языке,
причем не с кем попало, с умершими.

И, вдобавок, вопреки собственной свободе,
выбору сердца и симпатиям,
гонимся в любовном хотении за —
пока не зазвенит будильник.

Что на всё это авторы сонников,
толкователи предсказаний и грёзологи,
врачи с козетками для психоанализа? —
если что-то у них сходится,
то разве как-то ненароком
и то лишь потому,
что в сонных наших виденьях,
в помрачениях их и свеченьях,
в остраненьях и распространеньях,
недопостиженьях и преувеличеньях
иногда бывает уловляем
какой-то смысл.