Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

Возвышенная мысль достойной хочет брони:
Богиня строгая — ей нужен пьедестал,
И храм, и жертвенник, и лира, и кимвал,

И песни сладкие, и волны благовоний…
Малейшую черту обдумай строго в ней,
Чтоб выдержан был строй в наружном беспорядке,

Чтобы божественность сквозила в каждой складке
И образ весь сиял — огнём души твоей!..
Исполнен радости, иль гнева, иль печали,

Пусть вдруг он выступит из тьмы перед тобой —
И ту рассеет тьму, прекрасный сам собой
И бесконечностью за ним лежащей дали…

О вечно ропщущий, угрюмый Океан!
С богами вечными когда-то в гордом споре
Цепями вечными окованный титан
И древнее своё один несущий горе!
Ты успокоился… надолго ли?.. О, миг
И, грозный, вдруг опять подымется старик,
И, злобствуя на всё: на солнце золотое,
На песни нереид, на звёздный тихий свет,
На счастие, каким исполнился поэт,
Обретший свой покой в его святом покое, —
Ударит по волнам, кляня суровый рок
И грозно требуя в неистовой гордыне,
Чтобы не смел глядеть ни человек, ни бог,
Как горе он своё несёт в своей пустыне…

Осенние листья по ветру кружат,
Осенние листья в тревоге вопят:
«Всё гибнет, всё гибнет! Ты чёрен и гол,
О лес наш родимый, конец твой пришёл!»

Не слышит тревоги их царственный лес.
Под тёмной лазурью суровых небес
Его спеленали могучие сны,
И зреет в нём сила для новой весны.

Она ещё едва умеет лепетать,
Чуть бегать начала, но в маленькой плутовке
Кокетства женского уж видимы уловки:
Зову ль её к себе, хочу ль поцеловать
И трачу весь запас ласкающих названий —
Она откинется, смеясь, на шею няни,
Старушку обовьёт руками горячо
И обе щёки ей целует без пощады,
Лукаво на меня глядит через плечо
И тешится моей ревнивою досадой.

Подъемлют спор за человека
Два духа мощные: один —
Эдемской двери властелин
И вечный страж её от века;
Другой — во всём величьи зла,
Владыка сумрачного мира:
Над огненной его порфирой
Горят два огненных крыла.

Но торжество кому ж уступит
В пыли рождённый человек?
Венец ли вечных пальм он купит
Иль чашу временную нег?
Господень ангел тих и ясен:
Его живит смиренья луч;
Но гордый демон так прекрасен,
Так лучезарен и могуч!

Вдохновенье — дуновенье
Духа Божья!.. Пронеслось —
И бессмертного творенья
Семя бросило в хаос.

Вмиг поэт душой воспрянет
И подхватит на лету,
Отольёт и отчеканит
В медном образе — мечту!

Носили воду в декапод
Под дикой пулемётной травлей.
Вы рассказали анекдот
О вашем предке и о Павле.

Не правда ль, странный разговор
В снегу, под пулемётным лаем?
Мы разошлись и не узнаем,
Живём ли оба до сих пор.

Но нас одна и та же связь
С минувшим вяжет.
А кто о нашей смерти, князь,
На родине расскажет?

Мы приехали после взрыва.
Опоздали лишь на день.
А то погибнуть могли бы.
Смерть усмехалась криво
Их безглазых оконных впадин.
И трупов замёрзших глыбы
Проносили неторопливо…
Но мы равнодушны к смерти,
Ежечасно её встречая,
Но я, проходя, — поверьте —
Думал только о чае.
Добрели мы до семафора,
Свободен путь, слава Богу.
Ну, значит, — скоро
Можно опять в дорогу.

Скорбно сложен ротик маленький.
Вы молчите, взгляд потупя.
Не идут к вам эти валенки,
И неловки вы в тулупе.

Да, теперь вы только беженка,
И вас путь измучил долгий,
А какой когда-то неженкой
Были вы на милой Волге!

Августовский вечер помните?
Кажется, он наш последний.
Мы болтали в вашей комнате,
Вышивала мать в соседней.

Даль была осенним золотом
И багрянцем зорь повита,
И чугунным тяжким молотом
Кто-то грохотал сердито.

Над притихнувшими долами
Лился ядер дождь кровавый,
И глухих пожаров полымя
Разрасталось над заставой.

Знали ль мы, что нам изгнание
Жизнь-изменница сулила,
Что печальное свидание
Ждёт нас в стороне немилой?

Вот мы снова между шпалами
Бродим те же и не те же.
Снег точёными кристаллами
Никнет на румянец свежий.

И опять венца багряного
Розы вянут за вокзалом.
Что ж, начать ли жизнь нам заново
Иль забыться сном усталым?

Сжат упрямо ротик маленький,
Вы молчите, взгляд потупя…
Не идут к вам эти валенки,
И неловки вы в тулупе.

Через Красные ворота я пройду
Чуть протоптанной тропинкою к пруду.

Спят богини, охраняющие сад,
В мёрзлых досках заколоченные, спят.

Сумрак плавает в деревьях. Снег идёт.
На пруду, за «Эрмитажем», поворот.

Чутко слушая поскрипыванье лыж,
Пахнет ёлкою и снегом эта тишь

И плывёт над отражённою звездой
В тёмной проруби с качнувшейся водой.

Бросая к небу колкий иней
И стряхивая белый хмель,
Шатаясь, в сумрак мутно-синий
Брела усталая метель.

В полукольце колонн забыта,
Куда тропа ещё тиха,
Покорно стыла Афродита,
Раскинув снежные меха.

И мраморная грудь богини
Приподнималась горячо,
Но пчёлы северной пустыни
Кололи девичье плечо.

А песни пьяного Борея,
Взмывая, падали опять,
Ни пощадить её не смея,
Ни сразу сердце разорвать.

Если колкой вьюгой, ветром встречным
Дрогнувшую память обожгло,
Хоть во сне, хоть мальчиком беспечным
Возврати мне Царское Село!

Бронзовый мечтатель за Лицеем
Посмотрел сквозь падающий снег,
Ветер заклубился по аллеям,
Звонких лыж опередив разбег.

И бегу я в лунный дым по следу
Под горбатым мостиком, туда,
Где над чёрным лебедем и Ледой
Дрогнула зелёная звезда.

Не вздохнуть косматым, мутным светом,
Это звёзды по снегу текут,
Это за турецким минаретом
В снежной шубе разметался пруд.

Вот твой тёплый, твой пушистый голос
Издали зовёт — вперегонки!
Вот и варежка у лыжных полос
Бережёт всю теплоту руки.

Дальше, дальше!.. Только б не проснуться,
Только бы успеть — скорей! Скорей! —
Губ её снежинками коснуться,
Песнею растаять вместе с ней!

Разве ты не можешь, Вдохновенье,
Легкокрылой бабочки крыло,
Хоть во сне, хоть на одно мгновенье
Возвратить мне Царское Село!