Аполлон Григорьев - Избранные произведения

О, сжалься надо мной!.. Значенья слов моих
В речах отрывистых, безумных и печальных
Проникнуть не ищи… Воспоминаний дальных
Не думай подстеречь в таинственности их.
Но если на устах моих разгадки слово,
  Полусорвавшись с языка,
Недореченное замрет на них сурово
  Иль беспричинная тоска
Из гру́ди, сдавленной бессвязными речами,
Невольно вырвется… молю тебя, шепчи
Тогда слова молитв безгрешными устами,
Как перед призраком, блуждающим в ночи.
Но знай, что тяжела отчаянная битва
  С глаголом тайны роковой,
Что для тебя одной спасительна молитва,
  Неразделяемая мной…

Тебя таинственная сила
Огнем и светом очертила,
  Дитя мое.
И всё, что грустно иль преступно,
Черты бояся недоступной,
  Бежит ее.

И всё, что душно так и больно
Мне давит грудь и так невольно
  Перед тобой
Порою вырвется невнятно, —
Тебе смешно иль непонятно,
  Как шум глухой…

Когда же огненного круга
Коснется веянье недуга, —
Сливаясь с ним
  И совершая очищенья,
К тебе несет оно куренье
  И мирры дым.

Нет, никогда печальной тайны
  Перед тобой
Не обнажу я, ни случайно,
  Ни мыслью злой…
Наш путь иной… Любить и верить —
  Судьба твоя;
Я не таков, и лицемерить
  Не создан я.
Оставь меня… Страдал ли много,
  Иль знал я рай
И верю ль в жизнь, и верю ль в бога —
  Не узнавай.
Мы разойдемся… Путь печальный
  Передо мной…
Прости, — привет тебе прощальный
  На путь иной.
И обо мне забудь иль помни
  Мне всё равно:
Забвенье полное давно мне
  Обречено.

Над тобою мне тайная сила дана,
  Это — сила звезды роковой.
Есть преданье — сама ты преданий полна —
  Так послушай: бывает порой,
В небесах загорится, средь сонма светил,
  Небывалое вдруг иногда,
И гореть ему ярко господь присудил —
  Но падучая это звезда…
И сама ли нечистым огнем сожжена,
  Или, звездному кругу чужда,
Серафимами свержена с неба она, —
  Рассыпается прахом звезда;
И дано, говорят, той печальной звезде
  Искушенье посеять одно,
Да лукавые сны, да страданья звезде,
  Где рассыпаться ей суждено.

Над тобою мне тайная сила дана,
  Эту силу я знаю давно:
Так уносит в безбрежное море волна
  За собой из залива судно́,
Так, от дерева лист оторвавши, гроза
  В вихре пыли его закружит,
И, с участьем следя, не увидят глаза,
  Где кружится, куда он летит…
Над тобою мне тайная сила дана,
  И тебя мне увлечь суждено,
И пускай ты горда, и пускай ты скрытна, —
  Эту силу я понял давно.

Что́ не тогда явились в мир мы с вами,
  Когда он был
Еще богат любовью и слезами
  И полон сил?..
Да! вас увлечь так искренно, так свято
  В хао́с тревог
И, может быть, в паденье без возврата
  Тогда б я мог…
И под топор общественного мненья,
  Шутя почти,
С таким святым порывом убежденья
  Вас подвести…
Иль, если б скуп на драмы был печальный
  Всё так же рок,
Всё ж вас любить любовью идеальной
  Тогда б я мог…
А что ж теперь? Не скучно нам обоим
  Теперь равно,
Что чувство нам, хоть мы его и скроем,
  Всегда смешно?..
Что нет надежд, страданий и волненья,
  Что драмы — вздор
И что топор общественного мненья —
  Тупой топор?

Вся сетью лжи причудливого сна
Таинственно опутана она,
И, может быть, мирятся в ней одной
Добро и зло, тревога и покой…
И пусть при ней душа всегда полна
Сомнением мучительным и злым —
Зачем и кем так лживо создана
Она, дитя причудливого сна?
Но в этот сон так верить мы хотим,
Как никогда не верим в бытие…
Волшебный круг, опутавший ее,
Нам странно-чужд порою, а порой
Знакомою из детства стариной
На душу веет… Детской простотой
Порой полны слова ее, и тих,
И нежен взгляд, — но было б верить в них
Безумием… Нежданный хлад речей
Неверием обманутых страстей
За ними вслед так странно изумит,
Что душу вновь сомненье посетит:
Зачем и кем так лживо создана
Она, дитя причудливого сна?

Для себя мы не просим покоя
И не ждем ничего от судьбы,
И к небесному своду мы двое
Не пошлем бесполезной мольбы…
Нет! пусть сам он над нами широко
Разливается яркой зарей,
Чтобы в грудь нам входили глубоко
Бытия тишина и покой…
Чтобы тополей старых качанье,
Обливаемых светом луны,
Да лепечущих листьев дрожанье
Навевали нам детские сны…
Чтобы ухо средь чуткой дремоты,
В хоре вечном зиждительных сил,
Примирения слышало ноты
И гармонию хода светил;
Чтобы вечного шума значенье
Разумея в таинственном сне,
Мы хоть раз испытали забвенье
О прошедшем и будущем дне.
Но доколе страданьем и страстью
Мы объяты безумно равно
И доколе не верим мы счастью,
Нам понятно проклятье одно.
И проклятия право святое
Сохраняя средь гордой борьбы,
Мы у неба не просим покоя
И не ждем ничего от судьбы…

По мере горенья
Да молится каждый
Молитвой смиренья
Иль ропотом жажды,
Зане, выгорая,
Горим мы недаром
И, мир покидая
Таинственным паром,
Как дым фимиама,
Всё дальше от взоров
Восходим до хоров
Громадного храма.
По мере страданья
Да молится каждый —
Тоскою желанья
Иль ропотом жажды!

Скучаю я, — но, ради бога,
Не придавайте слишком много
Значенья, смысла скуке той.
Скучаю я, как все скучают…
О чем?.. Один, кто это знает, —
И тот давно махнул рукой.

Скучать, бывало, было в моде,
Пожалуй, даже о погоде
Иль о былом — что всё равно…
А нынче, право, до того ли?
Мы все живем с умом без воли,
Нам даже помнить не дано.

И даже… Да, хотите — верьте,
Хотите — нет, до самой смерти
Охоты смертной в сердце нет.
Хоть жить уж вовсе не забавно,
Но для чего ж не православно,
А само вольно кинуть свет?

Ведь ни добра, ни худа
Без непосредственного чуда
Нам жизнью нашей не нажить
В наш век пристойный…Часом ране
Иль позже — дьявол не в изъяне, —
Не в барышах ли, может быть?

Оставьте ж мысль — в зевоте скуки
Душевных ран, душевной муки
Искать неведомых следов…
Что вам до тайны тех страданий,
Тех фосфорических сияний
От гнили, тленья и гробов?..

Он умер… Прах его истлевший и забытый,
В глуши, как жизнь его печальная, сокрытый,
Почиет под одной фамильною плитой
Со многими, кому он сердцем был чужой…
Он умер — и давно… О нем воспоминанье
Хранят немногие, как старое преданье,
Довольно темное… И даже для меня
Темнее и темней тот образ день от дня…
Но есть мгновения… Спадают цепи лени
С измученной души — и память будит тени,
И длинный ряд годов проходит перед ней,
И снова он встает… И тот же блеск очей
Глубоких, дышащих таинственным укором,
Сияет горестным, но строгим приговором,
И то же бледное, высокое чело,
Как изваянное, недвижно и светло,
Отмечено клеймом божественной печати,
Подъемлется полно дарами благодати —
Сознания борьбы, отринувшей покой,
И року вечному покорности немой.