Венедикт Ерофеев - Антология поэтов общежития Ремстройтреста

Духовной жаждою томим,
По общежитью я слонялся.
И только плотник Серафим
На перепутьях мне являлся.

Ты, в дни безденежья глотающий цистернами,
В дни ликования — мрачней свиньи,
Перед расстрелом справишься, наверное,
В каком году родился де-Виньи!

Ты дал мне том своих стихов! и сразу задал мне вопрос:
«Ну, в общем, как? Пойдет на дело?» —
Я ласково потрогал том и хладнокровно произнес:
«И куры стали бракоделы!»

Ну пусть — «прошла любовь», ну пусть «увяли розы»
«Над речкой Птанью по весне», —
«Не плачь дитя!» — «Напрасно льешь ты слезы!»
«Твой голос режет уши мне!»

Вас томит неразумный закон,
Он — под гнетом разумных оков,
Вы глупее всех умных — а он
Самый умный из всех дураков!

Ты — «волк и пес», ты — «дама с красными губами»!
Ты — «хлебный квас»! «Любовное введенье»!
Ты — «яйца крупные», ты — «жирный суп с грибами»!
Ты — «тополь» с «тенью»! Человек без тени!

Вот я вернулся в родную деревню,
Родные тропинки легли под ногой,
Ступаю по ним я так мягко и нежно,
Как ступал когда-то, пять лет назад, крохотным ребеночком.

Опять я иду по знакомому саду,
В знакомые окна врывается свист,
Сквозь ветки мерцают знакомые звезды,
Удивительно похожие на те, что украша —

ли грудь моего знакомого дела <деда?>, улана лейб —
гвардии гусарского полка, скончавшегося в
годы русско-японской войны от несварения
желудка.

Прошел по тропинке — и вдруг заблистало
отраженное солнце в окно,
Сердце забилось как будто в тревоге,
Собственно даже не забилось, а просто я не —
ожиданно вспомнил, что теперь в нашем
доме, за стенкой, поселился тот самый
чернобородый старик, у которого я украл
прошлой весной парусиновые штаны.

Сегодня я должен О.З.
Чтоб завтра до вечера Л.
Мне очень не хочется С.
Но больше не хочется Р.

С утра надо выпить К.Д.
Потом пробежать К.Э.Т.
И то, что П.З.М.Ц.Д.
З.С.У.Б.В.С.А.Т.

Я, снова опьяненный маем, на опьяняющем фрегате
Встречаю майскую жеманность полупрезрительной гримасой.
Впиваю сладость океана, симпатизируя Пикассо,
И нарочито нелояльно внимаю треску делегатов.

Молле — апофеоз жеманства! Жюль Мок убийственно итожит:
Его агрессия жантильна, как дуновение нарцисса.
А Кристиан, <в> пандан премьеру, пленен кокетством
чернокожих,
Компрометируя Тореза лишь компонентом компромисса…

О! Катастрофа Будапешта была изящным менуэтом,
Она, как декольте Сильваны, срывает русские муары.
Ведь нам служила оппонентом декоративность пируэта.
Для них трагедия Суэца — своеобразным писсуаром.

Я, очарованно загрезив, постиг рентабельность агрессий
И, разуверившись в комфорте республиканского фрегата,
Неподражаемо эффектно сымпровизировал позессив,
Пленив пикантностью Жюль Мока и деликатных делегатов.