Федор Миллер - Стихотворения

В носилках похоронных
Лежит боец лесов,
И шесть вооруженных
Суровых удальцов
Среди лесов дремучих
Безмолвные идут
И на руках могучих
Товарища несут.

Носилки их простые
Из ружей сложены,
А поперек стальные
Мечи положены.
На них лежит сраженный
Разбойник молодой,
Назад окровавленной
Повиснув головой.

В минуту жаркой битвы
Сразил его свинец, —
И кончил дни ловитвы
Бестрепетный боец!
Сочится кровь из раны
По лбу и по вискам
И вниз струей багряной
Бежит по волосам.

Он грозно сдвинул брови,
Храня надменный вид,
Но взор под слоем крови
Врагам уж не грозит.
Он правою рукою
Сдавил свой острый меч
И с ним, уставший с бою,
В могилу хочет лечь.

Меч этот быстро, метко
Удары наносил,
И сбиров он нередко
Как молния разил;
Теперь, звуча, влачится
Он вслед за мертвецом;
Как слезы, кровь струится
Холодная по нем.

И в миг борьбы жестокой
Со смертью роковой
Он пояс свой широкий
Схватил другой рукой;
Ремни его колета
Разрублены висят,
Два длинных пистолета
За поясом блестят.

Так спит он, охладелый,
Лесов угрюмый сын,
В кругу ватаги смелой,
Средь темных Апеннин!
Так с ним они печально
Идут в глуши лесной
Для чести погребальной.
Но вот кричат им: «Стой!»

И наземь опустили
Носилки с мертвецом,
И дружно приступили
Рыть яму вшестером.
В воинственном уборе,
Как был он завсегда,
Без гроба, на просторе
Кладут его туда.

Засыпали землею…
«Прости, лихой собрат!»
И медленной стопою
Идут они назад.
Но чу! — сторожевого
Свисток раздался вдруг…
Ватага в лес — и снова
Безмолвно всё вокруг.

Кто идет во глубь земли
Или молотом махает;
Кто сетями для семьи
Хлеб насущный добывает;
Кто за плугом льет свой пот,
Как наемник господина;
Кто под ношей спину гнет
Для жены своей, для сына, —
Честь им! Слава их трудам!
Слава каждой капле пота!
Честь мозолистым рукам!
Да спорится их работа!
Но забудем ли о том,
Кто безропотно страдает
И, работая умом,
Сам нередко голодает?
В тесной хижине ль своей
Он с наукой тратит годы,
Раб ли книжных торгашей,
Пишет драмы или оды,
Или просто вздор чужой
Переписывает к срокам,
Иль, вступив в ученый строй,
Ходит, бедный, по урокам, —
Что ж! Ведь труженик и он!
И ему — терпеть, трудиться
Повелел судьбы закон,
И его глава сребрится!
И влачит до гроба он
Бремя скорби и гоненья,
А детей голодных стон
Убивает вдохновенье!

Так иного я знавал:
Духом он стремился в небо,
Но во прахе изнывал,
Пресмыкаясь ради хлеба!
Так с семьею на плечах
Хлопотал он и трудился,
Целый век свой был в тисках
И как рыба об лед бился!

И сидел он, и писал,
Бледный, с впалыми щеками;
А меж тем восток сиял,
Ветерок играл цветами,
Пел весенний соловей,
Пар дымился над рекою…
Он над книгою своей
Гнулся — труженик душою!

Но под бременем скорбей
Утешался он, мечтая:
«Жизнь печальна, но и в ней
Есть поэзия святая!
Пусть судьба гнетет меня!
Тверд останусь я душою:
Для детей трудился я,
Несть моя всегда со мною!»

Наконец не стало сил!
Кончил он свое боренье;
Лишь порой к нему сходил
Луч заветный вдохновенья:
Ночью вдруг его лобзал
Поцелуй знакомой музы,
И свободно возлетал
Прежний гений, сбросив узы.

Вечным сном теперь он спит!
Прах его земля сокрыла;
Одинокая стоит
Без креста его могила.
И малютки, и жена
Плачут, бедные, без пищи:
Только имя без пятна
Им отец оставил нищий!

Честь и слава всем трудам!
Слава каждой капле пота!
Честь мозолистым рукам!
Да спорится их работа!
Вспомним с честью и о том,
Кто с наукой голодает
И, работая умом,
Горький век свой убивает!

Полно, зачем ты, слеза одинокая,
Взоры туманишь мои?
Разве не сгладило время далекое
Раны последней любви?

Время их сгладило, сердце тревожное
Скрыло их в недрах своих, —
Там, как в могиле, им место надежное,
Там не дороешься их.

Сердце их скрыло; но память досадная
Их как святыню хранит;
Знать, оттого-то и грусть безотрадная
Душу порою томит.

Что не горлица воркует ранним утром в тишине,
Безутешная горюет Ярославна на стене:

Вольной пташкой полечу я по Дунаю,
Путь-дороженьку разведаю, узнаю,
Там в Каял-реке, склонясь на бережок,
Обмочу я свой бобровый рукавок,
И слезами, и студеною водою
Раны князя, друга милого, обмою.

Так в Путивле ежедневно, ранней-утренней порой
Раздается скорбный голос Ярославны молодой:

Ветер, ветер! Ах, зачем ты из долины
Веешь стрелы на родимые дружины?
Разве нет тебе приволья в облаках,
Нет раздолья с кораблями на морях?
Для чего ж мою ты, ветер, губишь младость,
По ковыль-траве развеял мою радость?

То не дождичек осенний грустно во поле шумит,
Безутешная княгиня слезно плачет-говорит:

Днепр мой славный! Ты пробил себе волнами
В землю половцев дорогу меж горами;
Быстро мчали струи вольные твои
В стан враждебный Святославовы ладьи…
Принеси ж ко мне ты друга дорогова,
Да не шлю к нему я слез горючих снова!

Так в Путивле, на рассвете, с городской его стены
Слышен голос Ярославны в час заветной тишины:

Солнце красное! Ты всем равно сияешь,
Всем тепло свое равно ты посылаешь…
Ах, зачем своим ты огненным лучом
Раскаляешь друга милого шелом?
И полки его, ослабленные зноем,
В диком поле приуныли перед боем!

Так в Путивле одиноко плачет утренней порой
Князя Игоря супруга на стене городовой.

Раз, два, три, четыре, пять,[20]
Вышел зайчик погулять;
Вдруг охотник прибегает,
Из ружья в него стреляет…
Пиф-паф! Ой, ой, ой!
Умирает зайчик мой!

Над колыбелью лампада горит:
Ночью, в тиши безмятежной
Мать молодая над сыном сидит,
Смотрит на спящего нежно.

«Спи, ненаглядный, пока над тобой
Носятся светлые грезы!..
Кто мне откроет, что в жизни земной
Ждет тебя — радость иль слезы?»

По лесу ветер завыл, за окном
Каркает ворон дубравный:
«Твой ненаглядный в овраге лесном
Будет мне пищею славной».

Всюду, где ни взглянешь, — лишь один обман,
Ближний точит зубы на чужой карман.

Тот затеял новый издавать журнал, —
Взял вперед подписку — да и тягу дал.

Тот займет у друга денег на фу-фу,
А потом с торговлей вылетит в трубу.

Тот, приняв почтенный, добродушный вид,
Друга облапошить в карты норовит.

Тот пустил в продажу медь за серебро
И увидел вскоре, «яко се добро»,

И живет, как барин, истину познав:
Лишь украдь побольше — будешь чист и прав.

Так идет на свете, видно, с давних пор:
Где воришкам горе, там ворам простор.