Леонид Филатов - Игра в «замри»

Петру Вегину

Не дьявол ли пошаливал,

Дома окрест пошатывал,

В печах середь зимы

Выветривал дымы?

И речки завораживал,

Да так, что замораживал,

И скрадывал в горсти

Охотничьи костры?..

И вдруг, как око красное,

Январское, дикарское,

Ледком обведено —

Горит в ночи окно!

То сыром, то мадерою,

То скрипочкой мадьярскою

Вас потчует корчмарь,

Ядреный, как январь.

Покуда ночь не кончится,

Корчма жаровней корчится,

Плеща, как угли, в снег

Рыдания и смех.

Все, что болело вечером,

Мы здесь наутро вылечим.

Но утром тишина

Похмельно тяжела.

И где-то в снежных заметях,

Спокойным солнцем залитых,

За тыщей белых верст

Аукнет паровоз…

Все тот же дождь

По тем же четвергам,

И по ночам —

Разбойная гитара,

И тот же старый сад,

И тот же гам

Из той же школы

Имени Гайдара…

Все так же прост

Чертеж моей души,

Моей тоски,

Моей любви давнишней.

Спасибо той

Бесхитростной глуши,

Меня такой

Любовью одарившей…

Все так же скуп

Рисунок за окном.

Все те же три

Сиреневые ветки.

Бедовый дед

С чумазым пацаном

И скучный муж

Хорошенькой соседки…

Так повелось промеж людьми,

Что мы сторонимся любви,

Когда любовь почти равна

смерти.

Я ем и пью и слез не лью,

Живу и жить себе велю,

Но я люблю ее, люблю, —

верьте.

Хоромы царские белы,

Поют сосновые полы,

Холопы ставят на столы

ужин.

А ты бежишь из темноты

Через овраги и кусты,

И ей не ты, совсем не ты

нужен.

Не наживай беды зазря —

Ведь, откровенно говоря,

Мы все у батюшки-царя

слуги.

Ты знаешь сам, какой народ, —

Понагородит огород,

Возьмут царевну в оборот

слухи.

Снеси печаль на край земли,

Оставь до будущей зимы,

Закрой, забудь, не шевели, —

плюнь ты!

На край земли? Какой земли?

Да что вы все, с ума сошли,

Да что вы все, с ума сошли,

люди?

Я ем и пью, и слез не лью,

Но я люблю ее, люблю,

Я говорить себе велю:

нужен!

Довольно благостной возни,

Господь, помилуй, не казни,

Ведь ты же должен, черт возьми, —

ну же!

Тревожно и серьезно

Я вывел на снегу:

«Наташа + Сережа»,

А дальше не могу.

И в этом я, ребята,

Ничуть не виноват.

Сейчас уйду с Арбата

И выйду на Арбат.

Насколько это можно,

Прошу принять всерьез:

Наташа плюс Сережа

Равняется – вопрос.

Она не виновата,

И я не виноват.

Плывет, как эскалатор,

Сиреневый Арбат.

От двоек и нотаций

И материнских слез

Сережа плюс Наташа —

Пока еще вопрос.

И всей Москве не спится,

Она у нас в долгу,

Покуда не решится

Проблема на снегу.

А в ней тревога та же

И тот же в ней серьез:

Сережа плюс Наташа

Равняется – вопрос.

В наш трудный, но все-таки праведный век,

Отмеченный потом и кровью,

Не хлебом единым ты жив, человек, —

Ты жив, человек, и любовью.

Не злись, что пришла – оттеснила дела,

Не злись, что пришла – не спросила,

Скажи ей спасибо за то, что пришла,

Скажи ей за это спасибо!..

Когда удается одерживать верх

Тебе над бедою любою, —

Не волей единой ты жив, человек, —

Ты жив, человек, и любовью.

Не хнычь, что была, мол, строптива и зла,

Не хнычь, что была, мол, спесива,

Скажи ей спасибо за то, что была,

Скажи ей за это спасибо!..

Мир, кажется, зачитан и залистан —

А все же молод, молод все равно!

Еще не раз любой из древних истин

В грядущем стать открытьем суждено.

И смотришь с удивленьем кроманьонца,

И видишь, пораженный новизной,

Какое-то совсем иное солнце,

Иное небо, шар земной…

О радость первозданных откровений!

О сложность настоящей простоты!

Мы топим их в пучине чьих-то мнений,

Сомнений и житейской суеты.

Они даются горько и непросто,

Который век завидовать веля

Безвестному Колумбову матросу,

Что первым хрипло выкрикнул: «Земля!»

Как в стене замуровали-заклевали.

А забвение – надежная стена.

Не оставили для тайны заклинаний,

По которым открывается она…

Все пустое – зренье, слух и осязанье, —

Нужно знать свое волшебное «сезам».

И в надежно замурованном Сезанне,

Скрипнув, медленно откроется Сезанн.

Все справедливо. Никаких обид.

Зовут к обеду. И в крови коленка.

А всякий невоюющий – убит,

И что еще противнее – калека.

Но в праведности дела убежденный,

Мальчишка хочет честного конца,

И словно два некормленных птенца,

Пищат его мозоли из ладоней.

Он моет руки. Он глотает суп.

Глядит на мир бесхитростней агитки.

А там, внутри, – вовсю вершится суд,

Где судьями встают его обидки.

…А нынче судишь проигрыш незло,

Пытаясь быть раздумчивым и веским:

Ну что же, говоришь, – не повезло,

А драться в общем незачем и не с кем.

Ты ждал врага? И вот оно сбылось!

Теперь ни в коем случае не драпай,

Припоминай свою былую злость,

Дерись сегодня – той, ребячьей дракой.

Пусть детство проступает сквозь туман,

Подчеркивая трудность испытанья,

И давний незаслуженный тумак

Становится моментом воспитанья!

А я, представьте, не верю в эту ночь.

Огни мерцают фарами,

В купе бренчат гитарами,

А Ленка курит в тамбуре

И смотрит в ночь, в такую ночь —

Что поскорей бы утро,

Иначе поздно чем-нибудь помочь.

Припев:

Солнцу пожалуйся,

Ветру пожалуйся,

Шпалы за поездом Пересчитай.

Только, пожалуйста,

Только, пожалуйста,

Ленка, прошу тебя,

Не уезжай!

Такой уж странный Ленка человек —

Стоит и молча кается,

И не реветь пытается,

И проклинает аиста,

Что в этот мир меня принес,

Ужасно глупый аист,

Ему бы залететь не в этот век.

Припев.

Ты видишь, вон горит моя звезда.

Ты спишь – дождями светлыми,

Полынью перед вербами,

Морями или ветрами, —

А там – в огнях Караганда,