Отиа Иоселиани - Стихотворения

и вот однажды обедни после
когда открыты еще двери церкви
и пахло ладаном и пасся ослик
и пес шуршал полуденной цепью

и расходились прихожане
и луч качался в тумане жарком —

вбежала лиса в самую церковь
Бог ведает как это удалось ей
схватила зубами грошовую свечку
и к выходу бросилась рыжая гостья

может голодна была или
оборотень так старики говорили

но вдруг у выхода окаменела
и церковный сторож что был напуган
обратился к Богу упав на колени
избавить святое место от каменной куклы

нехорошо когда в церкви лисы
или изображения завелись их

и внял Господь его молитве
лиса ожила — свечку бросила
и убежала — возле калитки
проводили ее взглядами пес и ослик

с тех пор церковь назвали
церковью Лисы во Дверях — Мелискари

я там был — молитву сотворил
лисы не видел — историю записал

и вот однажды на полях Двани
когда жнецы с утра хорошенько
поработав собрались перед котлами
где призывно булькала им похлебка

только разливать — вдруг громко
каркая заметалась ворона: кар —

кар! не заметили — мало ли что низко
летает каркает и дождем сыплет перья
прочитав молитву разлили по мискам
а ворона мешает им ну и стерва

повар бросил камень чтоб прекратила
раскаркалась тут — слушать противно

ворона отлетела — потом р-раз! и прямо
в котел бросилась и сварилась конечно
жнецы обступили да неприятно
испоганенную пищу уже не поешь ты

кто шутит кто разводит руками плюется
что делать? вылили из котла всё

и о диво! рядом с кусками мяса
и — не за столом будет сказано — птичьим трупом
лежала выплеснутая змея
ядовитая очень и довольно крупная

в честь спасенья от отравы там церковь построена
Воронья церковь так и назвали Воронья

ее развалины видны поныне
островерхий купол что клюв вороний
остатки стен как вороньи крылья
и старик-чернец застыл на пороге

я там был — молитву сотворил
с чернецом выпил — историю записал

там где кончался Цицианский лес
и начинались степи Саджавахо
случился бой — дым достигал небес
шипела кровь и смешивалась с прахом

потом решили там построить храм
и замесили глину для постройки

но белый камень для церковных стен
окрасился той глиной точно хною
назвали церковь Красною затем —
к той Красной церкви каждою весною

стекается народ — там свечи жгут
все те кто на войне лишились близких

зажги и ты — пусть кровные твои
в степях не погибали Саджавахо
и леса Цицианского ручьи
не провожали их в долину мрака

зажги и ты — пусть даже их война
и не затронула промчавшись мимо —

зажги и ты — и ухо приложи
где — слышишь? — в кристаллической ночи
внутри камней пульсирует живи
живи люби храни теряй молчи

я там был…

Первая моя любовь
говорила по-русски.
К ним мы приезжали в гости, в Москву —
Мавзолей, Царь-пушка…
А потом мы поссорились,
из-за белого карандаша…
Потом я, «профессор» нашей улицы,
в первом классе влюбился
в Луизу — учительницу русского языка:
она была очень красива…
И Луиза любила меня тоже,
говорила, что я хорошо у нее учусь…
Но потом она начала надо мной издеваться:
поднятую руку мою не замечала,
а живот ее стал быстро и уродливо раздуваться…
Однажды, когда Луиза особенно долго
не замечала мою поднятую руку —
кстати, единственную в классе,
и возглас «можно, я!..» не помог,
я разозлился, и я…
Я ударил кулаком по тому месту,
что выводило меня из себя…
Что началось! И в поплывшем тумане орущих лиц
я увидел виноватое лицо мамы.
Я был подавлен своим поступком
и в школу не ходил,
пока на третий день не пришла к нам
Луиза Александровна…
Они долго говорили с мамой,
и я слышал, что «с плодом ничего не случилось»…

Луиза позвала и сказала, что любит меня,
чтобы я ходил в школу,
потому что мне дается русский,
чтобы я продолжал…
И я понял, что больше не увижу ее,
и сердце заныло…
Я не смог сказать ей «прощайте»
И одно слово я ей еще должен…

Майла[1]  наша не была бы майлой,
если бы не было голубятни…
С залихватским свистом на губах
и острым взглядом, вскинутым в небо…
Гегам — мой рослый друг.
В небе мы видели только точки,
а он — знал точно,
где чей, кто какого цвета.
Меня тоже начало затягивать —
хотел научиться так же свистеть…
А потом и меня
захлестнула дикая страсть
гонять голубей.
………………….
Облачным днем,
спрятав за пазуху голубя Гегама,
я вбежал к себе во двор.
Смутное чувство вины
сжигало меня,
тревогой взорвав виски.
Следом пришел Гегам —
худой, с пронизывающим насквозь взглядом.
«Дружок, обета ты случаем еще не давал?»[2]
«Нет», — ответил я.
Отвалил мне по шее.
Беззлобно, — не стоило отвечать.
Темная тень тревоги, накрывшая душу,
испарилась вместе со слезами,
истаяла внутри.
«Отдай», — приказал Гегам
и, войдя в голубятню, схватил сизаря.
Хотел свернуть ему шею,
Я взмолился: «Не надо».
Взглянул мне в глаза:
«Да не стоит это того, чтобы…»
«Не надо», — взмолился я.
«Ну, держи, — протянул мне птицу, — я пошел».
«Нет, Гег, я больше никогда не буду гонять голубей».
Посмотрел испытующе,
понял, наверно, что и вправду не буду:
«Погляди, как станет кувыркаться в небе…»
И подбросил.
И взмыл этот тахлачи[3],
взмыл и смешался с голубями Пепана.
«Уведет», — огорчился я.
«Пусть.
За этим голубем я не пойду».
И ушел,
со взглядом, влюбленным в небо.
……………..
И позже Гегам, битый жизнью так,
что его принимали за моего деда,
когда уже у него была дочь на выданье —
он не отводил глаз от неба,
и теперь он там — в небесах,
вместе с Пепаном,
которого многие считали бездельником
за то, что, имея взрослых детей,
он пропадал в небесах вместе с голубями…
И стал он орлом.
Как и все ребята из «Орла-13»[4],
он считался пропавшим без вести.
Но в ролике, что скачал с Ютуба,
кроме его бороды,
я увидел крылья,
и он там — вместе с Гегамом —
парил среди голубей.
Они парили, и плавилась душа
свинцовой тяжестью того тахлачи,
взлетевшего с нашего двора
и севшего на крышу Пепана.

С ума сошли и девушка, и лес,
Их ветер потрепал сполна:
Волос и листьев золотой замес,
Небрежно грудь обнажена.

Слепыми космами облеплено лицо,
За пазухой бесчинствует сквозняк,
О, друг мой ветер —
                 ласковым серсо
У ног не сложится никак.

А девушка предпочитает быть
Среди других бродячим псом…
Изменник-ветер проявляет прыть,
Гоняясь за хвостом.

Не объяснить, должно быть, как душа
Цепляется за каждый ствол,
Устал я выть, луну свою ища,
Хотя уже наполовину — волк.

Ты — сумасбродная охотница ветров,
Я — сирый пес, один, как перст,
И, кажется, — бесплоден лес стволов
И бесприютен этот свет.

Обнимемся, и ветер пусть ревет,
Прикинемся ты — деревом, я — псом,
Пустая осень пусть себе идет,
Бесплодно все, что бережем на слом.