Джордж Гордон Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан
Женитьба Байрона была несчастлива. Его жена, Аннабелла Мильбэнк, не разделяла его интересов, — Аннабелла гордилась своей образованностью, даже сочиняла стихи, но ей были совершенно чужды и титаническая вольнолюбивая поэзия Байрона, и его гордый, нетерпеливый и пылкий нрав.
Акт о раздельном жительстве супругов, оформленный юристами после того, как леди Байрон отвергла все просьбы и протесты мужа, казалось, исчерпывал дело. Тогдашняя великосветская хроника насчитывала множество подобных, а зачастую и гораздо более сенсационных случаев. Однако реакция уже давно ждала повода для того, чтобы свести счеты с Байроном. Ему не могли простить ни его свободомыслия, ни блеска его сатирических эпиграмм, ни бунтарского духа его поэм. Еще в начале 1812 года консервативный журнал «Куортерли ревью», рецензируя первые песни «Паломничества Чайльд-Гарольда», порицал поэта за то, что его герой — «смертельный враг всяких воинских дел, насмехается над прекрасным полом и, по-видимому, склонен рассматривать все религии как различные роды суеверия». Его последующие поэмы — «Гяур» (1813), «Корсар» (1814), «Лара» (1814), с их мятежными трагическими героями-отщепенцами, враждующими против общества и смело преступающими все установленные им законы, укрепили за Байроном славу опасного поэта-бунтаря. Разрыв его с женой послужил долгожданным предлогом для того, чтобы свести с ним счеты. Все средства были пущены в ход. Совместными усилиями кредиторов имущество его было описано и дом занят судебными приставами. Газеты были полны издевательских заметок и карикатур; при появлении в свете Байрона встречали оскорбительными, враждебными демонстрациями. 25 апреля 1816 года Байрон покинул свою родину, — как оказалось, навсегда.
Первые месяцы этого полудобровольного, полувынужденного изгнания были для Байрона периодом тяжкого душевного кризиса. Потрясенный всем пережитым, остро ощущая свое одиночество, он создает самые мрачные свои произведения — поэму «Тьма» (1816), драматическую поэму «Манфред» (1817). Но беспросветное отчаяние, прорывавшееся в этих поэмах, преодолевалось стоическим мужеством Байрона. Это мужество воплощено нм и в образе Манфреда, противостоящего всем духам земли и неба и смело идущего навстречу смерти, и в образе Прометея в одноименной поэме, древнего титана-богоборца античных мифов, который со школьных лет был одним из любимых героев английского поэта. Возвращение к «Паломничеству Чайльд-Гарольда», над третьей и четвертой песнями которого Байрон работает в 1816–1817 годах, знаменовало собой новый взлет его творчества.
Переезд в Италию после нескольких месяцев, проведенных в Швейцарии, оказался чрезвычайно плодотворным для Байрона. Италия покорила его не только великолепием своей природы, неисчислимыми памятниками искусства и старины и счастливой вольностью нравов, чуждых чопорному ханжеству и спеси английского «света». Байрон нашел здесь то, чего ему недоставало на родине, — возможность деятельного участия в освободительной борьбе народа. А это, в свою очередь, послужило могучим источником вдохновения для его поэзии. Творчество Байрона итальянского периода отличается ярким и смелым поэтическим новаторством, отражающим все более тесное сближение поэта-романтика с действительной жизнью. Вслед за «Паломничеством Чайльд-Гарольда» возникает оборванный безвременной смертью Байрона «Дон-Жуан».
В ту пору, когда Байрон приехал в Италию, там подымалось национально-освободительное движение, руководимое тайными союзами карбонариев и направленное на свержение австрийского ига и марионеточных абсолютистских режимов, насильственно навязанных итальянскому народу после Венского конгресса (1814–1815). Около 1819 года Байрон сблизился с карбонариями, стал, по-видимому, во главе одной из карбонарских организаций, носившей название «Американцы»[1], и со всей свойственной ему самозабвенной энергией отдался подготовке восстания. Он щедро снабжал заговорщиков деньгами и оружием; его дом в Равенне был превращен в арсенал и подготовлен к тому, чтобы выдержать военную осаду. Байрон писал прокламации, участвовал в разработке планов вооруженных действий повстанцев. В его дневнике за январь — февраль 1821 года необычайно явственно выразилось душевное состояние поэта накануне сигнала к восстанию: внутренняя собранность, нетерпеливая готовность к решающей схватке; а вместе с тем, непрестанные переходы от надежд к опасениям и тревоге, порожденным противоречиями в самом карбонарском движении, легкомыслием и неслаженностью действий его руководителей. Задачи этого национально-освободительного движения воодушевляли Байрона, заранее готового пожертвовать всем ради победы: «Какая великолепная цель — настоящая поэзия политики. Подумать только — свободная Италия!!! Ведь ничего подобного не было со времен Августа», — писал он в своем дневнике.
Карбонарское восстание потерпело неудачу. Но «поэзия политики», вдохновлявшая Байрона в «итальянской» четвертой песни «Чайльд-Гарольда»[2], в поэме «Пророчество Данте» (1821) и в политических трагедиях из итальянской истории — «Марино Фальеро» (1821) и «Двое Фоскари» (1821), — и после поражения не иссякает в его творчестве. Именно в эту пору создает он свои блистательные политические сатиры: «Ирландская аватара» (1821), «Видение суда» (1822) и «Бронзовый век» (1823). Грандиозной сатирой был, в сущности, и «Дон-Жуан»[3] — вершина творчества Байрона. Презрительное негодование, с каким он пишет о повелителях Европы — об английском короле Георге IV и его предшественнике, слабоумном Георге III, о Людовике XVIII и об Александре I, усугублялось надеждами Байрона на ход современной истории: несмотря на все усилия международной реакции новые очаги освободительной борьбы разгорались на карте мира.
В Испании с 1820 по 1823 год бушевало восстание, подавленное лишь вторжением интервентов. В Латинской Америке вслед за Аргентиной (1816) и Чили (1818) провозгласили свою независимость Перу и Венесуэла (1821), Бразилия и Эквадор (1822). В 1822 году была провозглашена независимость Греции: началась долгая, изнурительная война греческого народа против турок.
Байрон счел своим долгом поспешить на помощь грекам. В июне 1823 года на корабле «Геркулес» он отплыл из Италии в Грецию для участия в военных действиях. В «Кефалонском дневнике» Байрона, в его последних письмах и в воспоминаниях его спутников запечатлены тяжкие испытания, воинские труды и заботы, которые ожидали его. С кипучей энергией и целеустремленностью Байрон старается координировать все силы раздробленного освободительного движения, ведет переговоры с греческими руководителями, формирует и финансирует военные отряды, заботится об укреплении греческого флота и артиллерии, организует обмен военнопленных, сам участвует в разгрузке прибывшего из Англии снаряжения. Штаб-квартира Байрона находилась в городке Миссолунги, расположенном в нездоровой, болотистой местности. Здесь он подготовлял план наступления на занятую турками крепость Лепанто. Эта операция, которая в случае успеха могла бы сыграть переломную роль в ходе войны, не состоялась. Труды и лишения лагерной жизни подорвали силы Байрона. Он заболел лихорадкой и умер в Миссолунгах 19 апреля 1824 года. В предсмертном бреду, по воспоминаниям очевидца, он думал о Греции: «Я отдал ей свое время, средства, здоровье, — мог ли я сделать больше? Теперь отдаю ей жизнь». Кончина Байрона, вызвавшая в Греции всенародную скорбь, была отмечена национальным трауром. Тело поэта с воинскими почестями было отправлено на родину. Его английские друзья тщетно пытались добиться, чтобы Вестминстерское аббатство — национальная усыпальница Англии приняла его прах. Гроб Байрона нашел приют в старинной маленькой церкви в Хакнолл-Торкард, в Ноттингемском графстве, неподалеку от Ньюстеда[4].
Героическая гибель Байрона в Греции вызвала скорбные отголоски в литературе многих стран мира. Престарелый Гете изобразил его в символическом образе отважного юного Эвфориона — сына Фауста и Елены, воплотившей в себе красоту Древней Греции. Пушкин уподобил Байрона, «властителя дум» своего поколения, вольной морской стихии:
Исчез, оплаканный свободой,
Оставя миру свой венец.
Шуми, взволнуйся непогодой:
Он был, о море, твой певец.
Твой образ был на нем означен,
Он духом создан был твоим:
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем неукротим.
«Мы живем в грандиозное и гиперболическое время, когда все, что уступает по размерам Гогу и Магогу, кажется пигмейским», — писал Байрон В. Скотту 4 мая 1822 года. Тема Времени проходит, облекаясь в различные образы и в разных тональностях, и через «Паломничество Чайльд-Гарольда», и через «Дон-Шуана», — как, в сущности, и через все творчество поэта.
