Виктор Боков - Стихи

Я в рай не попаду — я слишком грешен!
Жалеть ли, сокрушаться ли о том?
Мне будет раем громкий дождь черешен,
Который я ловлю горячим, жадным ртом.

Мне будут раем голоса живущих,
Шторм на море и шлюпки вдоль бортов,
Мне будет адом, если в райских кущах
Я не найду простых, земных сортов.

Мне будет адом, если где-то рядом
Любовь подменит бытовой эрзац,
Преследовать начнет ревнивым взглядом
И верностью ненужною терзать.

Жить без любви — преступное увечье,
Уродство, оскорбление земле.
Мне будет раем — правда человечья.
Во всем! И в поцелуе в том числе!

Облака меняют очертания,
Ощутимость, цвет, величину.
Вот кому всю жизнь давай скитания
И оседлость наша ни к чему.

Мать моя свою деревню Язвицы
На Москву не может променять.
Рано утром из Загорска явится,
А под вечер примется вздыхать.

Не сидится старой:- Как там дома?
Как блюдет порядки глаз отцов?
Не упала ли труба от грома,
Не клюют ли куры огурцов?

Уж не нашу ль вишню козы гложут?
Уж не наша ль изгородь худа?.. —
Быстро соберется, все уложит.
— Мне, — вздохнет, — сынок, скорей туда!

Я прошу: — Ну, сделай одолжение,
Поживи, понравится тебе! —
Но ее земное притяжение
К своему шестку, к своей трубе.

Из нее и дым иного свойства,
И особый запах молока!..
Этого святого беспокойства
Вам не знать, скитальцы-облака!

В этот вьюжный неласковый вечер,
Когда снежная мгла вдоль дорог,
Ты накинь, дорогая, на плечи
Оренбургский пуховый платок!

Я его вечерами вязала
Для тебя, моя добрая мать,
Я готова тебе, дорогая,
Не платок — даже сердце отдать!

Чтобы ты эту ночь не скорбела,
Прогоню от окошка пургу.
Сколько б я тебя, мать, ни жалела,
Все равно пред тобой я в долгу!

Пусть буран все сильней свирепеет,
Мы не пустим его на порог.
И тебя, моя мама, согреет
Оренбургский пуховый платок.

Присматривайтесь к опытным рукам!
Они в морщинах и в набухших венах.
Я находился вместе с ними сам
В дневных, в ночных, в вечерних сменах.

Я замечал: в них мало суеты,
Движения расчетливые, трезвые.
Сосредоточенно работой заняты,
Они минутным отдыхом не брезгуют.

Я наблюдал, как эти руки спят,
Как режут хлеб и мякоть каравая.
Когда они на скатерти лежат,
Покоится в них гордость родовая.

Когда они орудуют резцом,
Не подберешь в тот миг для них сравненья,
Не нарисуешь никаким словцом
Их занятость, высокое уменье.

Не обижайте этих рук, друзья!
Любите их от всей души, поэты!
И помните: без них никак нельзя,
Они в ладонях держат труд планеты!

Человеку несут
Апельсины, печенье.
Для него уже это
Не имеет значенья.

Он глядит на людей
Снисходительно-строго:
— Если б это, родные,
Пораньше немного!

Был я молод, горяч,
Всюду был я с народом.
А теперь обнимаю
Баллон с кислородом.

Как младенец, сосу
Кислородную соску.
Каши мне принесут,
Съем от силы две ложки.

Если губы замком,
Если годы согнули,
Не поможет фабком,
Не помогут пилюли.

Не помогут цветы,
Цеховые конфеты в складчину,
Не подымут они
Богатырского вида мужчину,

Надо вовремя
Душу спасать человечью
Апельсинами, отдыхом,
Дружеской речью!

О, не будьте, не будьте
В гуманности лживы!
Берегите людей!
Берегите, пока они живы!

Сначала спины темнеют от пота,
Потом они белеют от соли,
Потом они тупеют от боли,
И все это вместе зовется — работа!
Мне скажут, что время бурлачье минуло,
Что спины эпоха моя разогнула,
Меня обвинят, что я век наш ракетный
Хочу поменять на старинный, каретный.
А я не согласен! Любой академик
Руками — рабочий. И это спасенье,
Когда он рубанок берет в воскресенье,
И доски стругает, и гвозди вбивает,
И всю математику вдруг забывает.
Как сладко потом академику спится,
Какая счастливая боль в пояснице!

Вот и состарилась Павловна!
Силы бывалой не стало.
Никуда-то она не плавала,
Никуда-то она не летала.

Только штопала, гладила,
Пуговицы пришивала.
Изредка слушала радио.
Молча переживала.

Были у Павловны дети,
Потом у детей — дети.
Чьи бы ни были дети,
Надо обуть и одеть их.

Как это получилось,
Что ты одна очутилась?
Павловна тихо вздыхает,
Медленно отвечает:

— Старший сынок под Берлином,
Не отлучишься — военный.
Младший в совхозе целинном
Пахарь обыкновенный.

Дочки — они за мужьями,
Каждая знает свой терем.
Я уж не знаю, нужна ли,
Старая дура, теперь им?!

Я — догоревшая свечка,
Мне уж не распрямиться.
Жизнь моя, как головешка
После пожара, дымится!..

Павловна! Я напишу им
Сейчас же о встрече нашей.
Павловна! Я попрошу их,
Чтоб относились иначе.

Скажу я им: вот что, милые,
Плохо вы мать бережете!
Она отдала вам силы,
А вы ей что отдаете?

Без муравья вселенная пуста!
Я в этом убежден, товарищи.
Он смотрит на меня с куста
И шевелит усами понимающе.

Вся голова его — огромный глаз.
Он видит все, что мы, и даже более.
Я говорю:- Здорово, верхолаз! —
Он промолчал. Но мы друг друга поняли.

Я говорю: — Привет лесовику!
Не слишком ли ты много грузишь
                  на спину?
А муравей молчит. Он на своем веку
И тяжелей поклажу таскивал.

Я говорю: — Прощай! — А он спешит
По дереву, бегущему на конус.
Поднимется к вершине и решит,
Что делать дальше. Бог ему на помощь!

И я пойду. И у меня дела.
Ты знаешь, муравей, мой друг хороший,
Природа и меня ведь создала,
Чтоб я всю жизнь спешил с веселой ношей.

Откуда начинается Россия?
С Курил? С Камчатки? Или с Командор?
О чем грустят глаза ее степные
Над камышами всех ее озер?
Россия начинается с пристрастья
   к труду,
   к терпенью,
   к правде,
   к доброте.
Вот в чем ее звезда. Она прекрасна!
Она горит и светит в темноте.

Отсюда все дела ее большие,
Ее неповторимая судьба.
И если ты причастен к ней —
                          Россия
Не с гор берет начало, а с тебя!

На Мамаевом кургане тишина,
За Мамаевым курганом тишина,
В том кургане похоронена война,
В мирный берег тихо плещется волна.

Перед этою священной тишиной
Встала женщина с поникшей головой,
Что-то шепчет про себя седая мать,
Все надеется сыночка увидать.

Заросли степной травой глухие рвы,
Кто погиб, тот не поднимет головы,
Не придет, не скажет: "Мама! Я живой!
Не печалься, дорогая, я с тобой!"

Вот уж вечер волгоградский настает,
А старушка не уходит, сына ждет,
В мирный берег тихо плещется волна,
Разговаривает с матерью она.