Расул Гамзатов - Берегите матерей!

Как сок из вишни, брызнул свет зари,
И мир открылся, как глаза у лани.
Вершины гор, насечки, газыри —
Все засверкало радугами граней.

Казалось, мир вдохнул волну тепла
Весны великой, небывало дружной.
И вновь улыбка матери светла,
И горе в сердце подавлять не нужно.

Ручей-скакун бежит во весь опор,
Ломая вскачь ущелья сон глубокий.
Ручьи струятся по морщинам гор,
Сливаются в могучие потоки…

Конец войне,
спешит домой солдат.
И мама дождалась желанной встречи.
Увидев нас, воскликнул:
                                  «Я богат!»
Всех четырех нас посадил на плечи.

— Вокруг меня вершины наших гор.
И на плечах — на каждом по два сына!
Как кубачинцев золотой узор,
Отец и дети слиты воедино.

Отец, склонясь над очагом родным,
Взял уголек для самокрутки:
                                         — Дорог
Домашний этот, добрый этот дым!
Пусть никогда здесь не клубится порох!

В ворота ввел он белого коня:
— Конь белогривый! Вместе со стихами
Стань перед нею, голову склоня. —
И конь послушно поклонился маме.

Наструнившись средь нашего двора,
Стоит скакун и не пошевелится.
И шаль порхает, празднично-пестра,
Над белой гривой, словно чудо-птица.

Белеет конь, закончив трудный бег.
Над белою вершиной вьется знамя.
И, словно шапки, кинутые вверх,
Взлетает к небу белый дым клоками.

И в нашем доме, где звучат стихи,
Кинжал на стенке отдыхает старый.
И гнездышко высоко у стрехи
Вьет ласточек щебечущая пара.

Как встарь, аулы лепятся к горам.
Но жизнь пошла в аулах обновленно,
И новых сыновей качают там
Вершин аварских смуглые мадонны.

И ты меж ними бережной рукой
Меня с подушки теплой поднимаешь
И, хлопоча, как пчелка, день-деньской,
В одну семью всех близких собираешь…

В засушливый тот год посев зачах,
В горах шумели грозы то и дело.
Но мама разжигала наш очаг,
И вся семья у котелка сидела.

Стучали ложки о пустое дно,
И каждому перепадало мало,
Но радость пробивалась все равно,
Как в щель скалы шиповник грозно-алый.

Мы скудный ужин ели всемером:
Родители, четыре сына, дочка.
И утешались: «Нет, не пропадем,
Весь урожай сберем по колосочку».

Так рассуждал весь честный Дагестан
И вся страна, подхваченная бурей…
Чадит очаг. В горах плывет туман,
Но сквозь туман видны клочки лазури.

…Здесь, мама, ты с черною шалью рассталась,
С той самой, которой в беде укрывалась,
Так что же тебе, моя мама, осталось?

Остался кувшин, чтоб ходить за водою,
Студеной, прохладной водой ключевою,
Тебе, что не знала ни сна, ни покою.

Остался возок у предгорья средь поля,
Осталась суровая женская доля,
Остались еще на ладонях мозоли.

Осталась забота о старой корове,
Еще о дровах для зимы и о крове
И страх за отца и за наше здоровье.

Осталась тревога о детях подросших…
Все рвутся куда-то, но вряд ли поймешь их,
А вдруг даст судьба им друзей нехороших?

Остались лишь женские вздохи украдкой,
Внезапно блеснувшая белая прядка.
Морщинка на коже, вчера еще гладкой!

Я вижу, как сено ты сушишь на крыше,
Стоишь ты на крыше, как будто на круче.
Тростинкой ты кажешься тем, кто повыше,
А тем, кто поближе, — скалою могучей.

Стоишь наверху ты, стоишь над скирдою,
Пускай выплывают туманы с верховья!
Над миром стоишь милосердным судьею
С печалью своей и своею любовью…

Отлучался ли отец, бывало,
На день ли, на месяц из Цада, —
Мама, о тебе не забывал он,
Шаль в подарок привозил всегда.

А когда надел он первый орден,
Он сказал нам:
                    — Надо б награждать
Тех, чей подвиг молча благороден.
Ордена заслуживает мать.

Мы росли. Я помню гордость брата,
На глазах у мамы блестки слез
В день, когда на первую зарплату
Шаль тебе в подарок он привез.

А когда за столбик первых строчек
Дали мне в газете гонорар,
Мама, я тебе принес платочек…
Как ценила ты мой скромный дар!

Был он для тебя дороже шали,
Ты его хранила в сундуке…
Нет тебя, но краски не слиняли,
Ни пятна на памятном платке!

Нет тебя… Родной моей, бесценной!
Стебельком стояла средь дорог,
А душа твоя была антенной,
Чутко принимавшей каждый вздох.

И куда бы мы ни уезжали,
Ты внимала нам издалека.
Голубые, розовые шали…
Мамина зовущая рука…

…Сколько б лет с тех пор ни пробежало,
Все равно мне видится во сне
Рукоятка белая кинжала
Рядом с белой шалью — на стене.

Через жизнь прошли две эти вещи.
Спрятан мамой в сундуке кинжал…
Не кинжал мне был отцом завещан —
Свой пандур отец мне завещал.

Только лишь коснусь я струн пандура,
Возникают мамины шаги.
Смерть отца… Прощальный вечер хмурый.
Слабый голос: «Маму береги!»

И когда заслышу эту речь я,
Дрожь проходит с головы до ног…
Мама!.. Не сумел тебя сберечь я!
Как же так — тебя я не сберег?!

Над плитой могильной спину горбя,
Я взываю к сердцу сыновей:
— Знайте, люди, нет страшнее скорби,
Чем расстаться с матерью своей!

Трудно жить, навеки мать утратив,
Нет счастливей вас, чья мать жива!
Именем моих погибших братьев,
Вслушайтесь — молю! — в мои слова!

Как бы ни манил вас бег событий,
Как ни влек бы в свой водоворот,
Пуще глаза маму берегите
От обид, от тягот и забот.

Боль за сыновей сильнее мела
Выбелила косы добела.
Если даже сердце очерствело,
Дайте маме капельку тепла!

Если стали сердцем вы суровы,
Будьте, дети, ласковее с ней.
Берегите мать от злого слова,
Знайте, дети ранят всех больней!

Если ваши матери устали,
Добрый отдых вы им дать должны…
Берегите их от черных шалей!
Берегите женщин от войны!

Мать уйдет, в душе оставив рану.
Мать умрет, и боли не унять…
Заклинаю: берегите маму!
Дети мира, берегите мать!

Чтобы в душу не проникла плесень,
Чтоб не стала наша жизнь темна.
Чтобы не забыть прекрасных песен,
Тех, что в детстве пела нам она!

Отец мой был поэт, чей глаз остер.
Слова летели к цели, точно пули.
Весь Дагестан большой чтит до сих пор
Стих, что рожден был в маленьком ауле.

Писал о нашей жизни Цадаса,
Но жизнь в его стихах являлась внове.
Он слышал мысли зябнущего пса,
Писал об овцах, о больной корове.

В его стихах — наш юмор, наша грусть,
Дела аула, гул больших событий…
Стихи отца я помню наизусть,
Прочту средь ночи — только попросите!

Хотя простым аварцем был отец,
Но песня в сердце у него звучала.
Он драгоценный отмыкал ларец,
Где тайна слов до срока пребывала.

И он — знаток всех песен! — от души
Сказал однажды:
                      — Слушайте Гамзата!..
Три песни в мире точно хороши,
Все три сложили матери когда-то.

Поверьте, в ожерелье этих строк
Вся жизнь людская уместится смело:
Рожденье, смерть, печальный мир тревог…
Все это с дивной силой мать воспела.

Что в мире слаще, чем пчелиный мед?..
Тот хлеб, чем нас вскормила мать родная,
И песнь, что над ребенком мать поет,
С ним остается, сердце согревая.

Пойми, мой сын! Я вырос сиротой,
Лицо родное помню еле-еле.
Но не забыть вовеки песни той,
Которую слыхал я в колыбели.

Хрустальный переливчатый родник
Звучал в ее напеве — просто чудо!
Я все мои стихи отдам за них!..
Да что мои? Отдам стихи Махмуда!

Собрать бы вместе песни матерей!..
И все решили б, обсудив их строго,
Что искренней душевностью своей
Они сравниться с пушкинскими могут…

Так говорил мне мой отец-поэт.
Ушел отец, свершив земное дело.
А мама… И тебя со мною нет.
Со мной лишь песня, что ты в детстве пела…

Я помню, как родник пошел плясать
С кувшином в лад, когда сбивали масло.
И пробуждалась на горах опять
Улыбка та, что за зиму погасла…

Я помню, сито у тебя в руке,
Как будто бубен, на пиру звенело,
И вот, с постели спрыгнув налегке,
Вокруг тебя пляшу я неумело.

Одно движенье милых этих губ —
И песня все вокруг переиначит,
И даже наш телок, что мал и глуп,
И тот по дворику, шалея, скачет.

Ах, эти песни! Я их не верну!
Они в далеком детстве запропали.
Все ж записать попробую одну.
Хоть голос мамин передам едва ли…