Василий Аксенов - «Юность». Избранное. X. 1955-1965
Надежду Константиновну он знает, она работает в передвижном музее Народного дома, а Ромка там днюет и ночует, чтобы всегда быть под рукой у рабочего-дружинника Ефима Петровича.
— Спасибо, дружок, спасибо, — говорит Надежда Константиновна и приглашает пройти в комнату.
— Пожалуй, побегу, некогда мне, — говорит Ромка солидно.
— Одну минутку, я прочитаю.
Покрасневшими кончиками пальцев Надежда Константиновна отрывает кромку конверта, вытягивает небольшой листок.
«Уважаемая Прасковья Евгеньевна! Погода у нас прескверная. Пришлось покупать новые валенки, чтобы не отморозить ноги. Очень беспокоимся за ваше здоровье. Ждем вас сегодня к нам. Привезите с собой синюю с белым хрустальную вазу».
— Синюю с белым хрустальную вазу, — повторяет Надежда Константиновна, и лицо ее заливает краска радости.
— Я пошел, — напоминает о себе Ромка.
— Спасибо, милый друг, спасибо, — говорит Надежда Константиновна и трясет руку мальчику.
«Какое счастье: жив, не арестован и ждет меня на даче „Ваза“ в Куоккала!»
Надежда Константиновна укладывает в дорожную сумку томик сочинений Свифта. В обложку книги заделала рукопись Владимира Ильича — заметки к предстоящему съезду. Сверху кладет вязаный жилет Владимира Ильича и его рабочую люстриновую куртку — он любит в ней работать.
«Вот и все наше имущество. Хорошо! Вещи приковывают человека к месту, не дают возможности чувствовать себя свободным».
2 ТИШИНАВот уже несколько минут директор департамента полиции, прижав к уху телефонную трубку, слушает гневный голос министра внутренних дел. Бледное лицо шефа полиции под седой шевелюрой розовеет, потом принимает земляничный цвет, покрывается малиновыми пятнами и, наконец, делается багровым. Он пытается что-то сказать, но не может уловить в потоке брани паузу, чтобы вставить свое слово в оправдание.
Перед столом директора департамента сидит адвокат Огородников, депутат Государственной думы, член правления кадетской партии.
Он удобно расположился в кресле и, вытянув по ковру ноги, обутые в щегольские венские штиблеты, с тонкой усмешкой слушает тяжелое дыхание шефа полиции.
На стене, позади директора полиции, висит портрет Николая II. Огородникову кажется, что царь лакированными сапогами опирается на лысину шефа полиции. «Символично, весьма символично», — отмечает про себя депутат.
— Будет исполнено, господин министр! Примем все меры! Честь имею кланяться! — выпаливает наконец шеф полиции и вешает трубку.
Вытирая платком лицо, он косится на Огородникова, не заметил ли тот, как его разносил министр.
— Прошу прощения. Дела, дела!.. Итак, я к вашим услугам.
— Влияние нашей партии вам известно, — продолжал прерванную мысль Огородников. — В Государственной думе у нас больше трети мест. Это одно уже говорит о том, что народ идет за нами — за партией народной свободы.
— Да, но вот рабочие, рабочие, милостивый государь? — язвит директор полиции.
Но и Огородников не остается в долгу.
— Видите ли, — говорит он, — между нами и рабочими встала социал-демократическая партия, вернее, та ее часть, которая возглавляется Лениным. Если бы не присяжный поверенный Ульянов-Ленин, вам бы тоже не пришлось сегодня иметь этот неприятный разговор по телефону.
«Вот собака, слышал, все слышал!» — подумал шеф, но сделал вид, что не понял укола.
— Так вот, — продолжает Огородников, — мы решили смести наконец эту преграду. Девятого мая, в день перенесения мощей святителя Николая от Мир в Бар-град, в доме графини Софьи Владимировны Паниной будет публичное собрание. Мы приглашаем рабочих. Выступят лучшие ораторы нашей партии. Мы постараемся обеспечить себе поддержку. На митинг придут настоящие социал-демократы. Их называют меньшевиками. Весьма интеллигентные люди, и с ними приятно иметь дело.
Огородников перечисляет ораторов, излагает содержание подготовленной резолюции. Смысл ее — одобрение политики кадетской партии, поддержка Государственной думы.
— Отлично задумано! — восклицает шеф. — Это будет нож в спину социал-демократии, и воткнут его сами рабочие. Ловко, господин Огородников.
— Я бы просил ваше превосходительство распорядиться, чтобы на митинг не присылали жандармов. Вокруг дома не должно быть полицейских и этих… — Огородников брезгливо сморщился, — филеров. Благопристойность митинга обеспечит правление нашей партии. Надо показать всему миру, что рабочие приняли резолюцию свободным изъявлением воли.
Шеф согласен.
В борьбе с социал-демократией все средства хороши, кадеты тоже.
Шеф полиции и член правления кадетской партии простились, довольные друг другом.
Адъютант отрапортовал, что прибыли начальник губернского жандармского управления генерал-майор Клыков и начальник охранного отделения полковник Герасимов.
— Просите!
Клыков и Герасимов вошли в кабинет. Шеф делает вид, что не замечает их прихода, роется в бумагах, затем произносит что-то невнятное — не то «садитесь», не то «стыдитесь», — и генерал и полковник, переглядываясь, решаются сесть.
— Генерал, доложите обстановку в столице на сегодняшний день! — приказывает шеф.
— По сведениям, представленным мне фабричной инспекцией, сегодня, первого мая, в Санкт-Петербурге бастует пятьсот с лишним промышленных заведений, сто двадцать тысяч рабочих не вышли на работу. В столице с утра было тихо, особых эксцессов и столкновений не произошло. Мои жандармы разгоняют скопища людей, конфискуют знамена и красные нагрудные банты.
Шеф вскипел, и его бледное лицо опять стало багровым.
— Было тихо! Было тихо! Я сам слушал эту тишину. Ни одного гудка. Такая тишина страшнее артиллерийской канонады, генерал. Вы забыли, наверно, прошлый год, когда молчание охватило почти всю Российскую империю и взорвалось революцией!
Нет, этого никто не забыл. Все помнили, как в прошлом, 1905 году по воле рабочих перестали дымить трубы фабрик и заводов, не горели фонари, не текла вода в трубах, не добывался уголь, не бегали конки, и паровозы недвижно стояли в депо.
— Полтора года мы ведем борьбу со смутой, чуть ли не вся страна объявлена на военном положении, а сегодня в столице бастуют все промышленные заведения — все!..
Шеф полиции перешел на крик.
— Не все, ваше превосходительство, — попытался успокоить его генерал. — «Арсенал» не бастует, пивоваренный завод Дурдиева работает…
— Я был бы счастлив, — воскликнул шеф почти торжественно, — если бы сегодня бастовал «Арсенал»! Да! Было бы отлично, если бы бастовал пивоваренный завод Дурдиева. Да! — Он хлопал по столу то правым, то левым кулаком, раскачивался из стороны в сторону, и Клыкову и Герасимову показалось, что портрет царя теряет опору. — Мы выстроили бы с вами этих рабочих и — с места шагом ма-а-р-ш! — отправили бы в Сибирь. А сто двадцать тысяч рабочих вы тоже в Сибирь сошлете? А? Кто виноват в том, что сегодня все в столице бастуют?
— Преступное сообщество, именуемое социал-демократией, ваше превосходительство, — поспешно ответил начальник охранки. — Это они распространили в столице тысячи и тысячи листовок…
— А вы что же зеваете?
— Я полагал, что порядок в столице — дело жандармского управления и полиции. — И Герасимов скосил холодный зеленый глаз на генерала Клыкова. — Мы, как вам известно, всецело заняты выявлением боевых рабочих организаций, складов оружия.
— Главное зло — в тайных печатнях, — раздельно и веско сказал Клыков и, избегая взгляда зеленых студенистых глаз Герасимова, добавил: — К моему прискорбию, полковник Герасимов со своими людьми не может обнаружить эти печатни. Листовки подстрекают мастеровых на преступные дела, через листовки социал-демократы оповещают рабочих о своих планах. В тайных печатнях главное зло.
— Ну, не грызитесь, господа, не грызитесь. Не туда целитесь. Присяжный поверенный Ульянов имеет большую власть над душами рабочих — вот в чем корень зла! С боевыми организациями и террористами полковник отлично справляется. Но вот Ленин!.. Я давно подписал приказ о его аресте. Почему он не выполняется? Полковник, доложите, какие вы имеете сведения.
— Ульянов почти ежедневно выступает ка конспиративных совещаниях в Петербурге. Скрывается в Финляндии, куда мы не можем проникнуть. В прошлом месяце ездил ка партийный съезд в Стокгольм. Каждый день печатает статьи в газетах.
Тут и шеф, который явно благоволил к Герасимову, надеясь на его тайных агентов и филеров больше, чем на неграмотных и тупых жандармов Клыкова, не без ехидства заметил:
— Полковник знает все об Ульянове, почему же вы, генерал, на основании его донесений не арестовываете Ульянова?
