Марина Цветаева - Борисоглебский, 6. Из лирического дневника 1914—1922
«Есть в стане моем — офицерская прямость…»
Есть в стане моем — офицерская прямость,
Есть в ребрах моих — офицерская честь.
На всякую муку иду не упрямясь:
Терпенье солдатское есть!
Как будто когда-то прикладом и сталью
Мне выправили этот шаг.
Недаром, недаром черкесская талья
И тесный ремéнный кушак.
А зóрю заслышу — Отец ты мой рóдный! —
Хоть райские — штурмом — врата!
Как будто нарочно для сумки походной —
Раскинутых плеч широта.
Всё может — какой инвалид ошалелый
Над люлькой мне песенку спел…
И что-то от этого дня — уцелело:
Я слово беру — на прицел!
И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-с Эром
Скрежещет — корми-не корми! —
Как будто сама я была офицером
В Октябрьские смертные дни.
Сентябрь 1920
«Об ушедших — отошедших…»
Об ушедших — отошедших —
В горний лагерь перешедших,
В белый стан тот журавлиный —
Голубиный — лебединый —
О тебе, моя высь,
Говорю, — отзовись!
О младых дубовых рощах,
В небо росших и не взросших,
Об упавших и не вставших, —
В вечность перекочевавших, —
О тебе, наша Честь,
Воздыхаю — дай весть!
Каждый вечер, каждый вечер
Руки вам тяну навстречу.
Там, в просторах голубиных —
Сколько у меня любимых!
Я на красной Руси
Зажилась — вознеси!
Октябрь 1920
«Целовалась с нищим, с вором, с горбачом…»
Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,
Со всей каторгой гуляла — нипочем!
Алых губ своих отказом не тружу,
Прокаженный подойди — не откажу!
Пока молода —
Всё как с гуся вода!
Никогда никому:
Нет!
Всегда — да!
Что за дело мне, что рваный ты, босой:
Без разбору я кошу, как смерть косой!
Говорят мне, что цыган-ты-конокрад,
Про тебя еще другое говорят…
А мне чтó за беда —
Что с копытом нога!
Никогда никому:
Нет!
Всегда — да!
Блещут, плещут, хлещут раны — кумачом,
Целоваться я не стану — с палачом!
Москва, ноябрь 1920
(Взятие Крыма)
И страшные мне снятся сны:
Телега красная,
За ней — согбéнные — моей страны
Идут сыны.
Золотокудрого воздев
Ребенка — матери
Вопят. На паперти
На стяг
Пурпуровый маша рукой беспалой
Вопит калека, тряпкой алой
Горит безногого костыль,
И красная — до неба — пыль.
Колеса ржавые скрипят.
Конь пляшет, взбешенный.
Все окна флагами кипят.
Одно — завешено.
Ноябрь 1920
«Буду выспрашивать воды широкого Дона…»
Буду выспрашивать воды широкого Дона,
Буду выспрашивать волны турецкого моря,
Смуглое солнце, что в каждом бою им светило,
Гулкие выси, где ворон, насытившись, дремлет.
Скажет мне Дон: — Не видал я таких загорелых!
Скажет мне море: — Всех слез моих плакать —
не хватит!
Солнце в ладони уйдет, и прокаркает вóрон:
Трижды сто лет живу — кости не видел белее!
Я журавлем полечу по казачьим станицам:
Плачут! — дорожную пыль допрошу: провожает!
Машет ковыль-трава вслед, распушила султаны.
Красен, ох, красен кизиль на горбу Перекопа!
Всех допрошу: тех, кто с миром в ту лютую пору
В люльке мотались.
Череп в камнях — и тому не уйти от допросу:
Белый поход, ты нашел своего летописца.
Ноябрь 1920
«Знаю, умру на заре! На которой из двух…»
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух — не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Пляшущим шагом прошла по земле! — Неба дочь!
С полным передником роз! — Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! — Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прóрезь зари — и ответной улыбки прорез…
Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
Москва, декабрь 1920
«Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!..»
Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!
То шатаясь причитает в поле — Русь.
Помогите — на ногах нетверда!
Затуманила меня кровь-руда!
И справа и слева
Кровавые зевы,
И каждая рана:
— Мама!
И только и это
И внятно мне, пьяной,
Из чрева — и в чрево:
— Мама!
Все рядком лежат —
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
Белый был — красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был — белый стал:
Смерть побелила.
— Кто ты? — белый? — не пойму! — привстань!
Аль у красных пропадал? — Ря — азань.
И справа и слева
И сзади и прямо
И красный и белый:
— Мама!
Без воли — без гнева —
Протяжно — упрямо —
До самого неба:
— Мама!
Декабрь 1920
1921
«С Новым Годом, Лебединый стан!..»
С Новым Годом, Лебединый стан!
Славные обломки!
С Новым Годом — по чужим местам —
Воины с котомкой!
С пеной ý рта пляшет, не догнав,
Красная погоня!
С Новым Годом — битая — в бегах
Родина с ладонью!
Приклонись к земле — и вся земля
Песнею заздравной.
Это, Игорь, — Русь через моря
Плачет Ярославной.
Томным стоном утомляет грусть:
— Брат мой! — Князь мой! — Сын мой!
— С Новым Годом, молодая Русь
Зá морем за синим!
31 русск<ого>декабря 1920
<13 января 1921>
Москва
Роландов рог
Как нежный шут о злом своем уродстве,
Я повествую о своем сиротстве…
За князем — род, за серафимом — сонм,
За каждым — тысячи таких, как он,
Чтоб, пошатнувшись, — на живую стену
Упал и знал, что — тысячи на смену!
Солдат — полком, бес — легионом горд.
За вором — сброд, а за шутом — всё горб.
Тáк, наконец, усталая держаться
Сознаньем: перст и назначеньем: драться,
Под свист глупца и мещанина смех —
Одна из всех — за всех — противу всех! —
Стою и шлю, закаменев от взлёту,
Сей громкий зов в небесные пустоты.
И сей пожар в груди тому залог,
Что некий Карл тебя услышит, рог!
Март 1921
Ученик
Сказать — задумалась о чем?
В дождь — под одним плащом,