Игорь Северянин - Том 2. Поэзоантракт

Пройдя сквозь хлесткий строй мужчин,
Осталась ты сама собою,
Я преклоняюсь пред тобою
И презираю «тех» мужчин!
А ведь никто, ведь ни один
Не посвятел твоей душою.
Пройдя сквозь ярый строй мужчин,
Осталась ты сама собою.

Год назад я была молода
Для любви, для добра, для труда —
Было столько избытка в груди,
Было столько надежд впереди!

За немилого сватала мать.
Как бы свадьбы такой избежать?
Да, но надо ль? Возникнул вопрос, —
И взошла я на брачный утес…

Но зато в ту же ночь, в ту же ночь
Я ушла от немилого прочь
И товаришу, — не по любви, —
Отдала все куртины свои…

А с рассветом ушла от него,
Я ушла от него оттого,
Что себя обобрала в чаду…
— Как единственного я найду!

Их было так много, так много,
И не было ни одного,
Который бы нежно и строго
Коснулся ума твоего.

И попросту, тайной инерце
В угоду, к тебе подойдя,
Прослушал бы чистое сердце,
Как лилию после дождя.

В своей целомудренной грусти
Презрительностью весела,
Уздала взбешенных в разнузде —
Спасая, спасти не могла…

Погибшим не ведать спасенья!
Нельзя самогибцев спасать! —
И гибли они в исступленьи,
Способные лишь погибать!..

Да, гибли, и вот, погибая
В безразумной тине услад,
Тянули тебя, дорогая,
За твой милосердный канат…

Да, гибли и, гибнув, в захлебе,
Кричали: «Цепляйся за нас!»
И в самоубийственной злобе
К тебе приближали твой час.

Но — тронутая недотрога —
Ты гневно швырнула канат.
Их было так много, так много,
Был каждый собой виноват.

Только в силу своей человечности,
Не любя, о любви не сказав,
Проявляешь ты столько сердечности,
Что всегда пред тобой я неправ.

Я неправ непонятной жестокостью,
Что порою нежданно томим,
Роковою духовной безокостью, —
Я неправ всем бесправьем своим!

И в минуты затмения гневного,
Даже в эти минуты любя,
Перед солнцем лица королевного
Я тускнею, разволив себя…

Огради меня от упоенности
Разрушенья невинных вещей
Всей святыней своей невлюбленности,
Всей премудростью ясной своей!

Я неправ мотыльковой беспечностью,
Тщетным бешенством, гневным огнем…
Идеальною всечеловечностью
Ты спасаешь меня день за днем.

День за днем истомленно усталая,
Ускользающая светотень,
Ты, откашливаясь кровью алою,
Незакатный готовишь мне день…

Поклоняюсь твоей бронзокудрости
И дышу лишь твоею душой!
Что же, сдержанную по премудрости,
Удержало с тяжелым со мной?

Молодая, смеюнья, здоровая
(Ты горда: ты здорова для всех!..)
Жизнерадостная, вечно новая,
По тебе истоскуется Грех!

Или мало тропинок пленительных
Вдоль ручьев, сквозь сирень, в трелях птиц?…
И возможностей умокружительных
В роскоши деловитых столиц?…

Есть вопросы, понятные вечности,
А не людям, рабам пред судьбой…
Только в силу своей человечности
Ты всегда остаешься собой!

Все хорошо в тебе: и ноги, и сложенье,
И смелое лицо ребенка-мудреца,
Где сквозь энергию сквозит изнеможенье,
В чьей прелюдийности есть протени конца…

Все хорошо в тебе: и пламенная льдяность,
Ориентация во всем, что чуждо лжи,
Щек майски-девственных осенняя багряность…
Что ни подумай ты и что ты ни скажи —

Все хорошо в тебе! Дитя, ты лучше грезы!
И грезу отебить хотел бы я свежо:
Тебя нельзя уже огрезить: все наркозы,
Все ожидания — в тебе: все — хорошо!

Все хорошо в тебе! и если ты инкубишь
Невинные уста, инкубость тут нужна…
Люблю тебя за то, что ты меня не любишь,
За то, что ты в своей жестокости нежна!..

Ни с кем сравнить тебя нельзя:
  Сама ты по себе.
К тебе по лилиям стезя.
  Молиться бы тебе!

Тебя ни с кем нельзя сравнить:
  Ты лучше, чем мечта!
Тобой дышать, тебя любить,
  Святить твои уста.

Сравнить нельзя ни с кем тебя:
  Ты — женщина, а те,
Кого, вводя в обман себя,
  Так звал, — барьер к мечте!..

Нельзя-сравнить тебя ни с кем —
  Ни на земле, ни вне…
Твоею музыкой я нем, —
  То смерть пришла ко мне!

Воспетое Лохвицкой Миррой,
Ее златострунною лирой,
Балтийское милое море
Вскипело в эстляндской амфоре…

Вскипело оно и запело,
Запело о том, что вскипело,
А это ничто ведь иное,
Как то, что оно — молодое!..

Снова маки в полях лиловеют
Над опаловой влагой реки,
И выминдаленные лелеют
Абрикосовые ветерки…

Ты проходишь мореющим полем,
Фиолетовым и голубым,
К истомленным усладам и болям,
Одинаково близким своим…

Как серебряные черепахи,
В полднелень проползают серпы…
Сколько бодрости мягкой во взмахе
Струнно-млеющей девьей стопы!

На златисто-резедной головке
Пылко-красный кумачный платок,
А в головке так много обновки,
И в душе — обновленный поток!

Розовеют лиловые маки,
Золотеет струистый опал,
И луна возжигает свой факел,
Отравив зацветающий бал…

По дороге над морем, ясным утром весенним,
В Духов день лучезарный — в молодой! в молодой! —
Шли в сосновую рощу, дорогая, с тобой.
Нежно нежилось море голубым сновиденьем,
Вековою медузью, устрицевым томленьем, —
Нежно нежилось море, упиваясь собой.

Нам встречались то дачи, то блондинки-эстонки,
Строголицые девы с жуткой старью в глазах.
И барашки в пятнашки не играли в волнах,
А резвились на воле, так ажурны и тонки,
Как рожденные в море… Отчего, — ах! — ребенки
Не родятся барашковыми в городах?…

Оттого, что там город. Оттого, что здесь поле.
Оттого, что здесь море. Оттого, что здесь свет.
Ах, вы очень культурны, но души-то в вас нет:
Вы не знаете горя, вы не знаете боли,
Что в столице лишились этой шири и воли,
Что подснежник мудрее… чем университет!

Мы сидели в соснах над крутым обрывом,
Над лазурным морем, в ясный Духов день.
  Я был безоблачно счастливым,
  В моей душе цвела сирень!

В ландышевом шелке, затканном златисто
(Дивен в белорозах милый твой капот!)
  Ты, лежа, слушала лучисто,
  Как вся душа моя поет!

Не было похожих на тебя, — не будет.
Изменял другим, — тебе не изменю.
  Тебя со мною не убудет,
  Себя с тобою сохраню.

Я построю замок, — маленький, дешевый, —
В этих самых соснах будущей весной, —
  С тобою жить всегда готовый,
  Готовый умереть с тобой!