Иосиф Уткин - Стихотворения и поэмы

Рязанец[36]прорвется:
«А ну, давай!»
И снова
Ни форм,
Ни лиц.
И рельсы
Бросаются под трамвай
С настойчивостью
Самоубийц.

И снова
Диктаторскою рукой
Паккарды, Рено, людей
Проводит,
Ведет конвейер Тверской
К побоищам площадей.

Попробуй прорвать
Этот чертов мост,
Встать ему поперек!
И черная дума,
Как черный пес,
Путается у ног…

«.. Наивен лирический
Твой шалаш
Среди небоскребов,
Поэт.
Напишешь фруктовую песню,
Продашь:
Прорвался — и снова нет.

И глупо.
Не стоит писать.
Для чего
Расходовать кипы сил?
Чтоб люди сказали:
„Да, ничего…“
А девушка:
„Ах, как мил!“

Эпохе сподручней
Огонь, и желчь,
И мужество до конца,
Чтоб жечь, понимаешь,
Глаголом жечь,
Как Пушкин сказал, сердца!.»

На Староваганьковском —
Русский сад…
На липах под медь — броня,
Над садом крикливо
Лоскутья висят
Московского воронья.

Среди индустрии:
«Вороний грай»,
И «Машенька»,
И фасад.
И вот он —
Гремит гумилевский трамвай [37]
В Зоологический сад.

Но я не хочу
Экзотических стран,
Жирафов и чудных трав!
Эпоха права:
И подъемный кран —
Огромный чугунный жираф.

Эпоха права!
И мне хочется встать
Эпохе во фланг
И рост…
Для этого стоит
И жить,
И писать…
И нянчить туберкулез.

Портовая ночь.
Штилевая слюда.
На синий фарватер
Выходят суда.

Два судна,
Два белых
Строятся в ряд.
Два судна:
На Данциг
И на Ленинград.

«Лоцман, вниманье:
Тоннаж перегружен!»
Нах Руслянд [38] — машины,
Нах Полянд[39] — оружье.

Вокзальная ночь.
И на канапе
Качаются двое
В бордовом купе.
И лентой влетает
В оконную раму
Железнодорожная панорама.
К Столбцам пролетая
Сквозь ветер
И лес,
Как шпаги, глотает
Рельсы экспресс…

«Кондуктор, вниманье:
Разбудите ровно…»
Нах Руслянд — геолог,
Нах Полянд — полковник.
_____

Галдят
               в латифундиях
                                              сытые псы.
Ночами
                 над картами
                                          планов
Склоняются
                      в штабе
                                     густые усы
Налитого
                   кровью
                                   улана.
Он сладко мечтает,
                                   растроганный
                                                              пан,
Забыв
               бельведерские беды,
Накинуть
               на плечи
                               московский жупан,
Подбитый
                  уланской победой.
Он усом
                не раз и
                                не два
                                               отмечал
Большой дислокации метки.
Но всё он
                 приходится
                                       не по плечам —
Московский
                     покрой
                                     пятилетки.
Встают
             неприступно
                                  в горячем цеху
Железные стены
                                защиты.
И гладью — выходит —
                                        на рыбьем меху
Победы
                  уланские
                                    шиты!
Он знает
                  отлично:
                                   войны не хотим,
Но если,
                усатый
                                и пылкий,
Улан замечтается, —
                                        укоротим
Мечтанья
                   от темени
                                       и до затылка!

Мне говорят:
Мол, мы не дышим маем,
Мол, юности расцветок не берем.
Ах, чудаки!
Они не понимают:
Мы юношествовали с Октябрем.
Быть современником
Огромной славы: Ленин,
Включать в артерии
                                       его
                                             высокий ток!
Кто был моложе нас?
Какое поколенье?
Когда, скажите?
Кто?

Мне говорят:
Учитесь трелям Фета,
Льют соловьи,
Грохочет водоем;
Ах, чудаки,
Друзьям, как эстафету,
Мы, умирая,
Песнь передаем.
И эта песнь простреленной, пропетой,
Как кольт,
Как молоток, в работе под рукой.
Какой, скажите мне,
Из всех поэтов
Был больше нас поэт?
Скажите мне,
Какой?

Мне говорят:
История с колена
Вам метит в грудь…
Враг жив… не позабудь…
Ах, чудаки!
Всё наше поколенье
Над баррикадами поднять готово грудь.

Нас и не грел
Камин благополучья,
В сибирских рудниках
Нас шлепал адмирал.
Но рабский страх
Нас никогда не мучил.
И никогда
Осмысленней и лучше
Никто еще
Не жил,
Не умирал!..

Грядущего карта — груба:
Чего там на Маркса коситься!
Давайте
Построим
Свои отруба
С бордюрчиком русского ситца!

«Чего там, — толкуют
Кривые умы,
Мечтатели правого крена, —
Вчера — Рябушинский,
Сегодня — мы
Едим
Поросенка с хреном.

Октябрь — это
Классовый мир,
Покой…»
Довольно, философы, каркать!
Мы видим совсем,
Совсем не такой
Грядущего нашего карту.

Не в ситце березок,
Не в русском овсе
На старокалужском насте, —
Грядущее видим
На светлом шоссе
Электриков-энтузиастов.

Нас каждого
Голод и холод прожег,
Над каждым ворон покаркал, —
И кровью пропитан
Каждый флажок
Этой великой карты!

Но мы понимаем:
Не сразу,
Не вдруг,
Не поднятым кверху бокалом,
А вскинутой волей
Мильонов рук
Берется сияние вольтовых дуг
С высоким октябрьским накалом!

Когда
            я стану
                            стариком,
Мой сын
              придет
                             и спросит:
«Скажи мне,
                        где,
                                  отец,
                                               при ком
Ты был
              семнадцатую осень?»
— «Мой сын,
                      я дрейфить
                                           не привык,
Я вел
           на Смольный
                                             броневик…»

Когда
           я стану
                           стариком,—
Перебирая
                      даты,
Сын спросит:
                        «Где, скажи,
                                                при ком
Ты был, отец,
                          в двадцатом?»
— «Мой сын,
                        мне домом
                                              был окоп,
Мы с Фрунзе
                         брали
                                      Перекоп».

Когда
           я стану
                             стариком,
Сын спросит:
                        «А постой-ка,
Скажи мне,
                    где, отец,
                                          при ком
Ты был
                на штурмах
                                       стройки?»
— «Для нас
                       был всё
                                       фабричный дым:
Я был
            рабочим
                               рядовым…»

И спросит
                 сын меня
                                       тогда,
Окинув
             старость
                                  взглядом:
«Скажи,
             а где ж
                               за все года,
Отец,
               твоя
                            награда?..»
— «Ты — сын,
                              ты — новый человек,
Ты оправдал
                       мой труд,
                                       мой век…»