Иван Рядченко - Время винограда

Кидает дорога
избитое тело.
Машина летит
сквозь весеннюю слякоть.
За пять или десять минут
до расстрела —
не плакать!
Ах, Жанна, ты слышишь?
Не плакать!

Тайком от французских
солдат и матросов
торопятся рыцари
двух контрразведок.
Горят нестерпимо
печати допросов.
Но стоит ли думать о них
напоследок?

О чем же?
О чем же?!
Уходят мгновенья.
Ревет грузовик
и увозит из жизни.
И рвутся,
и рвутся
последние звенья…
Назло, по-мальчишьи,
как в юности, свистни!

Горячими углями кажутся
туфли.
Толчки на ухабах —
как гром по железу.
Нет, свист не получится —
губы распухли…
Эй, сердце!
Стучи
на весь мир
«Марсельезу»!

Упасть бы сейчас
на постель с простынею,
забыть нестерпимую боль
и усталость-
Сознанье! Останься
до смерти со мною —
недолго дружить нам, как видно,
осталось!

* * *
И вот уже мрака и грохота нет,
а есть тишина кабинета.
И Жанна заходит в большой кабинет,
сердечною встречей согрета.

— Тоскую сильнее я день ото дня,
читая заморскую прессу-
Владимир Ильич! Прикажите меня
сегодня отправить в Одессу.
Там парни из Франции… Нужен им клич.
Я стану работать искусно…—
Чего же простой и великий Ильич
прищурился строго и грустно?

— Спасибо, товарищ! Мне искренне жаль
давать вам опасное дело.
— Но врезана в море дредноутов сталь
вдали от родного предела…—

И Жанна глядит, опечалясь, в окно,
но видит не Красную площадь,
а ширь, где в соленых ветрах полотно
на мачтах крестовых полощет.

Ей чудится берег, где люльку качал
отец-коммунар, напевая…
О Франция, Франция, милый причал,
любовь и судьба штормовая!

И понял Ильич, как тоскует душа,
как жаждет она океана.
Слегка улыбнулся, присел не спеша.
— Ну, что же… Поедете, Жанна!

* * *
Кидает дорога
избитое тело.
Машина летит
сквозь весеннюю слякоть.
За пять или восемь минут
до расстрела —
не плакать!
Ах, Жанна, ты слышишь?
Не плакать!

Машина визгливо
скрипит тормозами.
Приехали.
Точка.
Выходят солдаты.
Вбирай же скорее
душой и глазами
толпою
навстречу
летящие даты!..

* * *
«Оптом, в розницу, на вынос!
Есть заморское вино!»
Шумен вечером «Гамбринус»,
нет свободных мест давно.

Парни веселы и бравы.
Звон стаканов.
Шутки.
Спор.
Чернокожие зуавы
тянут розовый ликер.

Позабыть муштру и каски,
распахнувши воротник,
чтобы берег африканский
в дымке погреба возник.

Снится Африка, нет мочи.
Негры гонят мысли прочь.
Лица их угрюмей ночи,
и сердца их прячет ночь.

Вперемешку платья, блузы.
Гром рояля в полумгле.
Никогда еще французы
не скучали на земле.

— Парни, вон моя находка!
— Хороша, клянусь, она!
Пьер, зови!
— Эгей, красотка!
Выпей нашего вина!

— Отчего ж! К своим с охотой
я присяду, черт возьми!
Наливай, моряк, работай!
Да без рук, мон шер ами!

Эй, сосед, ты больно быстрый!..—
Искры гневные в зрачке.
И пощечина, как выстрел,
раздается в кабачке.

— Я француженка, ребята.
Ясно или нет, мон шер? —
Парень трет щеку — помята!
— Убедительный пример…

— Руки, что не к месту тянешь,
привяжи к карманам, друг:
хоть богаче и не станешь,
будешь жить без оплеух! —

Хохот.
Шутки.
Крики «браво».
Голосов нестройный хор.
Только черные зуавы
тянут розовый ликер.

Парни требуют муската.
— Жанна, души весели!
— Вижу, весело, ребята,
вам от Франции вдали…

И встает над ними Жанна,
двух бровей разлет крылат,
два глубоких океана
под ресницами бурлят.

— Веселить — не вышел дар мне.
Пианист! Сыграй-ка вальс.
Так и быть! Могу я, парни,
спеть о Франции для вас.

Песенка Жанны
Во Франции нашей, наверно,
убрали давно виноград.
Жена твоя плачет в таверне,
тебя ожидая, солдат.

Военные действия быстры,
но долго выращивать сад…
Вперед тебя гонят министры,
чтоб ты не вернулся назад.

Бедная жена
трудится одна,
высохла, как старая лоза.
Слезы? Вот пустяк!
Это просто так.
Южный ветер засорил глаза.

Грохочет стальная армада,
плывут по морям корабли.
Зачем умирать тебе надо
от Франции милой вдали?
Россия пожаром объята,
и ты в нем бесцельно сгоришь.
У каждого в сердце, ребята,
есть свой неповторный Париж?..

Бедная жена
трудится одна,
высохла, как старая лоза.
Слезы? Вот пустяк!
Это просто так.
Южный ветер засорил глаза.

Замер Пьер голубоглазый,
в щеку уперев кулак.
Над пустой конфетной вазой
пьяно плачет длинный Жак.

В синей шапочке матросской,
ощущая в сердце боль,
часто пышет папироской
сын крестьянский — рыжий Поль

Первый раз за все разлуки
и военную судьбу
он почувствовал, как руки
стосковались по серпу.

Песня смолкла.
Крики «браво»,
задушевный разговор.
Только черные зуавы
тянут розовый ликер.

— Мне пора.
— Да вроде рано.
— Ждет мамаша на беду!..
— Приходи на судно, Жанна!
— Обязательно приду!

Снова говор, звон стакана.
А сердца — в родных краях…
Шпик с усами таракана
появляется в дверях.

Что, ребята, не сидела
здесь чернявая одна?
— А тебе какое дело?
Или бросила жена?..

Длинный Жак взболтнуть собрался.
Пьер толкнул соседа в бок.
— Здесь никто не появлялся…
Очень скучный погребок…

Шпик ушел.
Несет туманом.
Срок подходит двигать в порт.
Руки тянутся к карманам,
а в карманах…— что за черт! —
по листку бумаги смятой,
и слова — ладони жгут…
—    Вот так впутались, ребята,
за такое дело — суд…

* * *
Болит от ударов прикладами
тело.
Безмолвие.
Кладбище.
Темень и слякоть.
За пять или десять шагов
до расстрела —
не плакать!
Ах, Жанна, ты слышишь?
Не плакать!

Жгли грудь папиросами…
Били-
Кололи…
Не грудь, а огонь
под отрепьями блузки…
Различны слова,
одинаковы роли:
по-русски — палач,
и палач — по-французски.

А скоро покроется всходами
поле.
Помашет цветами
акации ветка…
Жгли грудь папиросами.
Били.
Кололи.
Но нужного списка
не знает разведка!..

* * *
Что такое весна?
Что такое весна?
Это значит —
живому всему
не до сна.
В водосточной трубе
громыхающий лед.
Эскадрилий гусиных
томительный лет.

Что такое весна?
Что такое весна?
Молодым — не до сна.
Старикам — не до сна!
Но горит, но горит
обожженная грудь!..
Почему же должна ты
весною
уснуть?!

Что такое весна?
Что такое весна?
Это — если квартирка с уютом
тесна.
Это — если в огонь
не боишься шагнуть,
чтобы к свету
планету
свою
повернуть!

Да прославятся пять
наших звездных лучей
над бессилием смерти
и злом палачей!
Пять лучей —
и живому всему
не до сна!
Мы всегда тебе рады,
товарищ весна!..

* * *
Днем и ночью — встречи, встречи,
Погребки.
Казармы.
Порт.
Обжигающие речи,
беспокойные, как норд…

Где пройдет — там забастовки,
скажет слово — снимет страх.
Словно ласточки, листовки
гнезда вьют на кораблях.
Каждый день меняй ночлежку.
Жизнь проносится, бурля.
Жанна то обманет слежку,
то уйдет от патруля.

Слово мчится, ночь отбросив,
правдой ленинской сильно…

Пьер готовит бунт матросов
миноносца «Фоконо».

Рыжий Поль, горяч и весел,
вертит бунта колесо.
Клемансо теряет крейсер,
боевой «Вальдек-Руссо».

Только длинный Жак-служака
в красный бунт не вовлечен —
дома пять детей у Жака,
рисковать не может он.

Вдруг — к начальству.
Там матросу
предлагают папиросу,
тянут руку с огоньком,
угощают коньяком.

— Помоги, дружище, штабу!
— Что мне делать?
— Объясню.
Только выследи нам бабу,
что бунтует матросню…

— Что за это?..
— Франков куча.
Увольнение домой…—
Жак поднялся: «Вот так случай!
Шаг — и служба за кормой…»

Он детей в объятья схватит,
он прижмет к себе жену…
Так подумал, но некстати
громко бросил в тишину:

— Я, месье, вам не собака,
чтоб вынюхивать следы…
Дома пять детей у Жака.
Кулаки господ тверды.

Улыбаться Жаку трудно.
Замечают моряки:
длинный Жак несет вдоль судна,
как награду, синяки!

* * *
…Летит в пространстве шар земной,
волнуя облака.
И дождь, веселый и шальной,
пропахший хлебом и весной,
стучит в его бока.

Как брага, бродит месяц март
предчувствием цветов.
Того гляди, войдут в азарт
оркестры соловьев.

Вскричать бы:
— Время, подожди!
Цветы взойдут, маня…
Вы их, пожалуйста, дожди,
полейте за меня.

Смешной бутуз, чужой сынок,
пройдет в сиянье дня.
Его ты, добрый ветерок,
погладишь за меня.

Друзья! Пускай никто из вас
не проклянет Людей!
В Одессе — март,
и март сейчас
во Франции твоей.

Над полем там клубится пар,
весна спешит, как гость.
Отец твой — старый коммунар —
достал берет и трость.

На берег старою тропой
выходит, смотрит в ночь.
Он, как весну,
зовет домой
единственную дочь.

Но к морю синему, старик,
ты больше не спеши.
Во тьме металлом блещет штык,
сверкают палаши.

Не плакать, слышишь, обещай
не горбься у окна…
Црощай, отец!
И ты прощай,
родная сторона!

Палач прижмет приклад рукой,
палач неумолим…
Да будет, Жанна, род Людской
возлюбленным твоим!..

* * *
Лед обветренный на Дюке.
Вечереет.
Пуст бульвар.
Два матроса — руки в брюки -
изо рта пускают пар.

Пьер и Поль, забыв печали,
важным делом заняты:
на ветру бы не завяли
принесенные цветы.

Позавидуйте матросу,
поиспытуйте умы,
где достал он эту розу
посреди чужой зимы?

— Вот обрадуется Жанна!
Что же нашей Жанны нет?..—
Только роза, словно рана,
зажигается в ответ.

Облака текут, как лавы.
Алый отблеск
в облаках.
Отблеск смерти или славы?
Это черные зуавы
шьют в казарме
красный флаг!

* * *
Агенты контрразведки злы и рады.
Слезится ночь, как тысячи ночей.
У сумрачной кладбищенской ограды
наведены винтовки палачей.

Уже на время Жанна не богата.
Стучат затворы…
Что же вспомнить ей?
Синяк волны?
Кровоподтек заката?
Иль пожалеть о гибели своей?..

Рассвет придет, безудержен и розов.
Раздастся чей-то смех и плеск весла…
Ты лучше вспомни, что среди матросов
предателей разведка не нашла.

* * *
Так выпрями, Жанна,
избитое тело!
Почувствуй весну
сквозь морозную слякоть.
Славь красные флаги
за миг до расстрела…
«Огонь!!!»
…А теперь
разрешается
плакать.

Дрожащая капля
с забора слетела.
Проснулась пичуга.
Забрезжило где-то.
А кровь, покидая
остывшее тело,
течет
и вливается
в пламя рассвета.

То пламя не знает
бессилья и смерти.
Дрожат перед гневом народным
премьеры.
В Тулузе,
Тулоне,
Рошфоре,
Бизерте
идут к революции
Поли и Пьеры.

Бунтуют матросы.
Шумят командоры.
Наполнен эфир
перекличками раций.
С Одесского рейда
уходят линкоры
под слезы и жалобы
всех эмиграций…

Ах, Франция так далека
от России.
Ты, Жанна, в Одессе
родных не имела.
Сестрой мы назвали
тебя без усилий,—
дало тебе братьев
рабочее дело.

Тебе на прощанье —
томление почек.
Дыхание марта —
тебе напоследок…
За гробом идут
десять тысяч рабочих —
и стекла дрожат
в помещеньях разведок!..

* * *
Шумят на бульваре платаны,
сто радуг вздымает волна.
Пройдите по улице Жанны,
на улице Жанны — весна.

Сияют глаза новосельца,
дома городские растут.
Большое французское сердце
навечно прописано тут.

Его не причислим к потерям!
Спасибо, спасибо ему
за то, что во Францию верим,
и чести ее, и уму.

Серебряно льются туманы,
в лучах золотится гранит.
Над тихою улицей Жанны
стремительный спутник летит.

Он кружит,
и кружит,
и кружит,
как будто задумал в пути
незримою ниткою дружбы
планету свою оплести!