Николай Векшин - Стишки и в шутку и всерьез

Я мысленно сегодня чего-то вдохновился
О том, что сиротливо грустит вчерашний день.
В башке гуляет ветер. И я брожу как призрак.
И нет до женщин дела. И вот – у них мигрень…
Курлычет и кудахчет синичка, как голубка,
Щекочет, разлюбезная, мне тело и нутро.
Мне ссориться не хочется. Сведу всё дело к шутке.
И заголю все нервы, рубашку и пальто.

Смеялся храбрец над уродливой смертью.
Весь в шрамах, как рыцарь, по жизни бродил.
Ключи потерял (перспективу бессмертья)
И тут же в могилу к себе угодил.

В моей пучине ты не сгинешь.
Взорваться я тебе не дам.
Кипящей глиной ты застынешь,
Кувшином станешь для вина.
Своим небесным птичьим взглядом
Ты крылья сбросишь в облака
И, ощутив озноб прохлады,
Придешь в себя в моих руках.
И пусть твоих сирен стенанья
В живой истоме страстных слов
Раскроют гейзер для лобзаний!
Таков сценарий про любовь.

Давай скорей дыхнём, товарищ, среди ягод.
И выдохнем затем. Потом слегка вздохнём.
Вздыхает здесь земля, вся в трещинках от тягот.
И трещинкам небес мы ягод принесём.

Объяло время огненно языки.
Опасность ходит прямо по пятам.
И весь он в перьях, огненно-великий.
Какое ж наслажденье небесам!

Разбитые стихи
Торчат в кусочках слов —
Кишками из башки.
Есть чтиво для ослов.

Погладь мои носки!
Утюг стоит на полке.
А после будет секс,
Оргазмы и любовь.
Прижмись ко мне скорей!
Давай быстрее кончим!
Всего ведь час у нас,
Мобильник и морковь.

В полёте
стаи поэтов стремятся упрямо на солнце,
все спорят с ветром,
поскольку не ходят на рынок.
Люди все – пешки,
на крыльях они не летают,
ездят на шинах
в своих разномастных машинах.
Боже! Ведь в пробках они застревают.
Почерком робота
буквы корячатся в строчках…
пахнет резина
и прочая гадость в подъездах…
Сгинут поэты в геенне
и в ад поползут на карачках,
если погрязнут в словесных потерь
заморочках.

Задержи меня в августе, Дева,
Хоть пора привыкать к сентябрю.
Поцелуи любви не остыли.
Я в осколках зари не сгорю.

Мы сошлись разномастные, слон с королевой.
И тут слон чуть не раздавил свою подругу.
Дружит ведь он с королевой белой.
А я гоняюсь за ним по кругу.
Слон весь белый, белый, белый. И масть ему не мешает
Брать в полон черных пешек-девок.
Всех сожрал. Теперь от трудов праведных отдыхает.
Что ж мне делать? Конём скакнуть что ли резво?

Алел восток, дрожал зелёный лес.
Шалун поэт сказал «прилёт желан».
Стремглав, услышав это, юркий бес,
Кряхтя, умчался сквозь густой туман.

Уж никто не вернет нам
Ни зиму, ни лето.
Хочет славы поэт.
Осень! Пора жарить котлеты.

Я себя воскрешу стихами
Про звезду, про звезду, про Луну.
Я от мозга костей с потрохами
Весь Амуром мажорным горю.

Амариллис зашифрован на латыни.
Между строк произрастает беладонна.
Захлестнули чувства грудями постели.
И послала к чёрту мужа примадонна.

Звездопады и свечи
Полыхнули в стишке.
Распахнулося небо
Среди танцев вообще.

Камень-камень-камень
Смотрит-смотрит косо.
Те-те-рев, шагая,
Лакомится просом.
В м-м-глу руины
Ж-ж-ждут впустую.
Маятник старинный
Спит в углу вглу-х…ю.

Сижу я в неглиже на подоконнике.
Кудрявлю стих. Вокруг снуют поклонники.
Мне ни к чему ни трусики, ни треники.
Не баба я и не варю вареники.

Откусивши от крайней плоти,
Звук родной на губах раздался.
Словно выстрел из подворотни,
Недоклеванным стих остался.

Маруся заплачет, прочтя этот стих.
К нам Гитлер с Батыем вернулся!
Икотою суффиксов символа чих
На русский язык замахнулся.

Да, в Вас умерла Цветаева,
Погибла Анна Ахматова,
Пропала совсем Ахмадулина.
Страдалица! Кто ж виноватая!?

В голове пустота с перепоя.
Крыша сорвана мантрой в ночи.
И, стегая коней под собою,
Средь рыдающих луж мы молчим.

Я тебя размалюю красками,
Среди радуг малюя радугу.
А из кисточек возьму кисточку.
Застрелю тебя – глазом наглухо.

Поёт в колесах смутный перестук.
Поэт гундит про «вечную весну».
Заветной лирой Пушкина, мой друг,
Не надо портить стих и тишину.

Рухнул под мачо диванчик ужасно скрипучий.
Грохнулись оба они на меня нежеланно.
Всё бы могло тут окончиться чуточку лучше,
Если бы сексом мы занялись в кухне иль ванной.

Бутафорию чувств лучше жечь не в огне,
А горниле плавильной для стали,
Средь непознанных игр рикошетом во мгле,
Чтобы птицы назад прилетали.

Шипело стадо и бросалось грязью
В свою паршивую, но гордую овцу.
Баран резвился перед коновязью.
Слеза овцы стекала по лицу.

Закричала вечность скорбно в декабре.
Крикнувши, залаял пламень в серебре.
Гордо поскользнувшись, забывав в искре,
Раздиралась вечность прям на Сти-хере.

Рунет преумножен. И вспомнен предстатель.
И, горние строчки могуче открыв,
Прославился гимна поэт и создатель,
Свой пыл на Рунете, как в битве, сложив.

Освежевались, взопрели строчки.
Бегом от них бегунки сбежали.
Чем меньше смысла в дырявой бочке,
Тем больше видится содержание.

Налепил нелепый лепарь
Много масок среди грима.
В горле тень его застряла,
Языка лишившись мигом.

Стучат часы по сердцу льдом.
В бокале льдинки. За окном
Плеснула льдинка. Я не пьян!
Но почему ж в стихах туман?

Протяни мне свою ладошку.
Я прославлю ее нетленкой.
Пропадет почему-то голос,
Коль увижу твои коленки.

Снова осень накрылась багрянцем,
Птицы к югу привычно летят,
Небо в тучах, природа в убранстве…
А поэты, как прежде, в слезах!

Растворилась она синей птицей
Под лучом золотистым в судьбе.
Он сказал: «Чтобы так раствориться
И на крыльях ресниц поселиться,
Надо крылья отрезать себе».

Я любовь дарил царевне,
Я ее вообще любил.
И стихи дарил, поверьте.
Всё потратил – разозлил.

Прибежал Колобок, хотя был он без ног,
Ариаднина нить оборвалась.
А над нитью висит хала-хупный крючок.
Шелкопряд молью съеден. Вот жалость!

Как умирают стихи при рождении?
Они ведь жданные и желаются!
Да очень просто: когда бредом стихоплетения
Тени дерев и слезинки трав среди птенчиков завиваются.

Яки перышко белое
Я мелю всяку-всячину
Про траву во дворе
И дрова во дворцах.
Я кружусь, словно лист,
Над Москвою и Гатчиной.
И ругнулся читатель
Безмолвно, в сердцах.

Она работала уборщицей.
Махала тряпкой у дверей…
И олигарх из сливок общества
Женился сразу же на ней.

Вот тянутся-тянутся будни,
Уныло звучит «баю-баю».
Совсем, ну совсем трехэтажный,
Стишок улетел баттерфляем.

Что минуло – минуло,
Что быть должно – то будет.
Вот так-то стало быть!
А что угодно с чем угодно
Морокой в морок угодит!

Чертовщиной свечка скачет.
Бесу чёрт кричит: «Скачи»!
Хоть вино чего-то шепчет,
Жги свечу, поэт, молчи!

Когда нам нерв терзает душу,
То это значит: хватить пить!
И Бог поможет. Только нужно
Свой стих не слишком волочить.

Константная спектральность обожанья
Изнежила любовь янтарным взглядом.
Контральто обнаженного лобзанья
Шла босиком в насыщенность желанья.

Засветилась Россия, в предзимье катясь.
Харчевала в стране сатанинская власть.
В бане – кровь. Океаны упали в моря.
Отдыхает Господь прям в конце октября.
И пылает Луна. У-ух! Харизму, видать,
Не успел В. И. Ленин врагам распродать.
Изобилье ушло в космодромную пыль.
Коммунизм помаячил. Такая вот быль.
И взъярилась Россия по чьей-то вине.
И продали её наяву, не во сне.
И подвёл свой итог наш российский пиит.
Он такой не один. Он теперь знаменит.

Среди ветров лишь ветер гоняет листву.
В листопаде плащи, как дожди.
Хороводит дождем листопад на мосту.
Ты ж пришла, осень. Больше не жди.
Грусна осень, ох грусна! – без буковки «т».
Как хорош родной русский язык!
Уж не та я. Но осень в моем букваре
Резво лепится в вянущий стих.

Желтизною осенней листья желтой печали
Снова осенью желтой, ну, уж замордовали!

Одиноки в России поэты,
Как прыщи на заду за грехи.
Сочиняют в кровати сонеты,
Проституткам читают стихи.
Ну а чем же еще им заняться,
Подгоняемым взмахом ресниц?
Без любимой – любовью заняться?
Или – сгинуть средь рифм и страниц?

Наливай! Давай с тобой напьёмся
До потери чувств, как до весны!
Женский гнев под утро рассосётся,
Снова будем мы с тобой на «ты».

А какая ж слаще хренотень?
Про эротику иль, может, про портвейн?
Алкоголь? Или страстей оргазм?
Сочиняйте лучше про маразм.

Ангелочки хмельные в твоих волосах,
Словно блошки флюидов грустят.
Зарождается шторм на душе и губах.
Даже струны чего-то хотят.
Мир заполнился страстью до самого дна.
Задрожала в ночи тишина.
Над Пегасом хромым глазом светит Луна.
И смычок захмелел от вина.

Послушно принимая канитель,
В апрельских лужах сдох седой Апрель.
Рука впустую шарит. А постель
Средь слов желтеет шариком недель.

Светили звёзды в тишине,
Струились капельки дождя,
Злой рок бурлился в бытие,
И де-жа-вю душил меня.

Простынь потолка
Нависает вниз.
Зацепился лист
Краем за карниз.
Штор унылый вздох
Стал совсем шальной.
Стих поэта сдох
Прямо под Луной.

И звёзды, и Луна не есть банальность, Мила,
Поскольку это всё – небесные светила.
Как кожура банана, банальной мысль бывает…
Что красота прекрасна – то даже школьник знает.

Тополя задышали грудью,
Тучи ринулись в небо толпой.
И под дождь побежали люди.
Без зонта прошел геморрой.

Дважды тут печаль кружилась,
Дважды женщина звала.
Раз кого-то полюбил он —
Вмиг красивая нашлась.

Светило путь не подсветило
И ряби свет хладил рассвет.
Стучал поэт по светлой раме
И чмокал следом трижды вслед.

Ох, не просты как стишки Миларепы!
Папа мыл раму, а Милочка – репу.

Беспокойный сонет мне покоя не дал:
Я уснул и – ушел. Вот такой был финал.

Поёт чего-то пьяный милый ёжик.
Торчит умильно рожица средь ножек.

Следить за напряжением сосков
Приятней, чем за чистотой носков.

Грачиные гнезда на голых деревьях,
На голых деревьях… Всё в дубле и перьях!

Опять я вижу этот стих про «сонную волну».
И рецку вновь даю: ныряйте в глубину!

От напряженья поэтессы вянут крылья,
Приходит ночь без сна и ускользает день,
Хозяйство рушится, и муж ворчит бессильно,
И тараканы шастают, и крыша набекрень.

…И на этом на Парнасе
Встречу мужа на Пегасе.
Он захочет еще раз
И – уложит на матрац.

Перенапряг рожоном с травмами
Встряхнул у демонов оскал.
Сиё мираж есть и стенание.
А стих – совсем не идеал.

Играй, играй, танцуй, танцуй,
Блистай, блистай… вай-вай-вай-вай!

Отлюби своего стихоруковца, день!
Виноградное слово его расцвело.
Кистеперый недуг кинул тень на плетень.
И кромешный дурман выпивает его.

Не боись дотла, гой еси поэт!
Из сырых хлебов делай винегрет…

Санчасть лишь пилотку в окопе нашла:
Скрипач дезертировал, рота ушла.

В сентябре разрослись шампиньоны,
Вдохновляя на творческий путь.
Перелетные птицы в бульоне
Уж не смогут под небо вспорхнуть.

Бродит осень по строчкам, мается.
А еще эта осень – кается.
Плюс скрипит эта осень и стелется.
Может, осенью стих отелится?

Средь hard and soft-ов радостно жужжа,
Она, крутясь, случайно села на ежа.

Среди слов немота захохочет.
Из словес не сваришь холодца.
Словословье слова опорочит.
Обнищают в созвездьях слова.

Я был кофейником и паклей,
Вареньем, дегтем и лисой,
Бандитом, одиноким, мафией,
А также хлебом с колбасой.
Я тенью был, а также свечкой,
Калейдоскопом тут мелькал.
Азъ есмь! И аки течкой
Своим стихом заколебал!

Мораль сей басни явственно проста:
Когда добычи нет, пожарь котлеты,
Как варвар, приготовивший обед,
Но не раскрывший кулинарные секреты.

Если любимый у зеркала
Ноет, желая уйти.
Значит, мужчины тут не было
В силу каких-то причин.

Ты живешь. Я – существую.
Ты отдал мне свои крылья;
Я свои тебе дарую
Против пафоса бессилья.
Звёзды дико повзрывались
Под Луною в родах, муках.
Мы с тобой поцеловались.
Прыгнем в пропасть в час разлуки!
Так взлетай же выше Бога,
Хлопай крыльями получше.
В вожделенье счастья много.
Но лапшу не вешай в уши.

Не терзайте аккордами слабого нежного сердца,
Бросьте в мусор кларнеты, забудьте про фуги.
И подавятся нотными звуками в Лейпциге немцы,
Коль рванет в тишине мой транзистор, вопя «буги-вуги».

На Купалу я купалась,
Долго мылась, полоскалась.
Ох, Купало ты Купало!
Время я не потеряла…

Забулькал поэт через заумь и плеск,
Енотом по нотам расплавил ледок,
Щенячий восторг сунул перьями в песнь
И зернами кормится, чавкая, впрок.

Оглох подъезд и воцарилась тьма.
Я стих лепить могу от фонаря!
Соря словами словно бы листвой,
Глушу в тиши туманом образ твой.

И настал вдруг в среду вечер средь субботы.
Погасить огни? Средь забот – заботы!
Подведем итог, не пристроясь сзади:
Стих упал в нокаут; сжальтесь, бога ради!

Бесполезною не бывать любви,
Зарастать не дадим ей коростою!
Пусть в тисках души не заноет стих,
Волочась по словам с наростами!

Наливаю, как Ваня, по стопке.
Как Муслим, алкоголя не пью.
Как Иосиф паленую водку,
Я стихи не продам по рублю.

Я так люблю тебя! До боли.
Мадеру бросил. Ангел мой!
Подай мне шанс! В печальной доле
Я бреднем выловлю покой.

Озимые взопрели.
Деревня померла.
Слеза катилась еле.
А Господу – хвала!

Бланманже середь телеги
Стыл закатным холодцом.
Запуржило. Лошадь в беге
Прибалдела над стихом.

Крепко с окном целуется
Здесь в ноябре метелица.
Стих не мычит, не телится.
Вечность в руках… рисуется (!)
Снег! Он лежит сверхтипажно,
Прям под щекою поэта.
Снег! Он заснежил кроссворды,
Вечность, ответ и газету.

Дышит, страдает мужчина у ног,
Сыплет в атаке осенней словами…
«Ну, атакуй же, скорее, урод!
Всыпь мне разряд вожделенный в нирване!»

Осень мне в висок тыкнула дуло.
В небе пролетает много тел.
Лужа листья в уши мне надула.
Как банальна слякоть этих тем!

От души отмолчавшись холодом,
Научусь летать в небо соколом.
Крылья взяв в прокат у болот чертей,
Ринусь средь пустынь я к любви моей!

Папа по рации дал мне сигнал.
У папарацци под глазом фингал.
Хлебушек тяжким поэта трудом
Я добываю средь рифмы кайлом.

Ветра, свиваясь, душу хлещут.
Журавлики – пускай летят!
Рука, простертая над бездной,
Осилит вечность. Стих – отпад!

Вангогово дыша средь ангелов Парижами,
Топорщившись на стружке рашпиля,
Чихнув на башне, крепами изнежена,
Она лохмато гладила себя.

Звезда горит, звезда моргает.
У кладбищь вылез мягкий знак.
К услугам кресло село. Братец,
Нетрезвым – грех писать вот так!

Для малолетки был бы стих не плох.
Но если вырос, то читай газетки,
Покрепче спи и совершенствуй слог.
Тогда не будешь словно дятел в клетке.

Проснулись как-то раз ежи под зиму.
Ах, чем заняться б в стужу и метель?
На посиделки ринулись. Такое было диво,
Что Дед Мороз рехнулся. И пришел апрель!

Кулак – он как букет из роз уже увядших.
Зажмурила глаза несчастная на миг.
А он тем кулаком не двинул и не вдарил.
Такой он добрый маг. Он тишину постиг.

Ложатся кривые строчки,
Горбатится дождиком слог.
Увы! Поскользнувшись на кочке,
Сложилися вирши без ног.

Поэт любил его – пространство.
Её – вааааще боготворил.
Задергавшись в горбатом трансе,
Свой стих он хныканьем убил.

Звездопадный отпад!
Среди звездных ночей
Зазвездился мой тезка
Звездой средь звездей.

Солнце билось лицом об скалы,
Обагрились глазами снега,
Исковеркался крик средь лавы,
Ветры вздыбили крыши села…
Боже мой! Отпусти поэту
Все содеянные стихи!
И раскается он, убитый
Брызгом стрел за свои грехи!

Тихим бульком скрип телеги обрамил стишок поэта.
Шип листвы в томленьях плоти распростерся в полусвете.
Накануне недосыпа, недоеда, недопоя
Звук пилы сороконожки клячей рухнул, страхом воя.

В твоих глазах я видел камень,
Ущелье, пропасть и обрыв,
Рубя во сне свирепый пламень
И стих свой лопастью раскрыв.

Забегался мужик средь баб обеих.
Гарем создайте! Вот совет мой вам.
Не нужно ни упреков, ни истерик.
И не делите дуб могучий пополам!

Среди верных мужчин
Глупо было б робеть.
Нет нисколько причин
Ни грустить, ни реветь.
Паучок ловит мух.
Он на этой земле
Не смутит чей-то слух.
Любит он мушек есть.

Что застряла в дверях, моя нежность!?
Не вмещаются формы в проём?
Пролезай на торшер! Стих небрежный
Мы оплачем с тобою вдвоем.

Поэт был глупостью томим.
Она бежала мимоходом.
Из чувств модель обоим им
Расхлябалась хмельным заходом.
Кордебалет об пол разбил
Своей небрежною рукою
Всю рать словес. И полюбил
Поэт подругу всей душою.

Разменять бы все строчки на крылья!
Чтобы перья летели кругом!
Улететь бы, как принц, портативно
На задворки в сознанье больном!

Два ангела – как два крыла,
Короче – оба однокрылы.
Один чернее, чем смола,
Другой белесый, но не хилый.
Прицел качнулся пред собой,
Грозя загнать в тюрьму иль карцер.
Хоть ад нам слышится порой,
Но рай зовет звончее, братцы.

В этом городе – кафе;
В нем воспеть уместно кофе.
В этом городе – бассейн.
В магазинах – есть картофель.
В этом городе – пиит.
Он на веки воспевает
Реку, стекла и гранит.
И луна в слезах моргает.

Стих растворился настежь
В словах, опрокинутых крепко.
Суши весла, приятель!
И обними мою рецку!

Ты падешь на мои колени
И простишь мне мои стихи.
Почитал б меня дедушка Ленин,
Так ожил бы, схватясь за грехи!

Рисует ночь любви анфас.
Шагает ферзь средь плоских фраз.
Гамбит хорош. Но слаб пейзаж.
Повис бескрылый секс-типаж.

Заболтались девчонки в девичник.
Завертелись вокруг хомяки.
Раз уж сняли, подружки, свой лифчик,
В белый свет не лепите стихи!

Палач устал
Топором рубить.
Закрой уста,
Чем фигню лепить!
Дурная рать
Опозорит век.
Рифмуй не с рать —
Будешь человек!

Если парень смелый
Не снимает лыж,
Значит, под сосною
Голой не стоишь.

Уж коли контрабас молиться начал,
То я пред этим голову склоняю,
Хотя с улыбкой все ж не совладал.
Смеюсь, как дикобраз. И Вас к тому же призываю!

Выстрелил щебет птицы.
Взрывом бухнула дверь.
Кофе застыл в ресницах.
Очень смешно теперь.

Синей ночью свечи не ржавеют.
И не гоже лифчиком махать.
Пусть мистраль поэт средь кож сумеет
От касаний чакрами искрять!
И, с лица снимая землянику,
Павой удивляя парижан,
Пусть разбросит ветры горделиво,
Обнажив блю-блю стихов туман.

Забив детикатесом холодильник,
Супруги распростились с неглиже.
Сожрали оливье, врубив свой телек,
Чтоб задолбаться Путиным уже!

«Смущать девиц своим растленным телом»?
Шикарный перл! Спасибо, Леонид!
Я на досуге, просто между делом,
Начну стихами петь – и стану знаменит.

Я как птица пою. Но бесчувственен день!
Мне слезу исторгать, ну, нисколько не лень.
И, спонтанно живя в одиночку с собой,
Эту жизнь, как Шекспир, назову я игрой.

На забор мы залезли с любимой.
И в глазах тут же звёзды зажглись.
Флиртовали с друг другом игриво.
Тут забор обвалился. Держись!

Запустит вазой полтергейст
В несчастную девицу.
А волк без тапочек уйдет,
В поэта превратится.

Если долго идти по дороге,
Извлекая квадрат из корней,
То отвалятся руки и ноги.
Но без них ведь еще веселей!

Клевый ты, блин, Джонатан!
Слово – воробушек: прыг!
Ну, ты прикинь-ка, братан,
Сколько пешком мне пройти!?
Чайки все дуры кругом.
Золушки ждут королей.
Ласточки крови в камзол
Все приоделись уже.
Жаль, перепелки молчат.
Жареным им не запеть!
Глупые чайки кричат.
Птички поют: «Офигеть!»

Млечно рассвет полыхнул прям по небу.
Лес, как причал, свой закат обнимал.
Угли чертили чего-то без снега.
Молча язык всё без слов понимал.

Чтобы верить мужикам,
Я совет такой Вам дам:
Душу в запахах держать,
Телом – думать и мечтать.

Суши палитру, гений, ты – герой!
Дави рыданья прям трещащей кистью!
Фигерас с Федерико пред Горой
Квантованно средь сангвы запах ищут.
Пусть Мальдорор расплавит Кибермиф,
А Хаос Галу обретет в нагом экстазе!
Изыска Слон и Лебединый миф
Мистически свергаются не наземь.
Коль мандарины взоры подопрут,
Елена так махнет своей Косою,
Что обрамленно-алчные умрут
И нитки жгучие всё окропят росою!

Сижу в раздумье над стихом.
Невольно чуть вздохнул.
Так где же смысл и красота?
Лишь рифма. Я уснул.

За тарелку еды чтоб убить человека,
Это ж год голодать надо прежде того.
Чтоб убить сотню тысяч в каком-нибудь веке,
Нужно сытым и знатным быть, только всего!

Как-то раз огромный кит
Выплыл прямо в книжку
И теперь мычит «му-му»
Маленьким детишкам.

Сидят палачи у теплой печи
И кости поэта глодают.
А бедный поэт горит, но молчит
И ввысь как ракета взлетает.

Глаз стекленеет
От желтых морганий.
Морок морочит
Морочистым мраком.
Ветер гуляет
По грязным аллеям.
Катят навоз свой
Жуки-скарабеи.

Хорей.
Затайфунили колёса,
Дышит грозный материк,
В шахту ухнул свет белесый,
Застучал хорея стих.

Ямб.
Дорожной мукою икаясь,
У ямба отвалился рубль.
И, нотным знаком притворяясь,
Сказал поэт: «Буль-буль, буль-буль».

Дактиль.
Бьется отечество носом в фрамугу.
Фуги фонемы дактиль оседлали.
В музыку музык засунули фигу
Те, кто надлуньем весь луг обосс@ли.

Амфибрахий.
В отваре былого – попутчик (вот враль!)
Врачует ворону среди амфибрахий.
Печально. Такая настала печаль,
Что чёрт в чемодан залезает иль на хер.

Анапест.
Вдруг состав подвалил, словно бес из небес.
От конца без конца не кончался сей сор.
Почему-то я вспомнил удавку из рельс.
В анапест, в анапест, в анапест… утыкается взор.

Паеты пользуйутса руским изыком
Частенька как зубилом иль кайлом.
В них чуства роспирают изнутря,
И шибка нравитса ызвесности стизя.
Ысчо магу я туд дабавить:
Породии ни кажный понимайт.
Абид жистоких плодит порадист.
Атсуда ясна: порадиста путь тирнист…