Евгений Блажеевский - Письмо

Я просыпаюсь в поздний час
И слушаю, как гулок,
Под женским шагом вперетряс
Гарцует переулок.

Рукой, протянутой во мрак,
Что густ, как кофе крепкий,
Мучительно ищу табак
На шаткой табуретке.

И высекаю лишь на миг
Из темноты кромешной
Своё лицо, как бы тайник
Души слепой и грешной.

И слышу гневный перестук,
Отрывисто-короткий.
И женский чувствую испуг
За быстротой походки.

Шаги раскачивают ночь,
Но места нет надежде,
Что это ты спешишь помочь,
Как это было прежде…

Мысль о тебе, что голуби в окне,
Что в цирке — лошадь или обезьяна,
Естественна.
                   В сознание ко мне
Ты входишь без нажима, без изъяна.

Ты в думах и на кончике пера.
В чистилище, где никотина копоть.
И без тебя останется дыра,
Которую, пожалуй, не заштопать.

А, впрочем, занесённый на листы,
Твой облик заслонит собой пустоты.
И нежным светом сладко налиты
Из рамок жизни вынутые соты.

Когда подступает тоска,
Когда я и замкнут, и скован,
И, как от забора доска,
Оторван от мира людского,
Тогда в серебристую рань,
Забыв о снегах расставаний,
Целую тебя через ткань
Годов и больших расстояний.
Целую сквозь грустный покой
Октябрьской нечаянной сини.
Ты — чудо, ты будешь такой
Во мне и со мною отныне.
У счастья секретов не счесть,
И я от судьбы не завишу —
Ты кажешься лучше, чем есть,
Но разницы я не увижу…

Сентябрь завершается. Лёгкий туман
Окутал и море, и пляж.
Не ходит вдоль берега катамаран —
Окончен его каботаж.

Твой палец с колечком в ладони зажат.
Идём, замедляя шаги.
Своим деревянным пасьянсом лежат
На нашем пути лежаки.

Белёсое море хлопочет у ног,
Пустыня воды и песка.
И длится томительный диалог,
И лестница в город близка.

Куда мы с тобою в обнимку идём
С беспечностью напускной,
Мы — сбитые наспех случайным гвоздём
Осенней любви отпускной?

Совсем не входящей в расчёты твои —
Как ты накануне сказала.
Тебя провожаю до кемпинга и…
До завтрашнего вокзала.

Ленивый прилив замывает следы,
Баркасы стоят на приколе.
Обрывок газеты ползёт вдоль воды,
Как перекати-поле.

Желтеют медленные кроны,
Поют валторна и гобой.
Как над оркестриком, вороны
Кругами ходят над судьбой.

Погода и пейзаж меняются.
Тепла, мой друг, уже не жди.
Опять московские дожди
На улицах переминаются.

Они судачат, сообща
Стучат по камню и извёстке.
Я вышел в город без плаща
И вот стою на перекрёстке.

Такси летят в сырую мглу,
Торопятся листва и люди,
А встречный ветер на углу
Играет на пустой посуде.

И с мешаниною в мозгу,
Как на постылую работу,
Я еду к женщине в субботу
Через огромную Москву…

Как горько сознавать: тебя никто не любит,
Как страшно одному — на остром сквозняке…

Солома шебаршит, и хваткий ветер лупит,
И бочка — ходуном в пустом товарняке.

Качаются, скрипят продутые вагоны,
Колёса в темноте разматывают нить.

Любви, причём большой, желают миллионы,
Никто не хочет сам кого-то полюбить…

Я не спешу. Мне некуда спешить.
Листвою шелестит ночное лето.
Зачем воспоминанья ворошить,
К чему всё это?..

Припоминаю дни и города,
И письма, что остались без ответа.
Прогнувшись, убегают провода,
К чему всё это?..

О узкое, о тусклое и столь
Бессмысленное преломленье света!..
Зачем на раны посыпаю соль,
К чему всё это?..

Исчезло ощущение души,
Шипя в канаве, гаснет сигарета.
Глухие окна, парки, гаражи,
К чему все это?..

Над головой горит ночной неон
И Лета протекает через лето,
Смывая начертания имён,
К чему всё это?..

Под лёгким ветерком уводит в крен
Листву, что ждёт июльского рассвета,
Но не смолкает горестный рефрен:
К чему всё это?..

Не страшно сознаться, что пыл
Угас, как светило — в овраге.

Не страшно признаться, что пыль —
Сукном на рабочей бумаге.

Не страшно, споткнувшись у скал,
Сказать: «Насмотрелся — и баста!..»

Не страшно подумать — устал…
И вспомнить про Екклесиаста.

Не страшно, но только один
С душой, что знобяще тревожит,
Ты будешь дрожать, и ватин
Согреться тебе не поможет.

Не страшно, но только урод,
Вдев ногу в железное стремя,
Летит,
         и скрипит поворот
Спины, раздвигающей время.

Не страшно, но только в упор
Со смертью, уже без обмана,
Как раненый тореадор
Ты встретишься mano o mano[4].

В осеннем парке мечется Борей,
Пестрит в глазах от жёлтой круговерти,
Ложащейся к подножью фонарей
В глухом порыве коллективной смерти.

Сдувает поколение с берёз,
И мы, бренча монетами в кармане,
Выходим на медлительный откос,
На музыку в кочующем тумане.

Что значат наша долгая любовь
И романтизм души, почти ребячий,
Пред этой силой, холодящей кровь,
Пред облаками над рекой рябящей?..

Что поздняя хвала и похвала? —
Они не стоят ничего ей-Богу,
Как серая халва и пахлава,
Досаду вызывая и изжогу.

Но за кустами издали видна
Дощатая площадка мокрой сцены.
На ней мы выпьем горького вина,
Ещё не вечер, мой дружок бесценный!..

Может, осень этому виной,
Но сошло на землю благолепье.
Солнце прибывает за спиной
В медленном своём великолепье

Полусонной улицей, пока
Спят жильцы, гуляет кот-молчальник.
Вижу, как в окне особняка
Одиноко голубеет чайник.

Предвкушая воцаренье дня,
Хор пернатых верховодит в действе,
И ложится в тишине ступня
Гулко, как в полузабытом детстве…

Покой матерчат под ногой,
А облако, в привычке древней,
Заснуло женщиной нагой
Над обомлевшею деревней.

За пожелтевший березняк,
Что встал за старенькой плотиной,
Уходит росчерком косяк
И трогается паутина.

Она касается лица,
А под высокою берёзой
Разбросаны семян сердца,
Как бы в бумаге папиросной.

В верхах далёкий перезвон,
Стоят деревья неподвижно,
И всё вокруг, как будто сон,
В котором и улыбку слышно…