Генрик Ибсен - Драмы. Стихотворения

Мой лебедь белый,
Безмолвный, безгласный,
Где голос твой страстный,
Порыв твой смелый?

Ты эльфа невинный
Сон охраняешь,
Скользишь над стремниной
И вдаль уплываешь.

Но в день, когда жгучий
Обман мне раскрылся,
В тот день нам явился
Твой голос могучий.

И страстно звучанье
Неслось над стремниною —
То песнь умиранья
Ты пел лебединую.

Все мысли мои к ней летели
В прозрачную летнюю ночь,
И шел я сквозь заросли к речке,
Не зная, чем сердцу помочь.

«Владеющий чарами песен
Душою владеет любой.
В высокие церкви и залы
Пойдет она вслед за тобой!»

Так пел Водяной, и, внимая,
Сам душу сгубил я свою.
Постиг я искусство, но брат мой
Взял в жены невесту мою.

В высокие церкви и залы
Теперь меня водит беда…
А чары и шум водопада
Со мною отныне всегда.

В Норвегии птица гага живет,
У серого фьорда гнезда вьет,

Тончайшим пухом из груди своей
Она выстилает гнездо для детей.

По местный рыбак и хитер и смышлен,
Умеет гнезда обкрадывать он.

Рыбак бессердечен, но птица нежна:
Опять выстилает гнездо она.

И снова он грабит ее — и вновь
Готовит гнездо слепая любовь.

Но грабит он в третий, в последний раз —
И, крылья расправив, в полночный час

Летит с окровавленной грудью она
На юг, на юг! где сияет весна.

Слово нам летит вослед
В дальних жизненных скитаньях,
Голубой вплетая цвет
В наш венок воспоминаний.
И оно звучит порой В нашей скорби и в томленье,
Нам даруя исцеленье;
Это слово — край родной.

Осень темная пришла,
Ласточка на юг стремится;
Все же ждет она тепла,
Чтоб на север возвратиться.
То гнездо, где пела мать,
Не забыть ей, улетая;
Будет вечно тосковать
О своем родимом крае.

Так и ты в чужом краю
Мчишься за море мечтами —
Видишь родину свою
За безбрежными волнами.
Право, виноградный сок
Южных лоз, кроваво-черных,
Ты бы отдал за глоток
Из ее потоков горных.

Зимним вечером сидишь
В тихой келье одинокой,
В пламя алое глядишь,
Призадумавшись глубоко;
Словно нити теребя
Дорогих воспоминаний,
Видишь мальчиком себя
У огня в каморке няни.

Сказки милых детских лет,
Звуки старых песнопений, —
То, что в суете сует
Было предано забвенью, —
Слышишь? Вновь минувших дней
Просыпаются преданья,
И текут воспоминанья
К дому матери твоей.

Родина! Твой звучный глас
В нас не смолкнет до могилы!
Сад поэзии для нас
Ты, как солнцем, озарила.
И цветок искусства — он
Порожден землей отчизны;
На чужбине осужден
Потерять он краски жизни.

Чем же край наш не богат?
Словно куст, цветами полный,
Иль поэзии каскад,
Бьют навстречу жизни волны.
Разве скромный наш народ
В высях скал, в тени долины
Живописцу не дает
Дивных красок для картины?

Пышет юг в своих садах
Апельсином и платаном,
Но на севере в горах
Встали ели с тонким станом.
Их изгиб приятен нам,
Тень их манит в час досуга, —
Для чего ж искусства храм
Воздвигать нам в рощах юга?

Над холмами зазвучал
Звонкий рог крестьянской девы;
Оглашает выси скал
Хульдра{58} жалобным напевом.
Песня девушек легка,
Хульдра скорбная томится,
Так веселье и тоска
Лишь в народе могут слиться.

Если ж чувствами полна
До краев душа живая,
Скорбь и радость мы до дна
В наших песнях изливаем.
Нам искусство — мир родной!
То искусство, где народа
Истолкована природа,
Где он видит образ свой.

Скальдом-жаворонком стать
Суждено не всякой птице,
Все же песни распевать
В меру сил она стремится.

Вам сегодня надлежит
Нас судить не слишком строго, —
Пред художником лежит
Многотрудная дорога.

Я помню так явственно, как будто я только сейчас
Увидел свой стих напечатанным в первый раз.
Сидел я тогда в каморке своей, с трубкой во рту,
Пуская задумчиво дым, одну лелея мечту.

«Я строю воздушный дворец, где два флигеля рядом стоят,
Большой и малый, — они север собой озарят.
В большом — знаменитому скальду чем не житье,
А в малом у милой бы гнездышко было свое».

Мне стройным таким казался тогда мой план,
Лишь много поздней обнаружился в нем изъян:
Когда образумился мастер, то обезумел дворец:
Стал малым флигель большой, разрушился малый вконец.

Живет буревестник на гребне утеса, —
Я это от старого слышал матроса.

Он в пене сверкает крылами и стонет,
Скользит над волнами и в море не тонет,

Качается мерно на зыбкой лазури,
При штиле молчит и кричит перед бурей.

То реет под тучей, то с гребнями рядом,
Как наши мечты между небом и адом.

Тяжел он для воздуха, легок для моря.
Вот, птица-поэт, в чем и радость и горе.

И хуже всего, что ученый с опаской
Рассказ моряка счел бы сущею сказкой.

Мешок на плечи водрузил,
Ружье держу в руке,
Оконце я заколотил,
И двери на замке,
А за стеной старуха мать,
К ней надо заглянуть,
Чтобы проститься и сказать:
«Дай срок, увидимся опять!
Я отправляюсь в путь!»

Вверху тропинка в лес густой
Извилистая шла,
На фьорды свет неверный свой
Луна с небес лила.
Я глянул на соседский двор —
Он безмятежно спит,
Я заглянул через забор —
И вижу: девичий убор
В полночной мгле блестит.

В холщовом платьице она
Ко мне из темноты
Пришла, прекрасна и нежна,
Как горные цветы.
А в глубине ее очей
Веселый свет сиял.
Мне тоже стало веселей.
Я подошел поближе к ней
И слезы увидал.

Ее я обнял и смутил
Девический покой,
Я о любви ей говорил
И называл женой.
Ничто, я клялся, никогда
Не разлучит нас впредь!
Она робела, как всегда,
Что оставалось ей тогда —
На башмаки глядеть.

Она молила — отпусти.
Мы рассмеялись вдруг.
А сердце у меня в груди
Стучало: тук-тук-тук.
И, не внимавшая мольбам,
Пошла она со мной
К лежавшим вдалеке холмам,
Где пел в листве, казалось нам,
То эльф, то водяной.

Мы вверх пошли, и в лес густой
Тропинка завела,
На фьорды свет неверный свой
Луна с небес лила.
Я весь горел, ее трясло,
Внизу лежал провал.
Дыханье ночи нас зажгло,
И что тогда произошло,
Я сам не понимал.

Я видел лишь ее одну!
В объятиях своих
Держал я юную жену,
И лес на миг затих.
Но леший, нарушая тишь,
Завыл издалека.
О нет, меня ты не смутишь!
В ту пору сердцем знал я лишь,
Как милая робка.

С горы на юг бросаю взор.
Там солнышко встает.
А на хребтах окрестных гор
Сверкают снег и лед.
Я домик матери моей
В долине увидал.
Там трудно приходилось ей,
Но там я стал умней, сильней,
Бог знает кем я стал.

Там дым клубится над трубой,
Давно очаг зажжен,
И мать обходит домик свой,
Глядит, как сохнет лен.
Привычный мир лежит внизу.
Так с богом! Коли мне
Олени встретятся в лесу,
Домой я шкуру принесу,
Две — будущей жене.

А где она? Или опять
Она во власти грез?
Не надо только вспоминать
Своих прощальных слез.
Ты наяву не доверяй
Своим тревожным снам.
Что ты моя невеста — знай,
Наряд венчальный собирай,
Идти нам скоро в храм.

Хотя разлука нелегка
И холодно вокруг,
Как ледяной родник, тоска
Мой воскрешает дух.
Теперь душа закалена
И охладела кровь.
Жизнь, что была раздвоена
(Тут покаянье, там вина),
Я отвергаю вновь.

Нечистых побуждений рой
Перебороть я смог,
Я ныне стал самим собой,
И стал мне внятен бог.
Туда, где жил я с малых лет,
Я поглядел с высот,
Но поманил олений след…
Храни, господь, родных от бед!
Меня вершина ждет!

Пылающие облака
На запад поплыли,
Туманы шли издалека
И дол заволокли.
Душой и телом я устал,
Казалось — вот умру,
Там, где у ног зиял провал,
Лишь вереск огненный пылал,
Качаясь на ветру.

И стебелек я отломил
С поникшего куста,
Его на шляпу нацепил —
И ночь вернулась та,
И одолели мысли тут —
Так люди иногда
В господень храм толпой идут
И, совершив свой строгий суд,
Уходят кто куда.

О, возвратиться бы к цветку,
Что я тогда сломал!
К надломленному стебельку
Я кротко бы припал.
И в глубине твоих очей
Я душу бы омыл
И тролля, что душой моей
Владел тогда, среди ветвей,
Насмешкой бы убил!

Сперва, мечтами возбужден,
Я богу слал мольбы,
Чтобы моей невесте он
Не отягчал судьбы.
Но для нее я бы сумел
Все беды побороть,
А я ищу великих дел, —
Коль внять мольбе ты не успел,
Прибавь ей бед, господь!

На реках ты наставь запруд,
Кинь скользкие мостки,
А ноги ей пускай натрут
В скитаньях башмаки.
Я подыму ее, пройду
С ней над кипеньем вод,
По горным тропам проведу,
И коль опять нашлешь беду —
Посмотрим, чья возьмет.

Шел со мной охотник с юга,
По водам придя бескрайним,
Думы на челе у друга
Стали северным сияньем.

Плач звучал в его веселье,
Мысль жила в его молчанье.
Но какая? Мне доселе
Внятней ветра завыванье.

Я дрожал, взглянуть не смея
В пропасть ледяного взора,
Где раскинулись, синея.
Ледниковые озера.

Мысль его, подобно птице,
Воспарит, над ними рея,
А начнет, как вихрь, яриться —
Паруса спускай скорее.

Нас свели друг с другом горы.
Я с ружьем был, он с собакой,
Мы сошлись. Ту дружбу скоро
Разорвал бы я, однако.

Отчего ж я медлил с этим,
Сам желая расставанья?
Знаю, тот, кого я встретил,
Отнял у меня желанья.

«Отчего ты ночью длинной
Хочешь в дом родной обратно?
Иль теплее под периной?
На снегу спать неприятно?»

Мать придет ко мне, бывало,
Прыгнет кот на край постели,
Мать мне песенку певала,
Тут и сны ко мне летели.

«Что нам сны? Иль в жизни нашей
Дел на сыщешь настоящих?
Лучше жизнь пить полной чашей,
Чем дремать меж предков спящих.

Как бы буря ни страшила,
Мы оленя гоним ныне.
Разве камни лучше было
С поля выносить в долине?»

Не колокола ль звенели
Нашей церкви в дальней дали?
«Но куда сильней в ущелье
Водопады грохотали!»

Мать с невестой в храм господень
Помолиться ходят богу.
«Мы славней дела находим,
Чем торить туда дорогу».

В храме пение органа
И над алтарем сиянье.
«Лучше солнце утром рано,
Лучше бури грохотанье!»

Что ж, идем! Пускай грохочет
Буря снежная повсюду.
В церковь пусть идет, кто хочет,
Я туда ходить не буду.

Вот и осень. Звон я слышу…
Это стали, значит, с луга
 Загонять стада под крышу, —
А не то погубит вьюга.

И опять ковром снежинки
На хребты ложиться стали.
Так завалит все тропинки —
Возвращаться не пора ли?

Но куда идти? Доселе
Сердце дом не вспоминало.
Вспоминать мы не хотели,
Чтоб душа сильнее стала.

Повседневная томила
Будничность меня дотоле.
Мысль не зря в горах парила.
Здесь я счастлив, я на воле.

Хоть избушка здесь убога,
Но живу я в ней богато.
Самый воздух тут подмога —
Вот и стала мысль крылата.

Бес начнет игру какую, —
Друг мой знал — она опасна,
Он мне шапку колдовскую
Дал в защиту от соблазна.

В горных пастбищах скитанья
Для души моей закалка,
Птичьего же щебетанья
Мне совсем теперь не жалко.

И весной сюда я смело
Приведу тех двух, которых
Вместо суетного дела
Жизнь в бескрайних ждет просторах.

К мудрости привыкнут новой,
Сами прежнее осудят,
На вершине жить суровой
Им тогда не страшно будет.

Я один. Судьба такая
Мне давно уж не по силам.
Обессилел, вспоминая,
И хочу вернуться к милым.

К ним на миг, — и вновь открою
Я в душе любовь к дороге
В край, где мы весной все трое
Будем в горнем жить чертоге.

К ним скорей! Но закружился
Снег, и вьюга закружила!
Слишком поздно спохватился!
Все дороги завалило.

Шло время, и я овладел собой,
Не стал я тоске предаваться.
Словно смятое платье, лег снег над рекой,
Озарила луна покров снеговой,
Звезды начали загораться.

Чересчур я силен, чтоб тоской изойти,
Если к ночи стал день клониться.
Мне, как мысли, не усидеть взаперти.
Я по горным тропам должен идти
И над пропастью остановиться.

А в безмолвной долине звук возникал,
Я прислушивался невольно,
Где-то ласково, сладко и нежно звучал
Тот напев, что давным-давно я слыхал,
И узнал я звон колокольный.

О том, что господь родился на свет,
Колокола возвестили.
Зажег в доме лампу старик сосед,
В окне моей матери вспыхнул свет,
И они меня странно манили.

Дом и прежняя жизнь, что казалась скудна,
Засияли, как древняя сага.
На высотах молчит ледяная страна,
А внизу у меня есть мать и жена,
Вместе с ними быть — вот оно, благо.

У себя за спиной услыхал я смех,
То охотник, до шуток охочий,
Мои тайные мысли прочел, как на грех:
«Растрогался, вижу? Бывает у всех
При виде обители отчей!»

И сызнова смел и силен я был,
И снова был закаленным,
Ветер с вершин меня охладил,
Никто бы отныне уже не смутил
Меня рождественским звоном.

Вспыхнуло что-то над домом родным,
Где мать моя оставалась,
Казалось, рассвет занялся над ним,
Потом повалил клубами дым,
Пламя потом показалось.

Скоро весь дом охватило огнем,
Я вскрикнул было, но живо
Охотник утешил: «Что тебе в том,
Всего и горит что прогнивший дом,
Облезлая кошка да пиво».

И выложил мне своей мысли ход,
Мое одолев смятенье:
Когда озаряет луна небосвод,
А землю огонь, их смесь создает
Эффектное освещенье.

Приставил он руку свою к глазам,
Ему картина предстала.
Где-то запели — и понял я сам:
Душа моей матери к небесам
С ангелами воспаряла.

«Молча трудилась, муки терпя,
Молча плутала в пустыне,
Скорбную душу твою возлюбя,
Мы над снегами проносим тебя
К божьему празднеству ныне!»

Луна замутилась, охотник пропал,
И сердце стучало снова.
Безутешный, над пропастью я стоял.
При этом отнюдь я не отрицал
Эффект освещенья двойного.

Лето настало, июнь наступил,
Пылали утесов отроги,
Звон колокольный радостно плыл,
И весело свадебный поезд катил
Внизу по большой дороге.

От дома соседа отъехал он,
Где листва у ворот шелестела.
Соседский двор был толпой запружен.
Усмехнувшись, лег я на горный склон,
Слезы смахивая то и дело.

Ко мне долетали, меня дразня,
Шуточной песни рулады,
На смех они подымали меня,
И рвал я вереск, судьбу кляня,
Кусая язык с досады.

Моя нареченная на коне
На свадьбу ехала ныне,
И вьющийся локон скользил по спине,
Блестя и сверкая. Был памятен мне
Он с ночи последней в долине.

С ней рядом верхом через ручей
Ее жених перебрался.
Душа разрешалась моя от скорбей,
Конец приближался борьбе моей,
И я от мук избавлялся.

Снова я был подвластен горам.
Свадебный поезд в ту пору
Внизу, точно лента, сверкал. Я упрям,
И только приставил руку к глазам, —
Картина предстала взору.

Гляжу, на мужчинах воскресный наряд,
На каждой из женщин — обнова,
Ждет пастор, свершить приготовясь обряд,
И очи мои на невесту глядят
И видят дни счастья былого.

Я толпы людские увидел с высот
В их сущности настоящей,
Какой она в горнем свете встает.
Должно быть, этого и не поймет
Внизу, в толпе, стоящий.

И тут услыхал я чей-то смешок —
Охотник, что был со мной дружен.
«Я вижу, расстаться нам вышел срок,
Напрасно я шел за тобой, дружок,
Тебе я больше не нужен».

И впредь по-мужски мне идти надлежит
Неизменной дорогой своею.
Безмятежнее кровь по жилам бежит,
Не шелохнется грудь, и сердце молчит.
Я чувствую, что каменею.

Попиваю бодрящее я питье,
Чтоб душа холодов не страшилась.
Сник мой парус, надломлено древо мое.
Но взгляни, как багряное платье ее
Там, внизу, меж берез засветилось.

Навсегда исчезают родные черты,
Кони скачут к церковной ограде.
О, навеки, навеки будь счастлива ты!
Мне теперь не нужны былые мечты.
Лишь о вышнем я думаю взгляде.

Я теперь закален. Сам себе господин,
Я иду по высотам отныне.
Я недаром сюда поднялся из низин.
Здесь свобода и бог. Их обрел я один,
Все другие бредут в долине.