Давид Бурлюк - Стихотворения

Тропа моя обледенела,
Вилась по глыбе снеговой.
Едва парах лазурь синела,
Безбрежно встав над головой.

  И этой девственной пустыне
  Мертворожденная душа
  Влеклася тайны благостыней
  Под игом крайним рубежа.

В сене, в луне добродушная телка
Тенью загона выходит к стеклу —
Ее интригует огнистая елка,
Тянется мордой к теплу.

В русской деревне — смазные избушки,
Праздником шамкать старух,
Квасом, в глотках, ароматно краюшку,
Святками тройкой ухабисто дух.

Все, утомяся полей толчеею,
Льдистобуранов российских алтарь —
Елка пред ним расцветилась свечою —
Искры мороза жемчужат, как встарь

Время идет, изменяется вера;
Зайцы, в забытый забравшися пчельник,
Будут на елку навешивать звезды
В синий и чтимый старухой сочельник…

Нашей эпохою: радио — храмы!
Библия — вечные своды наук!!!
Патеры, дьяконы, рабби и ламы
Только невежества темного звук.

Где же цветная сочельников елка,
Свечечек детских невинноогни? —
К ней из загона пушистая телка,
Да зайцы оравой примчатся одни.

Прыгать, резвиться полянные дети
Будут вкруг елки пахучих ветвей.
Где нависают морозные нити
Рубила святок России полей.

Ее звериное начало —
Распоясавшийся кабак…
Полей свободы Руси — мало.
Где ветер носит лай собак…

  Звенят телег ее железки
  До ночи черные горы
  И в осень спелых перелесков
  Вкопались глазные костры.

Перед мужичьим сбитым сходом,
Где оттиск на земле подков,
Поев краюху с желтым медом
  Не заплетет ржаные косы
  Богиня зимних русаков,
  В кумач одетая раскосо.

Лязгают пасти собвея
Им никогда ничего не жаль.
Вот она — аллея
По которой бродит печаль.

  И хорошо, что здесь пустынно
  И сырой ночи туман.
  Ночь не покажется длинной
  Для невсхожих семян.

А, если и выйду наружу,
То старый виден коттедж.
Покоя его не нарушу,
По примеру круглых невежд.

  Домик в отдаленном Бронксе.
  (Еще немного и будет парк.)
  На полночном окраин прононсе
  Имя — сущий подарок!

Вспомним с молитвой Эдгара,
С молитвой безумий и зла!
С дыханием бедноугара,
Где честность неуязвима!!

  Поэт путешествий и мрака,
  Захватчик всех бедняков,
  Без полировки и лака
  Не исчезающий средь веков.

Будем читать и славить
Великого Эдгара По.
Делать мы это в праве,
Идя талантов тропой.

  И в Бронксе на стены коттеджа,
  Наложим шпаги строк:
  «С тобой мы не были прежде
  Грядущее жребий сберег!»

В бедном узком чулане:
«С гладу мертва жена»…
Это было тумане
Окраин Нью-Йорка на!

Экспресс сверлился бурей в подземелья,
Десятки верст гремел поспешно ход —
Рабом, хватившим много зелья,
Кому стал черным небосвод.

Экспресс скакал, ища свою утеху,
Стуча костьми, как скачут мертвецы…
И стрелы завистью к его сгибались бегу,
И жадностью к грошам купцы.

Экспресса лапах жадных пассажиры
Не знали станций промелькнувших счет,
Насытившись пространственной наживой,
Они кляли безумия почет.

И, в такт стенаньям, мчалися вагоны —
В пространстве черные, круглящийся тоннель…
О притяжения законы!
О центр земли — ОТЕЛЬ.

Клоака парадная зданий,
Фундаменты только мосты.
О город подземных изданий
Обратности Космос ты.

Труба-богатырь ароматов
Единственных пауз гниений,
Где пляшет заржавленный атом,
Воняя геены геенней.

От смрада протухших созвездий
Пузыристо булькает ладан.
Ступай или прыгай иль езди —
Ты буденоздрею обрадован.

Не ландыш — чахотка пахучести,
Не внешне наивность фиалки
Здесь кротко громовому учатся
Отчетливо запаху свалки.

Симфонии месс ораторий
Клоака Гиганта в тебе
Гневном на цементном затворе
Архангела судной трубе.

И город, полдневно ликуя
Блистая на спицах карет,
Отклонит наивно рукою
Душка надоедливый бред.

Когда ж опускаются шторы
Мясная на каждый бульвар
Клоаки откроются поры —
Ее ароматов базар.

И каждом подвале, гостиной
Внимательном носом взгляни
Клоаки Гиганты — интимной
Присутствье беспорно родни —

Тончайшую щель тротуара,
Колодец трубу или дверь
Протянутся вздохи муара
Клоакины шлейфы мегер…

Не побережье Балтики у стрелки,
Не звон волны на груды Крыма скал,
Когда Ай Петри в облака-безделки
Пахучий ветер юга убирал,
И не легенды южные заливов
Архипелага Бонина, где плыл бесстрашный Кук,
Где не придут на ум России дальней ивы,
Когда дикарь свой напрягает лук, —
Аттлантикокеан у Брайтон-Бича
Шумит в ушах, подобно прежним — тем…
Не заглушённая толпы стананьем птичьим,
Твердя настойчиво загадки вещих тем,
Волна, не зная «радостей» Нью-Йорка,
И ропот дикий не тая,
Мерещится, кричит, что жизни пресной корка
Ничтожней пены ветреной ея!!

Лежавший камень при дороге
И возлюбивший глубину,
Его грязнили пылью мили —
Боготворигель — тишину.

  Он не мечтал о пенном гроге.
  Наивность, бесстолочь гульбы,
  О нежной ласке девы снежной,
  О злобе, шалости борьбы.

Любимец бездны и провала —
Уйти забвенья океан,
Где бесконечный мрак венечный —
Дно, равнодушие нирван…

  Но пожелать… о, это мало,
  Когда томит буднично — пыль
  Когда, все мимо, «вечно мимо»!..
  Свист, шарканье, автомобиль…

В морях безлюдных и бескрайних,
Где бесконечно вал на вал
Встает, шумя какой-то тайной,
То синий, зелен, черен, ал

В пространствах мрачных океана,
Где все земное зло — не зло!
Где песней скорбной урагана
Забыться сердце не могло.
Седой мохнатой пенной ночью,

Средь бликов призраков огней,
Неверно озарявших клочья
Хитона рваного зыбей
Я с чувством брата и страдальца
Зрел гибель корабля скитальца.