Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

Мороз в окно скребется, лая,
Хрустит, как сломанный калач.
Звенят над миром поцелуи,
Звенят, как рифмы наших встреч.

Была комета этим годом,
Дубы дрожали, как ольха.
Пришла любовь, за нею следом,
Как шпоры, брызнули стихи.

Куда б ни шел, но через долы
Придешь к любви, как в Третий Рим.
Лишь молния любви блеснула,
Уже стихом грохочет гром.

И я бетонный и машинный
Весь из асфальтов и желез,
Стою, как гимназист влюбленный,
Не смея глаз поднять на вас.

Всё громче сердца скок по будням,
Как волки, губы в темноте.
Я нынче верю только бредням!
О разум! — Нам не по пути!

Уж вижу, словно сквозь деревья,
Сквозь дни — мой гроб, — последний Рим,
И, коронованный любовью,
Я солнце посвящаю вам.

Как мальчик, не видавший моря,
За море принял тихий пруд, —
Так я, лишь корчам тела веря,
Любовью страсть назвать был рад.

Мне всё роднее мертвь левкоев
И пальцев догорает воск.
Что в памяти? Склад поцелуев
И тяжкий груз легчайших ласк.

Уж не трещать мне долго песней,
Не лаять на луну слезой!
Пусть кровь из горла — розой красной
На гроб моих отпетых дней.

О, я ль не издевался солнцем,
Смешавши бред и сон и явь,
Как вдруг нечаянным румянцем
Расхохоталась мне любовь.

Весь изолгавшийся, безумный,
Я вижу с трепетом вблизи
Фамильный герб любви огромной —
Твои холодные глаза.

Что мне возможно? Ночью биться,
Шаг командора услыхав?
Иль, как щенку, скуля, уткнуться
В холодной конуре стихов?

Твоей походкой я считаю
По циферблату шаг минут.
На грудь твою я головою
Вдруг никну, как на эшафот.

Уж только смерть последним штилем
Заменит буйство этих гроз.
Ах, кровь вскипает алкоголем,
Шампанским брызнувши из глаз.

Мне даже кажется, что выси
Сегодня ближе, вниз, к земле.
Звучало мне: — Люблю воскресе!
И я: — Воистину люблю.

Друзья, продайте хлюп осенний,
Треск вывесок, слез цап-царап, —
Но радостью какою осиянно
Твое благовещенье губ.

Бесцельно целый день жевать
Ногами плитку тротуара,
Блоху улыбки уловить
Во встречном взоре кавалера.

Следить мне, как ноябрь-паук
В ветвях плетет тенета снега
И знать, что полночью в кабак
Дневная тыкнется дорога.

Под крышным черепом — ой, ой! —
Тоска бредет во всех квартирах,
И знать, что у виска скорей,
Чем через год, запахнет порох.

Итак, итог: ходячий труп
Со стихотворною вязанкой!
Что ж смотришь, солнечный циклоп,
Небесная голубозвонка!

О солнце, кегельбанный шар!
Владыка твой, нацелься в злобе
И кегли дней моих в упор
Вращающимся солнцем выбей.

Но он не хочет выбивать,
И понял я, как все, усталый:
Не то что жить, а умереть
И то так скучно и постыло!

Другим это странно: влюблен и грусть!
Помнит о смерти, как о свиданьи!
Я же знаю, что гробом беременна страсть,
Что сам я двадцатого века виденье!

Другим это ясно: влюблен — хохочи!
Как на медведя, на грусть в дреколья!
Как страус, уткнувшись любимой в плечо,
Наивно мечтай об Италии.

Что такое Италия? Поголубее небо
Да немножко побольше любви.
Мне ж объятья твои прохладнее гроба,
А губы мои, как могильный червяк.

Так просто выдавить слова,
Как кровь из незасохшей раны.
Землетрясенье в голове,
Но мысли строже, чем икона.

Землетрясенье в голове.
И лавой льются ваши губы.
Вам 20 лет, и этим вы правы,
А мне всего один до гроба.

О пульс, мой кровяной набат!
Не бей тревогу, стихни! Знаю,
Как беден счастьем мой приход
И как богат расход тоскою.

О, если б жить, как все, как те,
В венце паскудных скудных будней,
И в жизненном меню найти
Себе девчонку поприглядней.

Быть в 30 лет отцом детей
И славным полководцем сплетен
И долгом, словно запятой,
Тех отделять, кто неприятен.

А в 40 лет друзьям болтать
О высшей пользе воздержанья
И мир спокойно возлюбить,
Как по таблице умноженья!

И встретить смерть под 50,
Когда вся жизнь, как хата с краю.
Как беден счастьем мой приход.
И как богат расход тоскою.

Мне завещал угрюмый рок
Жизнь сделать половодьем ночи
И знать, что Дант — мой ученик
С его любовью к Беатриче!

Лежать сугроб. Сидеть заборы.
Вскочить в огне твое окно.
И пусть я лишь шарманщик старый,
Шарманкой, сердце, пой во мне.

Полночь молчать. Хрипеть минуты.
Вдрызг пьяная тоска визжать.
Ты будь мой только подвиг сотый,
Который мне до звезд воспеть.

Лишь вправься в медальон окошка
И всё, что в сто пудов во мне,
Что тяжело поднять букашке,
Так незначительно слону.

Ах, губы лишь края у раны;
Их кличкой бережу твоей.
Не мне ль московская Верона
Была обещана тобой?!

Зов об окно дробится пеной
И снегом упадает вниз.
Слеза, тянись вожжой соленой,
Вожжой упущенной из глаз.

Тобой пуст медальон окошка,
Сугроб так низок до окна,
И муравью поднять так тяжко,
Что незначительно слону.

Нет! Этот вечер лишний, как другой!
Тоска, как нянька, спать меня уложит,
И взглядом распечатанный трамвай
Небрежный профиль твой не обнаружит.

Испытывай железом и огнем,
Но не пытай предсказанной разлукой.
Уже не долго мне таскать по дням
За пазухой согревшиеся строки.

Собаке можно подавиться костью,
Поэт ли давится ломтем любви,
Во имя слов: Восторг! — Любовь! и —
Счастье! — Забыв иные худшие слова.

Да, ты вольна в июль велеть морозу,
А в декабре жасминами блеснуть!
Всё, что дала, вольна отнять ты сразу,
Но по частям не властна отнимать!

За вечер кашля, ночь слезопролитий,
За этот стыд еще не знанных мук
По мрачной территории проклятий
Скакал, как конь без седока, язык.

Впервые полюс человечьей скуки
Я — капитан страстей — открыл сквозь крик,
И пусть на нем колышат эти строки
В честь уходящей, как победный флаг!

Усами ветра мне лицо щекочет,
А я это отдал ресницам твоим.
Если кто-то тоже плачет,
Неизвестный! — давай вдвоем.

Я лежу совсем оглушенный
Кирпичом твоих тяжелых губ.
Если б знать: под какою машиной? —
Я наверное бы погиб.

Мне игрушечны годы ада,
Может, даже привыкну к чертям;
Кто ожог твоих глаз изведал,
Что пылание сковород тем?!

И не страшно из преисподней
Тянуться до неба глазком!
Это может быть даже отрадней,
Чем видеть тебя с другим.

Глупый ветер, зачем ты щекочешь?!
Так труднее еще может быть!
Неизвестный! Напрасно ты плачешь!
Ты не смеешь, как я, страдать!