Николай Туроверов - Меч в терновом венце

Уже никто чудес не просит,
И больше нет на свете слез.
А смерть все так же мерно косит
Свой нескончаемый покос.
И вот за звонкою косою
Почти в беспамятстве, в бреду
Дотла сожженной полосою
Я, зачарованный, иду.
Гляжу на грозное движенье
Косы в испытанной руке,
На странный взмах и на паденье
Людей совсем невдалеке.
Но нет в душе тоски и страха,
И вижу я: из пустоты,
Из кровью залитого праха
Растет трава, цветут цветы.
И лес весенний зеленеет,
И льется дождик на поля,
И с каждым часом хорошеет
Испепеленная земля.
И смерти нет… А за косою
Идет мой пращур и поет,
И загорелою рукою
Меня манит, меня зовет.

Стали дни прозрачнее и суше,
Осыпаться начинает сад,
Пожелтели розовые груши,
Золотые яблоки висят.
От плодов, от солнечного света,
На душе спокойней и ясней,
И сюда теперь приходит лето
Из своих пустеющих полей.
Там летят по ветру паутины,
Все хлеба уже давно в снопах.
Бабье лето! Первые морщины,
Первые седины на висках.

Не с животворящим и веселым,
Дружным с нежностью, с любовью, со стихом,
А с тяжелым, непробудным, новым,
Уводящим к гибели вином.
Без раскаяний, без веры, без возврата,
Без тебя — наедине с собой,
Я уже не вспомню, чем когда-то
Был мне этот перстень золотой.
Все как есть на свете забываю,
Сам себя не узнаю в лицо.
Если крест нательный пропиваю,
Что мне обручальное кольцо!
И напрасно ты в своей тревоге,
В жалости, в смятении, в тоске
Встанешь предо мною на пороге
Призрачным виденьем в кабаке.

Жалей других, но не жалей себя!
И вот, с ненужными, случайными, чужими
Я пью вино, безжалостно губя
Твое неповторяемое имя,
Моя неразрешенная любовь.
Уже без вдохновений, по привычке,
В нестройном хоре праздных голосов
Участвую в унылой перекличке.
А ты молчишь. А я опять в бреду
Стремлюсь к тебе вслепую, как лунатик,
Как акробат испытанный иду,
Качаясь на протянутом канате.
А ты все ждешь — ужели не сорвусь
Я с этой проволоки железной.
Какой простор, какой простор и грусть
В моей свободе бесполезной!

За твое тревожное молчанье,
За биенье сердца моего,
За внезапное короткое свиданье,
На котором не случилось ничего,
За подсказанное вновь стихотворенье
(В нем тебя опять не назову),
За такую нежность сновиденья,
О которой не расскажешь наяву,
За печаль, за тайное участье,
За любовь — отвечу я потом.
Но сегодня сокровенно счастье,
Как ручей, еще сокрытый льдом.

О чем грустить, по ком скучать!
В рассветной мгле стоят опушки,
О многолетии кричат
Неугомонные кукушки,
И вторит им весенний хор,
Разноголосый щебет птичий.
Ах, мне весна с недавних пор
Нужна, как поцелуй девичий.
И вот мы с ней идем вдвоем,
Куда — еще не знаем сами,
Я — с подорожным костылем,
Она — с апрельскими цветами.
Плывут над нами облака,
К плечу припал попутный ветер,
Светла дорога и легка,
И жить легко на этом свете.
А ночью мир по-Божьи прост,
Деревня молится о хлебе…
В моем окне так много звезд,
Как будто я уже на небе.

И будет дождь — веселый, молодой,
В листву дерев ударивший, как в бубен,
Широкий дождь, прошедший полосой
От Маныча до самых Лубен
И опочивший там последнею слезой…
Вот так бы мне, весь мир благословляя,
Погибнуть где-то там, где над землей
В дожде поднялась арка золотая.

Был поздний час. И ты уже спала,
А я все медлил у твоей калитки.
Стоял октябрь. И ночь длинна была,
И лунный свет — стеклянный, полужидкий
Стекал по кровле и струился по шоссе.
Оно теперь казалось мне рекою,
И плыл весь мир, и люди плыли все
К безмолвию, к забвению, к покою.
Все глубже сон. Все холоднее кровь.
Не знаю, что теперь тебе приснится.
А мир плывет, и с ним моя любовь,
Чтоб больше никогда не повториться.

И снится мне: тропой опасной
Идем с тобою мы в горах.
И ночь вокруг, но месяц ясный
Сияет в темных небесах.
Над нами горный снег белеет,
А ночь все глуше и синей,
И полуночный ветер веет
Над первой юностью твоей.
И снится мне: я стал моложе
И про любовь тебе пою,
Как никогда не пел и позже
Уж никогда не запою.

Посмотри: над присмиревшей степью,
Над грозою отшумевшей, над тобой
Радуга изогнутою цепью
Поднялась средь пыли дождевой.
Посмотри, не пропусти мгновенье,
Как сияет радужная цепь.
Это с небом ищет примиренья
Бурей растревоженная степь.

Ты жаждешь ясности. Откуда
Мне взять ее в холодной мгле?
Ты ищешь ясности, как чуда,
На затуманенной земле.
Ты мнишь ее посланцем тайным,
Во тьме сияющим мечом,
Все озарившим, но случайным
Из туч прорвавшимся лучом.
Господним голосом из рая,
Поэтом, славящим любовь,
Когда средь мертвых слов живая
Звучит строка его стихов.
Блистаньем звезд в полночном небе,
Теплом спасительных огней,
Молитвой о насущном хлебе
Всех обездоленных людей…
Ты жаждешь ясности. Откуда
Мне взять ее в холодной мгле?
Я сам ее ищу, как чуда
На затуманенной земле.

Лед вокруг давным-давно не сколот,
От морозов затуманился восток,
Но страшнее, чем полярный холод
Сердца равнодушный холодок.
Никого, подруга дорогая,
Никого, умеющих помочь.
Только муза! Музыка такая,
Без которой жить уже невмочь.

О годах медленного ига,
О днях бездомной пустоты
Твердит пророческая книга,
Но ветер вещие листы,
Как листья легкие, листает.
(О, что ему века веков!)
И ясный вечер догорает
Над морем зреющих хлебов.
Не из кладбищенской пустыни,
Загробной местию дыша,
Идет сюда в вечерней сини
Твоя нетленная душа.
И за туманными чертами
Тебя нетрудно угадать:
Всегда, всегда была ты с нами
Неумирающая мать.
Мы слышим твой знакомый голос,
Ты нас опять зовешь в тоске
И мирный знак, созревший колос,
Несешь в протянутой руке.

Не георгиевский, а нательный крест,
Медный, на простом гайтане,
Памятью знакомых мест
Никогда напоминать не перестанет.
Но и крест, полученный в бою,
Точно друг, и беспокойный, и горячий,
Все твердит, что молодость свою
Я не мог бы начинать иначе.

Ты такой ли, как и прежде, богомольный
В чужедальней басурманской стороне?
Так ли дышишь весело и вольно,
Как дышал когда-то на войне?
Не боишься голода и стужи,
Дружишь с нищетою золотой,
С каждым человеком дружишь,
Оказавшимся поблизости с тобой.
Отдаешь последнюю рубаху,
Крест нательный даришь бедняку,
Не колеблясь, не жалея — с маху,
Как и подобает казаку.
Так ли ты пируешь до рассвета,
И в любви такой же озорной,
Разорительный, разбойный, но при этом
Нераздельный, целомудренно скупой.