Андрей Дементьев - Избранное

Четвертый год живу средь иудеев,
Законы чту и полюбил страну.
И, ничего плохого им не сделав,
Я чувствую в душе своей вину.

Не потому ль, что издавна в России
Таилась к этим людям неприязнь.
И чем им только в злобе не грозили!
Какие души втаптывали в грязь!

Простите нас, хотя не все виновны.
Не все хулу держали про запас.
Прошли мы вместе лагеря и войны,
И покаянье примиряет нас.

Дай, Господи, Земле обетованной
На все века надежду и покой…
И, кем бы ни был ты –
Абрамом иль Иваном, –
Для нас с тобой планеты нет другой.

Встретились мы с ней накоротке
В мастерской среди полотен добрых.
Я читаю номер на руке –
Это смерть оставила автограф.

Узников в фашистских лагерях,
Как скотину, цифрами клеймили.
И развеян по планете прах
Тех, кому отказано в могиле.

Ей невероятно повезло –
Побывать в аду и возвратиться.
И синеет на руке число –
Горестная память Аушвица.

До сих пор пугаясь тех годов,
Пишет Вера радости людские.
Чей-то сад и множество цветов,
Детский взгляд и довоенный Киев.

Но с руки не сходит синий знак…
Я смотрю и молча поражаюсь:
Жизнь ее, прошедшая сквозь мрак,
Излучает свет нам, а не жалость.

Может быть, тому причиной Цфат –
Город живописцев и поэтов.
Выбираю взглядом наугад
Самый светлый из ее сюжетов.

Здешний север так похож
На грузинскую природу:
И, когда бушует дождь,
И когда стоят погоды.

Здесь друзья мои живут,
Так же, как в Тбилиси жили:
Дом – изысканный уют.
День – с вином и чахохбили.

Мы за праздничным столом
Отмечаем встречу снова.
Вспоминаем о былом,
Ибо все мы из былого:
Мы оттуда, где была
Дружба, сверенная взглядом.
Где планета так мала,
Что дома стояли рядом.

И когда под шум ветвей
Гениально зазвучали
Песни Грузии моей,
Я омыл глаза печалью.

А пейзаж был так хорош!
Из цветов и солнца соткан,
Он и вправду был похож
На грузинские красоты.

Потому и грусть прошла,
Что душой мы снова схожи,
Словно «завтра» и «вчера…»
Лишь бы день был честно прожит.

Нас с тобой венчал Иерусалим.
И пока ты рядом – жизнь неповторима.
Признаюсь в любви Иерусалиму,
Потому что здесь и я любим.

Этот город, как великий дар,
Принял я в свою судьбу и память.
И, пока его улыбка с нами,
Мне не страшен никакой удар.

Мне не страшно встретиться с бедой,
Лишь бы ты была со мною рядом.
Лишь бы город доброты не прятал –
Наше счастье под его Звездой.

Мы с тобою до последних дней
Под охраной города Святого.
Я хочу в тебя влюбиться снова,
Хоть нельзя уже любить сильней.

Мир тебе, Святой Иерусалим,
Озаривший светом наши души!
И, пока ты рядом, – день грядущий,
Как твой взгляд, вовек неповторим.

Из окна отеля «Хилтон»
Виден берег Иорданский.
А на море, словно чайки,
Яхты белые снуют.
Ждали, что приедет Клинтон,
Президент, угодник дамский…
Потому-то не случайно
Здесь божественный уют.

И хоть я не новый русский,
Чаевыми не бросаюсь, –
Нас престижно принимают,
Будто царскую семью.
Я смотрю на море грустно,
Как усталый смотрит аист
В небеса, что снова манят,
И на дом в родном краю.

Из окна отеля «Хилтон»
Виден берег Иорданский,
Но не виден отчий берег
И не светится Москва.
Вся надежда на молитву…
Я печали не поддамся,
Потому что я не верю,
Что поможет мне тоска.

А вернемся мы в Россию,
Из окна своей квартиры
Ничего я не увижу –
Ни Бейт-Лехем, ни Эйлат.
Даже берег тот красивый
С огоньками – как пунктиры –
Станет вдруг намного ближе.
И захочется назад.

Не перестану удивляться
Тому,
Как много лет назад
Без суеты и агитаций
Пустыню превратили в сад.

Теперь есть день такой,
В который
Выходят все сажать сады.
И потому здесь каждый город
В кругу зеленой красоты.

И я горжусь, что среди многих
Роскошных пальм – есть и мои.
Они стоят вблизи дороги
Как символ искренней любви.

Когда деревья мы сажали,
Я вдруг поймал себя на том,
Что некогда земля чужая
Мне заменила отчий дом.

И как бы жизнь здесь ни сложилась,
Я знаю, что на все года
С Израилем меня сдружила
Ее садовая страда.

Холмы, как опрокинутые чаши, –
В живых узорах городских огней.
И темные оливковые чащи
На этом фоне кажутся темней.

Иерусалим намерен отоспаться.
И замирает музыка дорог.
И небо – словно черепаший панцирь –
Накрыло город вдоль и поперек.

Как радостно звучит он на иврите –
Иерушалайм… Но в имени его
Есть что-то от трагических событий,
И боль потерь, и славы торжество.

На город сверху смотрят звезды строго
Глазами близких, кто покинул нас.
И даже все не верящие в Бога
В минуты эти слышат Божий глас.

Затих самолет…
И прорвалось волненье –
Над скрытым восторгом –
Мальчишеский гвалт.
Старик опустился при всех на колени
И землю Святую поцеловал.

Страна не забыта… Забыты обиды,
Которых в той жизни хватало с лихвой.
И кто-то, быть может, подастся в хасиды.
А кто-то сменил лишь свой адрес и строй.

В России могли их словами поранить…
Израиль их «русскими» сходу нарек.
И «Русская улица» – это как память
Всему, что уже отслужило свой срок.

Но в сердце хранятся семейные даты.
И праздникам нашим оказана честь.
Российские парни уходят в солдаты.
И русская речь не кончается здесь.

А в душах иная страна прорастает
Сквозь беды и радость, бои и бедлам…
И молодость, словно израильский танец,
Несется по прошлым и будущим дням.

И местный пейзаж, как полотна Гогена,
Привычен уже и прочтен наизусть.
И только навеки останется в генах
Необъяснимая русская грусть.

Христос молился…
Гефсиманский сад
К Его лицу склонил свои оливы.
А за холмами угасал закат.
И Он подумал:
«Боже, как красиво!»

Христос стоял вблизи учеников.
И между ними – горькое молчанье.
А с неба наклонился звездный ковш,
Как будто мог он вычерпать печаль их.

Он говорил: «Душа моя скорбит
Смертельно…»
И просил: «Побудьте рядом».
Своих сомнений и своих обид
Он в эту ночь ни от кого не прятал.

И о себе все зная наперед,
В душе своей не ощущал Он страха.
Не содрогнулся, слыша, как идет,
Гремя оружьем, медленная стража.

И Он сказал: «Зачем же на меня
Идете вы с колами и мечами?
Я не разбойник среди бела дня…»
Но те хранили гнусное молчанье.

Дорога шла сквозь злобу и сквозь ложь.
Свое страданье выдавал Он взглядом.
И месяц плыл над Гефсиманским садом,
Как занесенный над землею нож.

Разыгрался Киннерет,
На людей осерчал.
Ярость билась о берег,
Как о ветхий причал.

И, мятежную душу
Распахнувши до дна,
Он внимал ей и слушал,
Как металась она.

Как от гнева темнела,
И грозя, и скуля…
И великого гнева
Испугалась земля.

А в пучине мятежной,
В шуме волн и дождя,
Распрощавшись с надеждой,
Погибала ладья.

Обреченные люди,
Руки к небу воздев,
Все молили о чуде,
Чтоб смирить этот гнев.

«Мы судьбу не поборем.
Нам дорога – на дно…»
И пошел Он по морю.
И утихло оно.

Как смирившийся пленник,
Смолк Киннерет в тени.
И, упав на колени,
Зарыдали они.

И сходили на берег,
Не стыдясь своих слез.
…В одеянии белом
Удалялся Христос.

В Рождество Христово выпал снег.
Старый город выбелен метелью.
Улицы печально опустели,
Словно кто-то совершил набег.

Лавочки закрыты на замок.
Никого – на Виа Долороза.
Город от ненастья изнемог,
Побелел от гнева иль мороза.

Мы идем на Родину Христа.
И незримо с нами Богоматерь.
В синем небе – силуэт Креста,
И бела дорога, словно скатерть.

Вифлеем нас встретил тишиной,
Без рождественских иллюминаций.
И опять пахнуло здесь войной –
Слабиной Объединенных Наций.

И повсюду битое стекло,
Чьи-то угрожающие строчки…
Может, впрямь Христу не повезло,
Что родился Он в горячей точке.

Необычен был наш путь домой
Через КПП и автоматы…
И стоял Спаситель за спиной,
И смотрел вослед нам виновато.
2002. Иерусалим – Вифлеем