Илья Сельвинский - Стихи
О которой с юности мечтал!
Нет, не по торжественным парадам,
Не в музее, датой дорожа,
Я хочу дышать с тобою рядом,
Человечья теплая душа.
Русский ли, норвежец или турок,
Горновой,
рыбачка
или ас,
Я войду, войду в твою культуру,
Это будет, будет —
а сейчас,
Словно айсберг в середине мая,
Проношу свою голубизну;
Над водой блестит одна седьмая,
А глыбун уходит в глубину.
1962
Гуно — Лист
Кино — искусство массовое.
Оно ничего не требует.
Обзаведись у кассы
Билетом на синий трепет[7]
И, светом этим окрашенный,
Стул
обретя
во владенье,
Как под замочной скважиной
Смотри себе сновиденье.
Вот ты смеешься и плачешь,
Уходишь довольный. Но —
Ты здесь ничего не значишь:
Кино есть кино.
Герой от тебя независим.
Грэт это Грэт — и все.
Житейский твой реализм
Поправки не внесет.
Иное дело — поэзия.
Стихи — это, в сущности, ноты.
Тоска на них песню повесила,
Где паузы и длинноты,
Но ты их читаешь по-своему,
Варьируя в ритме и темпе,
С певучестями и воями
В своем прогоняя тембре.
Ты здесь почти композитор.
Но этого мало: ты
Средь авторских палитр
Несешь и свои мечты:
Вот пред нами герой.
Возьми хотя бы Грэт.
Автор тонкой игрой
Подсветил
этот женский портрет;
В огоньках блистает рука,
Горностаи стан охватили,
Она белокура, как...
Соседка твоя по квартире.
И хоть эта соседка, Настя,
Опустилась в житье-бытье,
Но большего
нет
счастья
Представлять
вместо Грэт —
ее,
Курносую (Грэт — антична),
Коренастую (Грэт — легка),
Упитанную на "отлично"
Белой свежестью
молока,
Волнительную так, что
Любой замшелый старик,
Лешак, повторяю, каждый,
Глядишь, бородищу остриг.
И, образом Насти согрет,
Ты полон своею правдой,
Это — твоя Грэт,
Которой не знал
автор.
Шепча поэмы в бессоннице,
Ты сам хрустально лучист;
Это как Бах — Бузони
Или Гуно — Лист!
Но если чихать на Гуно,
А стих тебе жмет,
как ботинок, —
Вот тебе, милый, полтинник,
Ступай, дорогой, в кино.
1962
Молитва
Народ!
Возьми хоть строчку на память,
Ни к чему мне тосты да спичи,
Не прошу я меня обрамить:
Я хочу быть всегда при тебе.
Как спички.
1962
Быстрее берез
Читатель растет быстрее берез.
Да как же ему не расти,
Если весь быт устремлен вперед,
И свинтус уже не в чести,
Уже неудобно чваниться тем,
Что я, мол, тово... от сохи.
Ушла, ушла кондовая темь,
Перебежала в стихи.
Но скоро и там жилплощадь ее
Растает от новых работ.
Читатель, отвергнув житье-бытье,
Быстрее берез растет.
1962
Письмо уральских девушек
Девушки-штукатуры
(В руках у них "мастерки"),
Девушки штукатуры
Читают меня мастерски.
В краю лисицы каурой,
В краю заповедных лосих
Девушки-штукатуры
Стих мой берут на язык.
Звенят они голосом сочным,
Актрисам иным не чета.
Как я завидую строчкам,
Попавшим к ним на уста!
Девушки, их читая,
Словно целуют их...
Это в краю горностая,
В краю заповедных лосих.
И все мои книжные "звери",
Тоски моей горький плод,
Полные к ним доверья,
Прыгают сквозь переплет
Навстречу судьбе непочатой
В глубины таежных трасс,
Где штукатуры-девчата
Сдают за десятый класс.
1962
* * *
("Он, много раз меняя жен...")
Он, много раз меняя жен,
Подобен был весне:
Он что ни год — молодожен,
Хоть старился, как все.
Но вот и свечка зажжена —
Вошли все жены в зал,
Но что такое —
Жена,
Он так и не узнал.
1962
* * *
("В косы вплетены лучи...")
В косы вплетены лучи,
Руки нежные, как ручьи...
Рыба в аквариуме всплывет,
Видя в воде отраженье твое;
В клетке чижик вдруг запоет,
Услыхав приблиенье твое;
Быть может, и мне пригрезятся сны
В старшном моем замороженном сне:
Ведь ты даже в шубке — примета весны
Рыбам, птицам и седине.
1958
* * *
("Я слоняюсь в радости недужной...")
Я слоняюсь в радости недужной,
Счастье ты мое, моя тоска...
Ничего мне от тебя не нужно —
Ни дыхания, ни шепотка,
Ни твоих ладошек полудетских,
Из которых пил бы я тепло,
Ни полупоклонов ваших дерзких,
Будто мне подаренных назло.
Не голубка — ты скорее сокол,
И тебя стрелою не добыть.
Но ведь оттого, что ты высоко,
Женщиной не перестала быть, —
И мое далекое страданье,
Стиснутое, сжатое толпой,
Розой,
окровавленной
в стакане,
Будет полыхать перед тобой.
1958
Две кукушки
Деревянная кукушка
Отсчитала пять часов.
Вдруг подружка на опушке
Откликается на зов.
Но часы, уснув на даче,
Не тревожились нимало.
А живая, чуть не плача,
Куковала, куковала.
1958
* * *
("Если взять на ладонь рыбешку...")
Если взять на ладонь рыбешку,
Обжигает ее ладонь:
Рыбке надо тепла
немножко,
А у нас по жилам — огонь.
Значит, я, тебя обжигая,
Не прильну
к твоему
рту:
Жизни наши, моя дорогая,
Разных температур.
1958
* * *
("Для всех других ты просто человек...")
Для всех других ты просто человек.
Войдешь — никто не вспомнит о комете.
Вошел, как говорится, "имярек".
Тебя не обнаружат, не отметят.
Но боль моя отметит... Но игла
Вопьется в сердце... Но душа заплачет...
Никто не понимает, что вошла
Стихия женственности в сером платье.
Не понимает эта пестрота,
Что серое —
ярчайшее на свете,
И что вошла ты вовсе не как та:
Что ты вошла, как море или ветер.
1960
* * *
("Ты гордая, как все, что расцвело!..")
Ты гордая, как все, что расцвело!
Ты среди нас, но ты от нас далеко.
Тебя ничто со мною не свело,
Твоя дорога —
не моя дорога.
Душа твоя летит
на чьи-то голоса,
Но отчего отдаться им не может?
Тебя преследуют мои глаза,
Моя тоска тебя тревожит.
И ты, причесываясь перед сном,
Со шпилькою в зубах скрежещешь:
"Надоело!
Зачем я думаю о нем?
Какое до него мне дело?"
О, этого ты не прощаешь мне!
Ты вся возмущена недоуменно,
Ты днем недосягаемо надменна,
Но я дышу с тобой
в твоем горячем сне.
1958
* * *
("Разве может любовь обижать?..")
Разве может любовь обижать?
Разве я повредил вашей гордости?
Я хотел тебя обожать,
Монументом воздвигнуть в городе.
Чтобы стало всем хорошо,
Как бывает народу от радуги,
Чтобы каждый унес ворошок
Упоенности, нежности, радости;
Чтоб по улицам плыл уют
От улыбки твоей мечтательной;
Чтобы знали улыбку твою,
Как московскую примечательность.
Чтобы май, в огнях синевы
Прилетев среди снега талого,
От тебя,
улыбка Москвы,
Ожидал бы: "Добро пожаловать!"
Но ты тупо спряталась в быт.
Нет, тебе не взрасти до статуи:
Для того, чтобы женщиной быть,
Юбчонки недостаточно.
1958
Романс
Если губы сказали: "Нет",
