Рабиндранат Тагор - Стихотворения. Рассказы. Гора
Лицо Пореша-бабу засветилось тихим благоговением, и он молча опустил глаза.
Тогда Гора повернулся к Шучорите, неподвижно сидевшей на стуле.
— Шучорита, — сказал он с улыбкой. — Отныне я уже не ваш гуру. Но молю вас об одном — возьмите меня за руку и отведите к своему настоящему гуру.
И он протянул ей правую руку. Шучорита встала, вложила свою руку в его, и они вместе склонились перед Порешем-бабу в глубоком поклоне.
Эпилог
Когда в тот вечер Гора вернулся домой, Анондомойи тихонько сидела на веранде перед своей комнатой. Он подошел к ней и опустился к ее ногам. Анондомойи подняла его голову и поцеловала.
— Ты моя мать! — воскликнул Гора. — Мать, в поисках которой я скитался повсюду, а она, оказывается, все время ждала меня дома. Ты не знаешь каст, ты не знаешь ненависти, для тебя все равны — только ты олицетворяешь для нас счастье! Индия — это ты!
— Ма, — попросил он немного погодя, — позови, пожалуйста, Лочмию, пусть она принесет мне стакан воды.
И тогда ласково, голосом, в котором еще слышались слезы, Анондомойи прошептала:
— Гора, давай я пошлю за Биноем!
С. Тюляев. О рисунках Р. Тагора
В возрасте шестидесяти семи лет Тагор бурно увлекся рисованием. Это был внезапный взрыв нового творчества, и произошел он в 1928 году. Сенсация началась через два года в Париже, в «Галери Пингаль»: там мир впервые увидел его акварели. Отзывы французов были восторженные. В 1930 году последовали выставки в Лондоне, Берлине, Нью-Йорке и в Москве.
Весь мир был поражен, что многогранный творческий гений Рабиндраната Тагора скрывал и дар художника. Поражало своеобразие и новизна таланта поэта, который начал рисовать без всякой подготовки, как дети. В Германии больше восхищались его рисунками людей, во Франции — пейзажами и фигурами животных.
Если на Западе слава к Тагору-художнику пришла сразу, то его соотечественники, впервые увидев его произведения на выставках в Калькутте и Бомбее в 1932–1933 годах, были смущены: необычайная новизна этой живописи была слишком неожиданной. Ведь тогда в Индии господствовала школа так называемого Бенгальского Возрождения искусства. Она возникла на рубеже XIX и XX веков и стремилась возродить традиции старой миниатюры и вообще угасшего художественного наследия, культивировала древние литературные сюжеты, эпические и мифологические образы, была проникнута духом национализма и возвеличением великого прошлого Индии. Но при этом художники Бенгальской школы развили мастерство рисунка и цвета на бумаге и тонкость приемов письма.
Ничего подобного не было у Тагора. Смущало его смелое новаторство и оригинальность, в то же время чувствовалась близость к современному искусству Европы и вместе с тем неповторимое своеобразие. Потом и Индия признала его как художника.
Случайные попытки рисовать изредка наблюдались у Тагора и раньше, но об этом знали немногие. Серьезное же творчество в этой области началось, когда он уже был в зените славы, и не только литературной. Вспомним, что он создал мелодии и слова около двух тысяч пятисот песен, необыкновенно популярных в Бенгалии, и сам исполнял их; он оказал неоценимые услуги театру, и не только как драматург, но и как талантливый режиссер и даже актер. Этим видам искусства Тагор отдавался уже более полувека. Но последние двенадцать лет жизни он понемногу оставлял перо и переключил свои силы на графику и живопись. Он успел создать почти три тысячи картин и набросков.
Это была подлинная страсть: начав картину, он не мог ее бросить, работая бурно, редко более часа; это были, по существу, экспромты, каких он создавал до четырех-пяти в день.
«Утро моей жизни было полно песен; пусть закат моих дней будет полон красок». Уже будучи больным, Тагор говорил, что если бы у него оставались силы, он бы только рисовал.
Его живопись стоит особняком в истории современного индийского и мирового искусства. Конечно, он не был и не мог быть великим художником, не учась живописи и не приобретя мастерства, полагаясь только на интуицию и вдохновение. Но он проявил талант и самобытность в своей живописи.
Большинство его рисунков — это отдельные фигуры людей и животных или небольшие их группы; они напоминают эскизы (рис. 2), которые не могут считаться законченными произведениями, это скорее показ процесса работы художника. Он сам говорил, что его картины не имеют общего ни с какой дисциплиной, традицией и заранее продуманным замыслом.
Живопись Тагора не принадлежит ни к какой школе. Можно сказать, что в ней нет законов, в том числе и в технике письма. В его пейзажах нет перспективы. Он мог достичь характеристики внутренней сущности животного, например, активной свирепости и жадности тигра, без соблюдения внешнего сходства. В его рисунках порой, казалось, преобладало стремление больше выразить самого себя, свои чувства, чем объективный мир. Цвет у Тагора выражал не натуру, а эмоции. Его рисунки очень часто наивны и непосредственны, как детские, но они далеко не ребяческие. Это, можно сказать, утонченно-детское искусство, творчество искушенного в жизни старца, но рисующего из детского побуждения.
Смелость своего вторжения в живопись Тагор объяснял неведением, смелостью сомнамбулы, идущей по опасному пути и не погибающей лишь потому, что она не видит угрожающей опасности.
Не придерживался Тагор и обычной и вообще определенной техники письма. Его картины могут в основном быть названы акварелями, иногда применялась и темпера. До 1929 года он рисовал авторучкой, любой стороной пера, затем — разноцветными чернилами, иногда соком цветочных лепестков, при помощи обрывка тряпочки или кончиком пальца, иногда лопаточкой, а если кистью, то обычно самодельной, или цветными карандашами. Писал он чаще всего по бумаге, иногда по коже. Если лакировал картину, то кокосовым или горчичным маслом. Эта неограниченная свобода приемов и техники письма усиливали впечатление свободы выражения, свежести и энергии его рисунков (рис. 10).
Ранние попытки рисовать были у Тагора почти непроизвольными. Зачеркивая строки текста, он нередко соединял зачеркнутое в непрерывный рисунок, который извивался между строк, как бы украшая их (рис. 1). Невольно увлекаясь, Тагор стал дорисовывать эти линии в более определенные формы. Он говорил, что поддался обаянию линий и, конечно, их ритму. А ритм бросается в глаза в каждом движении его пера. Иногда он закрашивал бумагу вокруг строк, придавая черному фону форму каких-то фантастических существ. Это была игра в рисование, связанная с текстом, ведущая к рождению картины: игра линий превращалась в более сложные рисунки, уже не связанные с текстом. Процесс, удивительно сходный с рождением книжной иллюстрации-миниатюры на Ближнем Востоке и в самой Индии. Роспись вокруг каждой строки и на полях рукописей постепенно развилась там в тематическую живопись-миниатюру. Вначале она тоже композиционно была связана с текстом и не была самостоятельной картинкой, какой сделалась после.
Тагор непроизвольно прошел этот исторический путь рождения картины-миниатюры в кратчайший срок и по-своему, отнюдь не думая о подобной аналогии. И множество его произведений оставались построенными в своей основе на линейных ритмах. В этом, как и по общему характеру, по духу своей живописи в целом, Тагор всегда оставался сыном своей страны. И хотя для поверхностного взгляда многие его произведения кажутся навеянными какими-то западными произведениями, по своей сути они, безусловно, индийские, — новаторские, но сохраняющие основные национальные качества.
Этого не хватало большинству художников Бенгальского Возрождения. Тщательно изучая старое искусство, его детальные приемы построения композиции и отдельных фигур, многие старые условности и сюжеты, они попадали в плен буквы отживших законов искусства, а не духа их, который надо было воплотить в новые современные формы. Они не стали подлинными новаторами, не смогли должным образом поднять национальное своеобразие на высшую ступень, оставались ограниченными традицией, а не владели ею. Они превратили свое творчество в ремесленничество, оставались скованными в приемах своей живописи, не смогли вдохновиться основными принципами и лучшими достижениями старого искусства. Исключения были редки.
Тагор не изучал специально традиции индийского искусства, но, оставаясь в душе индийцем, сумел свободно воплотить некоторые основные черты и качества родного искусства, хотя и не профессиональным языком, но выразительно.
Он считал, что надо не подражать внешним условностям традиции, но воспринять ее дух, и он мог это сделать, будучи совершенно свободен от оков старого индийского искусства. Он признавал в живописи «бесконечную свободу» выражения и смелый эксперимент. В 1937 году Тагор писал одному из своих корреспондентов, что он с безжалостным произволом вторгался в самодовольный и застойный мир индийского искусства, производя в нем смятение.
