Адам Мицкевич - Стихотворения

Молитва кончена, и опустел джамид,
Вдали растаяла мелодия призыва;
Зари вечерней лик порозовел стыдливо;
Златой король ночей к возлюбленной спешит.
Светильниками звезд гарем небес расшит;
Меж ними облачко плывет неторопливо,
Как лебедь, дремлющий на синеве залива,
Крутая грудь бела, крыло как жар горит.
Здесь минарета тень, там – тень от кипариса,
Поодаль глыбы скал уселись под горой,
Как будто дьяволы сошлись на суд Эвлиса
Под покрывалом тьмы. А с их вершин порой
Слетает молния и с быстротой фариса
Летит в безмолвие пустыни голубой.

Ты в сказочном саду, в краю весны увяла.
О роза юная! Часов счастливых рой
Бесследно пролетел, мелькнул перед тобой,
Но в сердце погрузил воспоминаний жала.
Откуда столько звезд во мраке засверкало,
Вот там, на севере, над польской стороной?
Иль твой горящий взор, летя к земле родной,
Рассыпал угольки, когда ты угасала?
Дочь Польши! Так и я умру в чужой стране.
О, если б и меня с тобой похоронили!
Пройдут здесь странники, как прежде проходили,
И я родную речь услышу в полусне,
И, может быть, поэт, придя к твоей могиле,
Заметит рядом холм и вспомнит обо мне.

До срока срезал их в саду любви аллах,
Не дав плодам созреть до красоты осенней.
Гарема перлы спят не в море наслаждений,
Но в раковинах тьмы и вечности – в гробах.
Забвенья пеленой покрыло время прах;
Над плитами – чалма, как знамя войска теней;
И начертал гяур для новых поколений
Усопших имена на гробовых камнях.
От глаз неверного стеной ревнивой скрыты,
У этих светлых струй, где не ступал порок,
О розы райские, вы отцвели, забыты.
Пришельцем осквернен могильный ваш порог,
Но он один в слезах глядел на эти плиты,
И я впустил его – прости меня, пророк!

Скачу, как бешеный, на бешеном коне;
Долины, скалы, лес мелькают предо мною,
Сменяясь, как волна в потоке за волною…
Тем вихрем образов упиться – любо мне!
Но обессилел конь. На землю тихо льется
Таинственная мгла с темнеющих небес,
А пред усталыми очами все несется
Тот вихорь образов – долины, скалы, лес…
Все спит, не спится мне – и к морю я сбегаю;
Вот с шумом черный вал подходит; жадно я
К нему склоняюся и руки простираю…
Всплеснул, закрылся он; хаос повлек меня
И я, как в бездне челн крутимый, ожидаю,
Что вкусит хоть на миг забвенья мысль моя.

Пред солнцем – гребень гор снимает свой покров;
Спешит свершить намаз свой нива золотая.
И шелохнулся лес, с кудрей своих роняя,
Как с ханских четок, дождь камней и жемчугов;
Долина вся в цветах. Над этими цветами
Рой пестрых бабочек – цветов летучих рой
Что полог, зыблется алмазными волнами;
А выше – саранча вздымает завес свой.
Над бездною морской стоит скала нагая.
Бурун к ногам ее летит и, раздробись
И пеною, как тигр глазами, весь сверкая,
Уходит с мыслию нагрянуть в тот же час;
Но море синее спокойно – чайки реют,
Гуляют лебеди, и корабли белеют.

Повеял ветерок, прохладою лаская.
Светильник мира пал с небес на Чатырдах,
Разбился, расточил багрянец на скалах.
И гаснет. Тьма растет, молчанием пугая.
Чернеют гребни гор, в долинах ночь глухая,
Как будто в полусне журчат ручьи впотьмах;
Ночная песнь цветов – дыханье роз в садах
Беззвучной музыкой плывет, благоухая.
Дремлю под темными крылами тишины.
Вдруг метеор блеснул – и, ослепляя взоры,
Потопом золота залил леса и горы.
Ночь! одалиска-ночь! Ты навеваешь сны,
Ты гасишь лаской страсть, но лишь она утихнет
Твой искрометный взор тотчас же снова вспыхнет!

Мирза
Склоняюсь с трепетом к стопам твоей твердыни,
Великий Чатырдаг, могучий хан Яйлы.
О мачта крымских гор! О минарет аллы!
До туч вознесся ты в лазурные пустыни
И там стоишь один, у врат надзвездных стран,
Как грозный Гавриил у врат святого рая.
Зеленый лес – твой плащ, а тучи – твой тюрбан,
И молнии на нем узоры ткут, блистая.
Печет ли солнце нас, плывет ли мгла, как дым,
Летит ли саранча, иль жжет гяур селенья,
Ты, Чатырдаг, всегда и нем и недвижим.
Бесстрастный драгоман всемирного творенья,
Поправ весь дольный мир подножием своим,
Ты внемлешь лишь творца предвечные веленья!

У ног моих лежит волшебная страна,
Страна обилия, гостеприимства, мира.
Но тянется душа, безрадостна и сира,
В далекие края, в былые времена.
Литва! В твой темный лес уносится она
От соловьев Байдар, от смуглых дев Салгира.
Мне ближе зелень мхов, чем в небе цвет сапфира,
Чем апельсинных рощ багрец и желтизна.
Оторван от всего, что мне навеки свято,
Средь этой красоты я вновь грущу о ней,
О той, кого любил на утре милых дней.
Она в родном краю, куда мне нет возврата,
Там все кругом хранит печать любви моей.
Но помнит ли она? Тяжка ли ей утрата?

Мирза
Молись! Поводья кинь! Смотри на лес, на тучи,
Но не в провал! Здесь конь разумней седока.
Он глазом крутизну измерил для прыжка,
И стал, и пробует копытом склон сыпучий.
Вот прыгнул. Не гляди! Во тьму потянет с кручи!
Как древний Аль-Кайр, тут бездна глубока.
И рук не простирай – ведь не крыло рука.
И мысли трепетной не шли в тот мрак дремучий.
Как якорь, мысль твоя стремглав пойдет ко дну,
Но дна не досягнет, и хаос довременный
Поглотит якорь твой и челн затянет вслед.
Пилигрим
А я глядел, Мирза! Но лишь гробам шепну,
Что различил мой взор сквозь трещину вселенной.
На языке живых – и слов подобных нет.

МИРЗА
Ты видишь небеса внизу, на дне провала?
То море. Присмотрись: на грудь его скала
Иль птица, сбитая перунами, легла
И крылья радугой стоцветной разметала?
Иль это риф плывет в оправе из опала?
Не риф, но туча там. Она, как ночи мгла,
Полмира тенью крыл огромных облекла.
А вот и молния. Видал, как засверкала?
Но конь твой пятится – тут пропасть, осади!
Пусть он, как мой скакун, возьмет ее с размаха!
Я прыгаю! Сперва исчезну, но следи:
Мелькнет моя чалма – ударь коня без страха
И, шпоры дав, лети, лишь призови аллаха!
А не мелькнет – вернись: тут людям нет пути!

Обломки крепости, чья древняя громада,
Неблагодарный Крым! твой охраняла сон.
Гигантским черепом торчащий бастион,
Где ныне гад живет и люди хуже гада.
Всхожу по лестнице. Тут высилась аркада.
Вот надпись. Может быть, герой здесь погребен?
Но имя, бывшее грозой земных племен,
Как червь, окутано листами винограда.
Где италийский меч монголам дал отпор,
Где греки свой глагол на стенах начертали,
Где путь на Мекку шел и где намаз читали,
Там крылья черный гриф над кладбищем простер,
Как черную хоругвь, безмолвный знак печали,
Над мертвым городом, где был недавно мор.

Мне любо, Аюдаг, следить с твоих камней,
Как черный вал идет, клубясь и нарастая,
Обрушится, вскипит и, серебром блистая,
Рассыплет крупный дождь из радужных огней.
Как набежит второй, хлестнет еще сильней,
И волны от него, как рыб огромных стая,
Захватят мель и вновь откатятся до края,
Оставив гальку, перл или коралл на ней.
Не так ли, юный бард, любовь грозой летучей
Ворвется в грудь твою, закроет небо тучей,
Но лиру ты берешь – и вновь лазурь светла.
Не омрачив твой мир, гроза отбушевала,
И только песни нам останутся от шквала
Венец бессмертия для твоего чела.