Эдуард Асадов - Избранное

Мне так всегда хотелось верить в Бога!
Ведь с верой легче все одолевать:
Болезни, зло, и если молвить строго,
То в смертный час и душу отдавать…

В церквах с покрытых золотом икон,
Сквозь блеск свечей и ладан благовонный
В сияньи нимба всемогущий ОН
Взирал на мир печальный и спокойный.

И вот, кого ОН сердцем погружал
В святую веру с лучезарным звоном,
Торжественно и мудро объяснял,
Что мир по Божьим движется законам.

В Его руце, как стебельки травы, —
Все наши судьбы, доли и недоли.
Недаром даже волос с головы
Упасть не может без Господней воли!

А если так, то я хочу понять
Первопричину множества событий:
Стихий, и войн, и радостных открытий,
И как приходят зло и благодать?

И в жажде знать все то, что не постиг,
Я так далёк от всякого кощунства,
Что было б, право, попросту безумство
Подумать так хотя бы и на миг.

Он создал весь наш мир. А после всех —
Адама с Евой, как венец созданья.
Но, как гласит Священное писанье,
Изгнал их вон за первородный грех.

Но если грех так тягостен Ему,
Зачем ОН сам их создал разнополыми
И поселил потом в Эдеме голыми?
Я не шучу, я просто не пойму.

А яблоко в зелено-райской куще?
Миф про него — наивней, чем дитя.
Ведь ОН же всеблагой и всемогущий,
Все знающий вперёд и вездесущий
И мог все зло предотвратить шутя.

И вновь и вновь я с жаром повторяю,
Что здесь кощунства не было и нет.
Ведь я мечтал и до сих пор мечтаю
Поверить сердцем в негасимый свет.

Мне говорят: — Не рвись быть слишком умным,
Пей веру из Божественной реки. —
Но как, скажите, веровать бездумно?
И можно ль верить смыслу вопреки?

Ведь если это правда, что вокруг
Все происходит по Господней воле,
Тогда откуда в мире столько мук
И столько горя в человечьей доле?

Когда нас всех военный смерч хлестал
И люди кров и головы теряли,
И гибли дети в том жестоком шквале,
А ОН все видел? Знал и позволял?

Ведь «Волос просто так не упадёт…»
А тут-то разве мелочь? Разве волос?
Сама земля порой кричала в голос
И корчился от муки небосвод.

Слова, что это — кара за грехи,
Кого всерьёз, скажите, убедили?
Ну хорошо, пусть взрослые плохи,
Хоть и средь них есть честны и тихи,
А дети? Чем же дети нагрешили?

Кто допускал к насилью палачей?
В чью пользу было дьявольское сальдо,
Когда сжигали заживо детей
В печах Треблинки или Бухенвальда?!

И я готов, сто раз готов припасть
К ногам того мудрейшего святого,
Кто объяснит мне честно и толково,
Как понимать Божественную власть?

Любовь небес и — мука человечья.
Зло попирает грубо благодать.
Ведь тут же явно есть противоречье,
Ну как его осмыслить и понять?

Да вот хоть я. Что совершал я прежде?
Какие были у меня грехи?
Учился, дрался, сочинял стихи,
Порой курил с ребятами в полъезде.

Когда ж потом в трагическую дату
Фашизм занёс над Родиною меч,
Я честно встал, чтоб это зло пресечь,
И в этом был священный долг солдата.

А если так, и без Всевышней воли
И волос с головы не упадёт,
За что тогда в тот беспощадный год
Была дана мне вот такая доля?

Свалиться в двадцать в чёрные лишенья,
А в небе — все спокойны и глухи,
Скажите, за какие преступленья?
И за какие смертные грехи?!

Да, раз выходит, что без Высшей воли
Не упадёт и волос с головы,
То тут права одна лишь мысль, увы,
Одна из двух. Одна из двух, не боле:

ОН добр, но слаб и словно бы воздушен
И защитить не в силах никого.
Или жесток, суров и равнодушен,
И уповать нелепо на Него!

Я в Бога так уверовать мечтаю
И до сих пор надежду берегу.
Но там, где суть вещей не понимаю —
Бездумно верить просто не могу.

И если с сердца кто-то снимет гири
И обрету я мир и тишину,
Я стану самым верующим в мире
И с веры той вовеки не сверну!

Мысль о том, что нельзя никогда грешить,
Знают все континенты и все народы.
Это так. Но, однако, пора спросить:
Почему же так нравиться всем грешить?

И так странно устроен закон природы?
Вот, к примеру: грешно ли курить табак?
Да, курение — зло. В этом нет сомненья!
Но тогда почему кто-то сделал так,
Что куренье приятнее некуренья?

Ну, а хмель? Это чуть ли не сатана!
Это — грех и опасность ого какая!
А Природа — нам мать! Почему ж она
Все устроила так, что стакан вина
Нам намного приятней стакана чая?

Ну, а что до любви и её утех,
Так ведь мы чуть не с юности понимаем,
Что как раз вот за этот-то самый грех
Наши предки навеки расстались с раем.

Ну, а кто изобрёл эти все наслажденья?
Не Природа ли с мудрой своей главой?
И вели она, только махни рукой —
Все на секс бы взирали почти с презреньем.

Ведь понятно, что, если блаженства нет —
Не нужны ни объятья, ни поцелуи.
И ослабь, скажем, дама на миг корсет —
Кавалеры кидались бы врассыпную!

Шутка — шуткой. Но если всерьёз сказать,
То Природа сама нам вручила страсти.
Значит, это в её абсолютно власти:
Что позволить нам всем и чего не дать?!

Ужас в том, что едва ли не навсегда
Плюс и минус смешались невероятно.
Ведь грешить почему-то всегда приятно,
А творить благородное — скукота.

Мы творим только то, что дано творить,
Ибо мы у Природы всего лишь дети.
Ну, а если грешим мы порой на свете,
То кого же за эти грехи винитиь?!

Верить можно лишь в то, что всегда понятно.
В непонятное как же возможно верить?
Непонятное, правда, порой занятно,
Только всё-таки это — глухие двери.

Вот никак не пойму: почему, зачем
Божьим силам угоден лишь раб скорбящий,
Раб, повсюду о чем-то всегда молящий,
Уступающий в страхе всегда и всем?

Отчего возвеличен был в ранг святого
Тот, кто где-нибудь схимником век влачил,
Кто постами себя изнурял сурово
И в молитвах поклоны бессчётно бил?

Он не строил домов, не мостил дороги,
Он не сеял хлебов, не растил детей
И за чьи-либо горести и тревоги
Не платился в борьбе головой своей.

Он молился. Все правильно. Но молиться
Много легче, чем молотом в кузне бить,
Плавить сталь иль сосны в тайге валить.
Нет, молиться — не в поте лица трудиться!

Но в святые возвысили не того,
Кто весь век был в труде и солёной влаге,
А того, не свершившего ничего
И всю жизнь говорившего лишь о благе.

И правдиво ль Писание нам гласит,
Что повсюду лишь тот и отмечен Богом,
Кто склоняется ниц пред Его порогом
И в молитвах Ему постоянно льстит?!

Бог — есть Бог. Он не может быть людям равным,
Уподобясь хоть в чем-нибудь их судьбе.
Разве может он быть по-людски тщеславным
И вдыхать фимиам самому себе?!

И оттуда — из гордого великолепья
Я не верю тому, что в людских глазах
С удовольствием видит ОН Божий страх
И униженно-жалкое раболепье!

И никак не могу я постичь душой,
Почему и в былом, и при нашем времени
Жизнь мерзавцев, как правило, — рай земной,
А порядочным — вечно щелчки по темени?!

И коль ведомо Богу всегда о том,
Что свершится у нас на земле заране,
Почему ОН не грянет святым огнём
По жулью, подлецам и по всякой дряни?!

Да, согласен: ОН есть. Но иной, наверно,
И не все, может статься, в Его руках,
Значит, биться со всем, что черно и скверно,
Надо нам. Нам самим, на свой риск и страх.

Да и надо ль, чтоб лезли в глаза и уши
Жар свечей, песнопенья и блеск кадил?
Бог не жаждет торжеств, не казнит, не рушит.
Пусть Он вечно живёт только в наших душах,
Где учил бы труду и любви учил.

Жить по совести — это и есть — прекрасно.
И действительно честным не слыть, а быть,
И со всякой нечистью биться страстно —
Вот такое мне очень и очень ясно,
И такому я вечно готов служить!

Мой друг! И вблизи, и в любой дали
Запомни хорошее, звонкое слово:
Есть город под небом Московской земли
С лирическим именем — Одинцово.

Зимою в снегах, а весной в листве,
С лугами, рекой и сосновым бором
Стоит он, спиной прислонясь к Москве,
И смотрит на запад спокойным взором.

В историю вписано красной строкой,
Как правил в Москве по веленью сердец
Надежда отечества — Дмитрий Донской,
И был у него всегда под рукой
Любимый боярин Андрей Одинец.

И вот за любовь и за то, что ни разу
Не гнул пред врагами в боях головы,
Пожалован был он великим князем
Деревней на западе от Москвы.

А грамота князя и мудрое слово
Вовек нерушимы. На том конец!
И если хозяин селу Одинец,
То, значит, и зваться ему — Одинцово!

И двинулось дело упрямо в рост
При жизни достойнейшей и неброской.
Процесс этот сложен, и мудр, и прост,
И вот Одинцово — уже форпост
Упорства и славы земли Московской!

Припомните: смуту и боль земли
В страстях и пожарах, как в лютой пасти,
Когда вдруг Лжедмитрии к нам пришли
Под стягами польско-литовской власти.

Но долго ль царить на земле моей
Могли те поляки и те литовцы?!
Гнев бурно прошёл по России всей,
И первыми стали их гнать взашей
Все те же отважные одинцовцы!

И слово «форпост» не трезвон, а суть,
Тут воля, стоящая непреклонно.
Припомните: где заступили путь
Безжалостным ордам Наполеона?!

Да, здесь, как седьмой, как девятый вал,
Лупили врагов всех мастей и видов
То Дорохов — доблестный генерал,
А то легендарный Денис Давыдов!

И, прежде чем встретить у Бородино,
Стремились вот здесь днём и ночью биться
И вдрызг ощипали ту злую птицу
С когтями железными заодно!

И, видя всем сердцем насквозь французов,
Под немощью пряча свой острый ум,
Сидел здесь над планами сам Кутузов,
Исполненный гордо-высоких дум!

А раньше, предвидя, быть может, пушки
И подлости пылкой душой грозя,
В Захарове юный великий Пушкин
Писал свои вирши, перо грызя.

Шли годы. И вот, как по злому слову,
Фашизм свой стальной обнажил оскал.
Он яростно пер. Он гремел, но встал
Вот тут — возле подступов к Одинцову!

Да, встал. И уже — ни фанфар, ни трюков,
Ни даже случайных побед хотя б!
Не зря ж учредил здесь свой главный штаб
Победоносный Георгий Жуков!

И пусть все успехи ещё далеки,
Но в сердце победы уже отмечены
Отсюда: с полоски Москвы-реки
До Эльбы и Одера, до неметчины!

Торопится время за годом год
С проблемами, спорами, вдохновеньем,
Живёт в Одинцове живой народ,
Готовый к труду и любым сраженьям.

А как же иначе?! Ведь всякий год
Тут рядом отважники и отличники:
С бесстрашным танкистом — лихой пилот,
А возле ракетчиков — пограничники.

А мирные жители? Вновь и вновь
Скажу: жизнь звенит! И добавлю снова:
Кто верует в искренность и любовь —
Прошу вас пожаловать в Одинцово!

И в праздничный день мы поднимем тост
За совесть, за правду и ветер хлёсткий,
За город бесстрашия. За форпост
Свободы и славы земли Московской!