Борис БЕССОНОВ (Пинчуков) - ХАЗАРЫ (Историческая поэма для устного чтения в трех частях )

 Мой дед был память многих поколений.
 Знал летописи древних мусульман
 И разбирался в тонкостях учений
 Язычников, евреев, христиан.
 Читал он скальдов песенные эдды,
 Предания германцев и датчан,—
 В них наших предков битвы и победы
 Слагаются в историю славян.

 Мечтал об этом написать он книгу,
 Но шел террор и было не до книг
 Вел Ленин революции интригу,—
 Страшнейшую в истории интриг.

 Дед понимал: на это нужно годы,
 Чтоб излечить от бешенства Россию,
 Чтобы опомнились заблудшие народы
 И прокляли незванного Мессию.

 И понимая роли в этой драме,
 Из рук не выпуская револьвера,
 Служитель музам и прекрасной Даме
 Не изменил присяге офицера.

 Да, он стрелял! И тем приблизил час,
 Когда прекрасная, как женщина нагая
 Вернулась Правда, исцеляя нас,
 Насилие и ложь ниспровергая.

 Он истреблял кровавых палачей,
 Распространявших вирус большевизма
 И проклинавших в тысячах речей
 Понятия: Россия и Отчизна.

 А где ж Вы, дедушки ровесники седые,
 Хранители истории народной?
 Не шли за ним из нравственной Гордыни?
 Презрели его в позе благородной?

 Прекраснодушно стоя выше схватки,
 Непротивлением убийства освятили!
 Не прокляв Ленина кровавые порядки,
 Народ безмолвием своим осиротили!
 Когда мой дедушка Вас звал на злую битву,-
 Боялись Вы восстать против народа?!!
 Но не народ то был,—
 Забывшая молитву,
 Толпа иуд и каторжного сброда!

 Сегодня снова воздух пахнет кровью!
 Моих ровесников не утихают споры:
 Опять зовут к врагам идти с любовью
 И принимать покорно приговоры.

 Но кто же право дал судить потомков Буса,
 Олега, Рюрика, Вандала, Святослава...
 Потомкам тех, кто распинал Иисуса,
 И кем распята русская держава.

 Мы будем помнить много поколений
 Как род наш нес кровавый, тяжкий крест
 Через ГУЛАГ:
 И тридцать лет мучений,
 И каждый обыск, следствие, арест...

 Россию мы иудам не отдали!
 Но в нимбе из тернового венца
 Ушел мой род в неведомые дали
 Туда, где нет начала и конца.

 Из ста мужчин осталось только трое:
 Отец, мой сын и я. Спасибо Ленин!
 Не все ушедшие из нас были герои,
 Но не было! —
 Упавших на колени.

 Я палачей —
 Как нечисть ненавижу:
 На Бога!
 Руку поднявшие хамы.
 И письма брата деда из Парижа
 Еще одна страница этой драмы.

 ПИСЬМА ИЗ ПАРИЖА
 (Памяти Юрия Дмитриевича)

 Пятьдесят шестой в России был надеждами богат,
 В этот год из-за границы нашел деда его брат,
 Написал. Прислал проспекты внетявок своих на память,
 Плакал: "Больше не увижу Петергофскую весну...
 Как мечтали, брат мой милый, Родину собой прославить!
 Не на то отдали силы. А теперь пора ко сну.

 Я по памяти рисую зиму русскую в Смоленске,
 Осень в нашей деревеньке, летний полдень на Дону...
 Здесь же братец все чужое: реки, долы, перелески...
 Как мне горько, что не дома, не в России я умру.

 Впрочем, cher ami, стреляли мы недаром по чекистам.
 Видишь, вот они и сдали. Грядет русский ренессанс.
 Книгу ты прочел едва ли на своем пути тернистом
 О побеге соловейком. Как использовал я шанс.

 Прочти, брат, мне интересно отзыв знать специалиста,
 Ее многие читали: Рузведьт, Чемберлен, Де Голль...
 Впрочем, в ней они искали приключенья Монте-Кристо,
 Ну а ты увидишь сразу, как рвала мне душу боль.

 Помнишь Пасху в Петрограде, Апфельбаума ловушку,—[38]
 Приказал он офицерам регистрацию пройти.
 Мы тогда с тобой решили, что берет он нас на мушку,
 Не пошли. С той самой Пасхи
 Разошлись наши пути.

 Тебя брали на квартире латыши и два еврея,
 Дворник рассказал. Их трупы
 Он отвез потом в чека.
 Потерял тебя я в Смуту. Злое для России время.
 А нашел только сегодня. И прошли с тех пор века...

 Высылаю тебе книгу. Дай ее прочесть и внуку.
 Смотрит с карточки мужчиной он в сбои тринадцать лет..
 Бедный дедушка! Не понял он тогда простую штуку:
 Не пришла на Русь Свобода.
 До сих пор ее здесь нет.

 Изгнан был отец с работы. Мать уволили за книгу.
 Хоть ее и не читали; Не видали никогда.
 "Сын,— сказал отец,— прорвемся! Покажи в кармане фигу,
 Найдем новую работу.
 Это горе — не беда.

 До войны бывало хуже: нас не брали в институты,[39]
 А евреи шли потоком, без экзаменов туда.
 Вот тогда мне выпадали, сын, тяжелые минуты,
 И еще в войну. А это —
 Не беда, а ерунда."

 Не прочел я книгу. Письма
 Брата деда из Парижа
 Будят память, как отрывки.
 Строки длинного письма.
 А теперь уж не дополнишь. Никогда а не увижу
 Лейб-поручика лихого и опасного весьма.

 В Сен - Буа он спит. В могиле. Пухом будь ему земля.
 Как его любви к России...
 Не хватает у Кремля!

 Воздух пахнет Смутой, кровью и тоской.
 Я на перепутье. Выбор не простой:
 Повернешь налево —

 Продотряд, чека, —
 Выгребать заставят хлеб у мужика.
 Жидо-комиссары, нет на них креста!
 Я на этом хлебе
 Вижу кровь Христа.

 Повернешь направо — золото погон, —
 Российская слава — незабытый сон.

 Если путь не выберешь, — здесь найдешь конец:
 Слева ли, да справа ли, —
 Но найдет свинец.
 Белому движению каркают беду.
 Но мее решение:
 Направо я пойду.
 Пусть немногочисленны белые, полки,—
 Все же мне привычнее с правой бить руки.

 Редкую профессию имею,— военлет,
 Белому движению послужит самолет.
 На Дону восстали: долой большевики!
 Прилечу с патронами,— держитесь, казаки!

 Привезу с Кубани порох и табак,
 А кому не хватит — повоюет так.
 Привезу рассказы тех, кто был в чека,—
 Чтобы понимали, что ждет там казака.
 Шлепнули Подтелкова, первый был палач,
 Штокмана,— бывают же злодеи!
 Потом заколодило,—
 Хоть кричи, хоть плачь!
 Тонко рассчитали иудеи:

 Пешкой был Миронов,— наивный идиот!
 Казаков смиривший сказочкой о рае,
 Пулю получивший от Бронштейна в лоб,[40]
 Ленину писавший:" Правды я желаю..."
 Еще неизвестно: чья 6 тогда взяла?

 Казаки пошли бы на столицу!
 Улестил Миронов: "Зачем нам та Москва?
 Наше дело вспахивать землицу."

 На кругу кричали:
 — Он природный, свой!
 — Верить нам Миронычу с руки!
 — Ваше благородие! Погоди! Постой!
 — Не пойдут за белой костью казаки!
 — Много шибко грамотных!
 — Нам от них бяда!
 — Мы державы становой хребет!
 — Довели Рассею до ручки господа!
 — Что нам та присяга?!
 — Давно царя уж нет!

 В этом вся трагедия!
 Роковой просчет.

 Мы пуповину оторвали от народа.
 За честь и привилегии нам предъявили счет.
 Поплатилась русская порода!
 Лишь один Столыпин понимал народ,
 Неотрывен был от его плоти.
 Мы же
 Покушениям вели лениво счет,
 А не впряглись помочь ему в работе.
 Страшная расплата! Бедная страна.
 Как разъели твою плоть газеты!
 Ты обезоружена и разобщена.
 Время русским вновь давать обеты!

 Горько Дон раскаялся! Да поди, верни
 Тех, кто был расстрелян по оврагам.
 Дон краснел от крови
 В страшные те дни,

 Не доверив страшный счет бумагам.
 Убивали зверски женщин и детей,
 За пол—года "расказачили" пол-Дона
 По указу Свердлова и других вождей,
 Для которых русские —
 Особый вид назема.

 До последних дней
 Я летал на Дон
 Им возил лекарства, порох и патроны.
 И с небес я видел
 Словно страшный сон
 Вольницы казачьей,— России похороны.
 Кончилось горючее. Мои верный револьвер
 Пулю шлет за пулей. Стреляет офицер.
 Их пыталось шестеро взять меня живьем.
 Но не зря поют они:
 "И как один умрем!.."
 Крымская республика.
 Лубок да картон.
 В комиссара. В кожанку
 Последний патрон.

 На шаланде выгребли за синий горизонт,
 Только не у Врангеля был мой последний фронт.
 Восемь лет я парией скитался по Руси
 И шептал затравленно:
 "Спаси и пронеси!"
 В день святой, родительский
 На кладбшде пленен
 Двадцать шесть этапов
 По дороге в СЛОН.

 Снова в рабство обратили Русь поганые хазары.
 Эх! Зачем Екатерина их поверила мольбам?
 Ведь из Библии известно, как они губили страны,
 А она заразу эту за сервиз впустила к нам..
 Зря сенаторы читали ей заветы Святослава:
 "Иудей России нужен или мертвый, или раб!"
 Но премудрая царица хитрости не распознала,
 Били упыри на жалость!
 Ну а в этом русский слаб.

 В тюрьмах слуг тех адовых —
 Избавленьем — смерть.
 Но назло чекистам сумел я уцелеть.
 Подобрал компанию: пять сорвиголов.
 Шлепнули охрану и махнули в Соловков.

 Утлый челн монашеский
 На север правил, в лед.
 Долго там искали нас, да кто во льдах найдет?!
 А потом Норвегия, Англия, Париж!
 Книга, как проклятие. И в кармане шиш.

 Книге не поверило левое дерьмо.
 Сыпали угрозами за письмом письмо.
 Франс, Фейхтвангер, Шоу и Ромен Роллан
 Предали анафеме: Клевета! Обман!
 Сам иуда Горький написать был рад,
 Что в СЛОНе дом отдыха для зэков, райский сад.

 Ужас тридцать третьего. Воероссийский стон.
 Вся держава русская превратилась в СЛОН,
 А евреи кушали фрукты и кишмиш![41]
 А евреи ездили в Лондон и Париж!

 Вдруг на переправе — смена лошадей!
 Сталин полновластным стал владыкой.
 Палачей — евреев как, простых людей
 Стал бросать в ГУЛАГ:
 "Сиди и не чирикай!"

 Что тут скажешь? Сталин...
 Конечно же палач.
 Но вернул иудам часть долгов кровавых.
 В лагерях аукнулся им в избах детский плач,-
 Стрелял левых также как и правых.

 Ну а дальше больше,—
 С Гитлером Война.
 Сталин защищал от беды державу.
 Рассчитались с немцами мы при нем сполна,
 И вернули Родине воинскую славу.

 В трудный час России
 Снова я в строю,
 Вновь рискую буйной головою.
 Громко ведь не скажешь — Родину люблю!
 Что-то в этом чувстве есть такое...

 Самому мне странно: русский офицер,
 Четырех Георгиев имею,
 Как гроза чекистов —
 Многим я пример, но помог в войну и не жалею.

 Помогал России, а не палачам.
 Им на этом свете нет прощенья.
 Мир уже не верил сладким их стихам,
 Кровь невинных требует отмщенья.

 Все вожди кремлевские — банда пауков!
 Пожирающих друг друга ради Власти.
 Сколько крови пролито в череде веков
 Ради этой беспощадной страсти!

 И Хрущев иуда
 Кровавый был сатрап,
 Отказал в могиле мертвому тирану,
 Шут застольный! Преданный
 И трусливый раб!
 Мертвые не имут
 Ни хулы, ни сраму.