Иван Никитин - Сочинения
Явился в сад уединенный
Глашатай божиих чудес 1.
Был чуден взор его прекрасный
И безмятежно и светло
Одушевленное чело,
И лик сиял, как полдень ясный;
И близ спасителя он стал
И речью, свыше вдохновенной,
Освободителя вселенной
На славный подвиг укреплял;
И сам подобный легкой тени,
Но полный благодатных сил,
Свои воздушные колени
С молитвой пламенной склонил.
Вокруг молчало все глубоко;
Была на небе тишина,
Лишь в царстве мрака одиноко
Страдал бесплодно сатана.
Он знал, что в мире колебался
Его владычества кумир
И что бесславно падший мир
К свободе новой приближался.
Виновник зла, он понимал,
Кто был Мессия воплощенный 2,
О чем отца он умолял,
И, страшной мукой подавленный,
Дух гордый молча изнывал,
Бессильной злобой сокрушенный...
Спокойно в выси голубой
Светил блистали мириады,
И полон сладостной прохлады
Был чистый воздух. Над землей,
Поднявшись тихо, небожитель
Летел к надзвездным высотам,
Меж тем всемирный искупитель
Опять пришел к ученикам.
И в это чудное мгновенье
Как был он истинно велик,
Каким огнем одушевленья
Горел его прекрасный лик!
Как ярко отражали очи
Всю волю твердую его
Как радостно светила ночи
С высот глядели на него!
Ученики, как прежде, спали,
И вновь спаситель им сказал:
"Вставайте, близок день печали
И час предательства настал..."
И звук мечей остроконечных
Сад Гефсиманский пробудил,
И отблеск факелов зловещих
Лицо Иуды осветил.
7 января 1854
1 Вода Мертвого моря светла и прозрачна, но чрезвычайно горька, как в ваших солончаках. Самая большая длина его простирается на 91 версту, ширина на 25. (Там же.)
2 Средиземное море находится на расстоянии 50 верст от Ерусалима. (Там же.)
3. Посл. ап. Павла к римл(янам), гл. VIII, ст. 21; к галатам га. V, ст. 1 и 13.
1 Ев. Луки, гл. XXII, ст. ,3.
8 Ев. Матфея, гл. VIII, ст. 29; Марка, гл. V, ст. 7; Луки, гл. IV, ст. 3,. - "Воскресное чтение", 1840, No ,5. Искушение Иисуса Христа от диавола.
СЛАДОСТЬ МОЛИТВЫ
Бывают минуты, - тоскою убитый,
На ложе до утра без сна я сижу,
И нет на устах моих теплой молитвы,
И с грустью на образ святой я гляжу.
Вокруг меня в комнате тихо, безмолвно...
Лампада в углу одиноко горит,
И кажется мне, что святая икона
Мне в очи с укором и строго глядит.
И дума за думой на ум мне приходит,
И жар непонятный по жилам течет,
И сердце отрады ни в чем не находит,
И волос от тайного страха встает.
И вспомню тогда я тревогу желаний,
И жгучие слезы тяжелых утрат,
Неверность надежды и горечь страданий,
И скрытый под маской глубокий разврат,
Всю бедность и суетность нашего века,
Все мелочи жалких ничтожных забот,
Все зло в этом мире, всю скорбь человека,
И грозную вечность, и с жизнью расчет;
И вспомню я крест на Голгофе позорной,
Облитого кровью страдальца на нем,
При шуме и кликах насмешки народной
Поникшего тихо покорным челом...
И страшно мне станет от этих видений,
И с ложа невольно тогда я сойду,
Склоню пред иконой святою колени
И с жаркой молитвою ниц упаду.
И мнится мне, слышу я шепот невнятный,
И кто-то со мной в полумраке стоит;
Быть может, незримо, в тот миг благодатный,
Мой ангел-хранитель молитву творят.
И в душу прольется мне светлая радость,
И смело на образ тогда я взгляну,
И, чувствуя в сердце какую-то сладость.
На ложе я лягу и крепко засну.
15 января 185,
НОЧЛЕГ ИЗВОЗЧИКОВ
Далёко, далёко раскинулось поле,
Покрытое снегом, что белым ковром,
И звезды зажглися, и месяц, что лебедь,
Плывет одиноко над сонным селом.
Бог знает откуда с каким-то товаром
Обоз по дороге пробитой идет:
То взъедет он тихо на длинную гору,
То в темной лощине из глаз пропадет.
И вот на дороге он вновь показался
И на гору стал подыматься шажком;
Вот слышно, как снег заскрипел под санями
И кони заржали под самым селом.
В овчинных тулупах, в коломенских шапках,
С обозом, и с правой и с левой руки,
В лаптях и онучах, в больших рукавицах,
Кряхтя, пожимаясь, идут мужики.
Избились их лапти от дальней дороги,
Их жесткие лица мороз заклеймил,
Высокие шапки, усы их, и брови,
И бороды иней пушистый покрыл.
Подходят они ко дворам постоялым;
Навстречу к ним дворник спешит из ворот
И шапку снимает, приветствуя словом:
"Откудова, братцы, господь вас несет?"
- "Да едем вот с рыбой в Москву из Ростова1,
Передний извозчик ему отвечал,
А что на дворе-то, не тесно ль нам будет?
Теперь ты, я чаю, нас вовсе не ждал".
- "Для доброго гостя найдется местечко,
Приветливо дворник плечистый сказал
И, рыжую бороду тихо погладив,
Слегка ухмыляясь, опять продолжал:
Ведь я не таков, как сосед-прощелыга,
Готовый за грош свою душу продать;
Я знаю, как надо с людьми обходиться,
Кого как приветить и чем угощать.
Рвес мой - овинный, изба - та же баня,
Не как у соседа, - зубов не сберешь;
И есть где прилечь, посидеть, обсушиться,
А квас, то есть брага, и нехотя пьешь.
Въезжайте-ка, братцы; нам стыдно считаться"
Уж я по-приятельски вас угощу,
И встречу, как водится, с хлебом и солью,
И с хлебом и солью с двора отпущу".
Послушались дворника добрые люди:
На двор поместились, коней отпрягли,
К саням привязали, и корму им дали,
И в теплую избу чрез сени вошли.
Сняв шапки, святым образам помолились,
Обчистили иней пушистый с волос,
Разделись, тулупы на нары поклали
И речь завели про суровый мороз.
Погрелись близ печки, и руки помыли,
И, грудь осенивши широким крестом,
Хозяйке хлеб-соль подавать приказали,
И ужинать сели за длинным столом.
И вот, в сарафане, покрытая кичкой,
К гостям молодая хозяйка вошла,
Сказала: "Здорово, родные, здорово!"
И каждому порознь поклон отдала;
По крашеной ложке им всем разложила,
И соли в солонке и хлеб подала,
И в чашке глубокой с надтреснутым краем
Из кухни горячие щи принесла.
И блюдо за блюдом пошла перемена...
Извозчики молча и дружно едят,
И пот начинает с них градом катиться,
Глаза оживились, и лица горят.
"Послушай, хозяюшка! - молвил извозчик,
С трудом проглотивши свинины кусок.
Нельзя ли найти нам кваску-то получше,
Ведь этот слепому глаза продерет".
- "И, что ты, родимый! квасок-ат что брага,
Его и купцам доводилося пить".
- "Спасибо, хозяйка! - сказал ей извозчик,
Не скоро нам брагу твою позабыть".
- "Ну, полноте спорить, вишь, с бабой связался!
Промолвил другой, обтирая усы.
Аль к теще приехал с женою на праздник?
Что есть, то и ладно, а нет - не проси".
- "Вестимо, Данилыч, - сказал ему третий.
За хлебом и солью шуметь не рука;
Ведь мы не бояре: что есть, тем и сыты...
А ну-ка, хозяюшка, дай-ка гуська!"
- "Эх, братцы! - рукою расправивши кудри,
Товарищам молвил детина один.
Раз ездил я летом в Макарьев на тройке,
Нанял меня, знаешь, купеческий сын.
Ну что за раздолье мне было в дороге!
Признаться, уж попил тогда я винца!
Как свистнешь, бывало, и тронешь лошадок,
Захочешь потешить порой молодца,
И птицей несется залетная тройка,
Лишь пыль подымается черным столбом,
Звенит колокольчик, и версты мелькают,
На небе ни тучки, и поле кругом.
В лицо ветерок подувает навстречу,
И на сердце любо, и пышет лицо...
Приехал в деревню: готова закуска,
И дворника дочка подносит винцо.
А вечером, знаешь, мой купчик удалый,
Как этак порядком уже подгульнет,
На улицу выйдет, вся грудь нараспашку,
Вокруг себя парней толпу соберет,
Оделит деньгами и весело крикнет:
"А ну-ка, валяй: "Не белы-то снеги!.."
И парни затянут, и сам он зальется,
И тут уж его кошелек береги.
Бывало, шепнешь ему: "Яков Петрович!
Припрячь кошелек-то, - ведь спросит отец".
- "Молчи, брат! за словом в карман не полезу!
В товаре убыток - и делу конец".
Так, сидя на лавках за хлебом и солью,
Смеясь, мужички продолжают рассказ,
И, стоя близ печки, качаясь в дремоте,
Их слушает дворник, прищуривши глаз,
И думает сам он с собою спросонок:
"Однако, от этих барыш мне придет!
Овса-то, вот видишь, по мерочке взяли,
А есть - так один за троих уберет.
