Михаил Херасков - Собрание сочинений
Песн. XI. ст. 728–737.
Не знаю, что сказать об Османе и Эмире. Он отказывается для нее от руки Сумбеки и казанского престола; но странная развязка и трагический конец остаются для меня непонятными.
Что же касается до чудесного в "Россияде", то Херасков даже не умел употребить его. Всевышний, ангелы, Магомет, языческие боги, аллегорические лица, волшебники — все приемлют участие во взятии Казани: одни помогают казанцам, другие русским. Ни в одной поэме нет столь странного смешения. Они уничтожают взаимно свои замыслы. Особенно большую роль играют пустынники и аллегорические лица: иногда одно из них принимает на себя лиц другого, например, безбожие представляется Иоанну под видом Магомета. Даже Алей является всех их сильнее: единым словом укрощает он стихии, возмущенные ими против Иоанна:
Теку на помощь им, прошу, повелеваю,
К ордынцам вопию, к россиянам взываю:
Смирилися враги и бури и вода;
Потом склонил мое стремление сюда.
Песн. VIII. с. 251–254.
Известно, что сия часть требует вкуса весьма тонкого: все вымыслы должны иметь вид правдоподобия, без которого они делаются даже утомительными.
Строенье вымыслов, как призрак, исчезает,
Коль сила истины его не проникает3, —
говорит Гораций. Древние стихотворцы лучше нас могли пользоваться вымыслами, ибо к тому способствовала их мифология. Один из прекрасных вымыслов у древних стихотворцев есть низвождение героя в преисподние страны. Виргилий прекрасно описывает свидание Енея с Анхизом в полях Елисейских, где Анхиз показывает ему будущих его потомков. Один Волтер умел подражать этому. В "Генриаде" св. Лудовик представляет во сне Генриху IV изображение другого мира и королей, кои должны ему последовать. Но Херасков далеко простер свое подражание. Пустынник Вассиян ведет Иоанна на какую-то гору, и в Книге судеб показывает ему будущую судьбу России. Это совершенная сказка. Виргилий основал свой вымысел на всеобщем мнении язычников, кои вход в подземные страны точно полагали в Италии; описание ада основано на их религии; Волтерова выдумка имеет правдоподобие. Но кто знает о пустыннике Вассияне, о храме и о Книге судеб? Кто знает о всех сих обстоятельствах, коими Херасков хотел украсить свою поэму?
Le vrai seul est aimable,
Il doit rêgner partout et même dans la fable {*}.
{* Одна лишь истина любезна,
Она должна царствовать всюду и даже в басне (фр.). — Ред.4}
Впрочем, и Волтер, желая подражать II-й книге "Енеиды", где Еней рассказывает Дидоне свои похождения, заставляет Генриха IV путешествовать в Англию к королеве Елисавете и повествовать ей о своих победах.
Мы можем подражать, не будучи рабами!
Мне кажется, аллегорические лица не столько украшают поэму, сколько ее портят. Можно видеть богов, принимающих участие в судьбе какого-нибудь героя; можно без отвращения слушать их, когда они друг друга называют собаками, потому что стихотворцы языческие представляли своих богов в человеческой природе. Но аллегорические лица и вышние существа в христианских поэмах и странны и не у места. Например: россияне ворвались в Казань.
Корыстолюбие, как тень, явилось им:
Их взоры, их сердца, их мысли обольщает,
Ищите в граде вы сокровищей, вещает
Затмились разумы, прельстился златом взор;
О древних стыд времен! о воинства позор!
Кто в злато влюбится, тот славу позабудет,
И тверже сердцем он металлов твердых будет.
Прельшенны ратники, приняв корысти яд,
Для пользы собственной берут, казалось, град,
Как птицы хищные к добыче устремились,
По стогнам потекли, во здания вломились:
Корыстолюбие повсюду водит их,
Велит оставить им начальников своих.
Песн. XII, ст. 478–491.
Весть о их грабеже дошла до Иоанна; он велит рубить обратившихся в бегство россиян. Тогда
В румяном облаке стыд хищникам явился,
Корысти блеск погас и в дым преобратился;
На крыльях мужества обратно в град летят.
Песн. XII, ст. 572–594.
До сих пор мы видели, что в "Россияде" Херасков не наблюдал главных правил эпической поэмы; теперь посмотрите, знал ли он древние обыкновения описуемых им народов. Искусное изображение их сделало бы "Россияду" занимательною. Все великие стихотворцы, древние и новые, с точностию описывали нравы и обыкновения того времени, в которое жили их герои. Творения Гомера и Виргилия при возобновлении наук, были источниками для сочинения греческих и римских древностей, для древней географии, языческого богопочитания или мифологии, В "Освобожденном Иерусалиме" виден дух времен рыцарских, тогдашние мнения — странные обычаи. Мильтон, по словам Гиббона, во ста тридцати прекрасных стихах заключил два рассуждения Селдена о богах сирских и арабских, глубокою ученостию преисполненные5. Вот как лучшие эпические стихотворцы старались об изображении нравов и обычаев. Но Херасков? Не говоря уже о мелких подробностях, замечу только погрешности грубые и непростительные. Описание чертогов и садов Сумбекиных сделано совершенно по образцу греческому. Алей зрит перед Дворцом:
. . . . . . . Столпами окруженну,
Из твердых мраморов Казань изображенну;
Как некий исполин, имея грозный вид,
На каменном она подножии стоит.
Художник пленную изобразил Россию,
Ко истукановым стопам склонившу выю;
И узы, на ее лежащие руках,
Являли прежний плен и прежний россов страх.
Казань десницею ужасный меч держала
И горду власть свою чрез то изображала.
Песн. V, ст. 336–345.
Далее в чертогах:
Видны на стенах изображенья живы,
Их кисть волшебная для глаз произвела,
И вид естественный и душу льну дала.
В лице приятного и кроткого зефира
Изобразила кисть златое царство мира.
Мир страшный брани храм заклепами крепит,
У ног его в траве волк с агнцем купно спит.
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
С другой стороны встречал обвороженный взор
Военны подвиги, сражения, раздор:
Там зрится во крови свирепых битв царица,
Там раны видимы, там кровь, там бледны лица;
Герои, в цвете лет кончающие дни,
И стонут, кажется, написаны они.
. . . . . . . . . . .
Там новый вид глаза царевы поразил:
Художник пламенну любовь изобразил;
Любовь, которая казалася на троне,
С колчаном стрел в руках и в розовой короне и проч.
Песн. V, ст. 381 и след.
. . . . . . . . . . .
Лишь только довлеклась она златых дверей,
Из меди изваян, где виден Сафгирей.
Песн. X, ст. 107 и 108.
Положим даже, что греческие художники были в Казани и что произведения живописи и ваяния могли украшать чертоги Сумбеки, но можно ли забыть, что закон Магометов, кроме, цветов, никаких изображений не позволяет? Сие тем для нас памятнее, что мы лишились множества произведений древних греческих художников, кои свирепые османы разрушили из привязанности к правилам своей веры.
Сумбека ведет Алея в сады, где видим крытые аллеи, фонтаны и хороводы граций и амуров.
Казанцам помогают против Иоанна четыре рыцаря:
Из Индии Мирсед, черкешенник Бразин,
Рамида персянка и Гидромир срацин.
Песн. X, ст. 707 и 708.
Трое из них сражаются для того, чтобы получить руку Рамиды, которую отец обещал отдать тому из них, кто окажет более храбрости. Хераскову угодно было вселить дух рыцарства в народах азийских и превратить их в Дон-Кишотов. Можно ли без смеха видеть Гидромира, строго наблюдающего рыцарские уставы?
О царь! ты, рыцарских священных прав не зная,
Караешь узника, казнить героя чая;
Он в поле предложил сражение тебе:
Стыдись робеть, меня имея при себе.
Песн. XI, ст. 75–79.
Но не один Гидромир поступает как рыцарь. Князь Курбский говорит дворянам Муромским:
Храните рыцарский, герои, в бранех чин.
Песн. XI, ст. 317.
Можно быть снисходительным к великим художникам за их ошибки против времени; изящность их произведений заставляет нас забывать сии мелочи. Например: Рафаэль в картине, изображающей Иисуса в яслях, украсил тот сарай, в коем он находился, столпами Коринфского ордена6, но сия ошибка помрачает ли его славу? Вот гадания Сумбеки.
