Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Я человек весьма развратный,
И оттого ко мне прилип
Так называемый возвратный,
Всю душу вымотавший грипп.

Морально я весьма нестоек,
И за свои полсотни лет
Посредством девок и попоек
Сгубил я свой иммунитет.

Любые пошлые микробы
Теперь меня сбивают с ног.
О Муза, я у двери гроба!
Осталось пересечь порог!

Но в самый миг пересеченья
Замру я с поднятой ногой.
Да, эта жизнь – одно мученье,
Но что мы знаем о другой?

А вдруг там надо быть бесполым,
Вино и девок презирать
И целый день с лицом веселым
Для арфы опусы играть?

Вдруг мне, писателю в законе,
Велит ходить Верховный дух
В каком-то пидорском хитоне
И с парой крыльев, как петух?

Соплю я ударяю оземь
И говорю:”Шалишь, сопля.
Возможно, все мы унавозим
Собой российские поля;

Возможно, соплеход, густея,
Меня задушит на корню,
Но облегчать его затею
Покуда я повременю –

Пока еще не прочь девчонка
Передо мной задрать подол,
Пока зовет на поросенка
Меня брадатый хлебосол.

Журналист Николай Раскаленный
Был по взглядам пугающе лев.
Он вбуравливал зрак раскаленный
Прямо в очи доверчивых дев.

И, расслабившись, девы решали
Не перечить такому борцу,
Чтобы власть буржуа на земшаре
Подошла поскорее к концу.

Раскаленный был вечно не в духе,
О несчастной России скорбя,
И срывал он с девчонок косухи,
Чтобы как-то утешить себя.

И в такой пребывал он печали,
И Россию любил до того,
Что в конечном итоге зачали
Все девчонки в ячейке его.

Но известие вдруг разнеслося
И повергло всех в ужас оно:
Состоял в ФСБ на подсосе
Николай Раскаленный давно.

И помимо всего этот дятел
По заданью своей ФСБ
Специально девчонок брюхатил,
Чтоб создать им помеху в борьбе.

Но самцом оскорбленная баба
Пострашней, чем любой сталинист,
И в подсобке партийного штаба
Был кастрирован тот журналист.

Гордый орган, которым пробиться
Мог писака хоть к центру Земли,
Наподобье кровавой тряпицы
Был затоптан в чуланной пыли.

И толпа истязательниц гневных
Рассосалась, угрозы цедя.
Разорвал на бинты себе евнух
Пыльный вымпел с портретом вождя.

С той поры на партийные сходки
Раскаленный уже ни ногой
И статейки за подписью “Кроткий”
Издает он в журнале “Другой”.

Пишет он о косметике, модах
И как стряпать бойфренду еду.
Приобрел он двойной подбородок
И заметно раздался в заду.

В заведеньях, неведомых женщинам,
Он сидит и смакует абсент
И о Путине с видом застенчивым
Говорит:”Это мой президент”.

Я верую в черепословье:
На голове моей нарост
Был полон искренней любовью,
Пока я молод был и прост.

Я рос и видел, сколько злости
В сынах отеческой земли,
И оттого в моем наросте
Метаморфозы потекли.

Любовью вздутая подкожность,
Повсюду видя столько зла,
В дурную противоположность
Самой себе переросла.

Я в метрополитенной давке
В вагоне был один такой,
Кто в попки девушкам булавки
Вгонял недрогнувшей рукой.

Я из подземных электричек
В дурдом за это попадал
И там испуганных техничек
Наростом головным бодал,

Чтоб после и другим наростом
Боднуть их тоже кое-где…
Я стал порочности форпостом,
Оплотом зла в людской среде.

Нарост мой сделался огромен,
Сравнявшись с головою всей
И славясь всюду как феномен,
Непостижимый для врачей.

А все на самом деле просто:
Поскольку миром правит зло,
То содержимое нароста
Взопрело так и процвело.

И за день докторишек по сто,
Болтая обо мне взахлеб,
Стремятся к моему наросту
Приставить свой фонендоскоп.

И ненависть к фонендоскопу
Из шишки поступает в грудь,
Но нет булавки, чтобы в жопу
Всадить ее кому-нибудь.

Идет чванливый докторишка
С фонендоскопом на брюшке,
А мне приказывает шишка
Его ударить по башке.

Пора бы предъявить пизде
Ряд обоснованных претензий,
При этом подарить пизде
Букет развесистых гортензий.

Скажи с упреком ей:”Пизда,
Забыла ты былые годы –
Как мы играли в пароходы,
Как мы играли в поезда”.

Построй общение на том,
Что крайне романтичны пёзды –
Берут их за живое звезды
И серенады над прудом.

Подлец сумел обрисовать
Пизде весь этот мир как сказку,
А после начал, сбросив маску,
Свой толстый дрын в нее совать.

Пизда забылась, увлеклась,
Пизда немного оступилась.
Теперь досада в ней скопилась,
Ей хочется на все накласть.

Столкнувшись с пошлостью мужской,
Пизда от ностальгии страждет.
Она возвышенного жаждет
С неотпускающей тоской.

Спроси:”А помнишь ли, пизда,
О том, как в старших классах школы
Играли мы с тобой в уколы,
В бутылочку и в поезда?”

Пизде мечтается вернуть
Ту романтическую юность,
Когда могла ночная лунность
Пизду на подвиги толкнуть.

Пизда – вместилище мечты,
Она подспудно ждет поэта,
И если ты усвоишь это,
К пизде допущен будешь ты.

Для паровозиков твоих
Она откроет свой туннельчик,
И вы устроите бордельчик,
Бордельчик только для двоих.

Удрученный жизнью несложившейся
И ушами, что всегда болят,
Я, как мальчик, в чем-то провинившийся,
Отводил от встречных робкий взгляд.

Мне казалось, что неполноценности
На моем лице горит печать.
Перед господами современности
Я старался вежливо молчать.

Но хотя и стал подобьем тени я
И, подобно ей, всегда молчал,
Получал я часто оскорбления,
Деньги же я редко получал.

Я тогда работал на издательства,
А в награду я от них терпел
Волокиту, ложь и надувательство,–
Но потом решился и запел.

Я устал от образа молчальника
И решил его пересмотреть,
И теперь, завидевши начальника,
Я сейчас же начинаю петь.

Чтоб для обихода буржуинского
Стать важней, чем повар и шофэр,
Я развил в себе вокал Вертинского
И его изящество манер.

Да, буржуй сначала удивляется,
Но потом уж внемлет не дыша,
Ведь в моих романсах проявляется
Тонкая, ранимая душа.

Я пою, руками развожу я,
То шагну вперед, то отступлю,
И при этом в облике буржуя
Подмечать растроганность люблю.

То, что у буржуев новоявленных
Служит заменителем лица,
Сотрясается от слез подавленных
И глядит с любовью на певца.

Вы, товарищи, напрасно стонете
Под напором денежных проблем –
Сердце толстосума вы затронете
Пением и более ничем.

Ведь с тех пор, как я свои романсы
Перед толстосумами запел,
Мощью налились мои финансы
И в любви я тоже преуспел.

В ходе заграничных сабантуев
Для буржуев стал я как родня
И теперь все отпрыски буржуев
Как один похожи на меня.

Ибо много взглядов изучающих
Я поймал на кипрских берегах,
Ибо много дамочек скучающих
В наших обеспеченных кругах.

Ибо я в их жаждущие души
Проливал любви волшебный яд…
И к тому же вылечил я уши
И они уж больше не болят.