Михаил Херасков - Собрание сочинений
Песнь VII-я
Признаюсь, что это не совсем счастливое место, наугад раскрытое; но в нем точно все есть, о чем я говорил с тобою доселе: ясность, чистота, плавность и непринужденная легкость. Таков вообще стихотворный слог Хераскова. Надобно помнить, что я говорю здесь единственно о начальных достоинствах слога. В этом самом отрывке ты видишь и погрешности, соседственные с сими достоинствами. Желая быть слишком ясны, бросаемся в излишние подробности; желая сохранять чистоту и исправность, делаем свои стихи прозаическими и слабыми. Их означил я косыми литерами. "Куда не входит свет", после слова "темная" вставка. Безбожие и Стикс несовместность. И в многобожии сия адская река ничего не значила, кроме первой границы, отделяющей живых от мертвых; и вероятно, от сего-то проистекла оная ужасная клятва богов (в отношении к смертным) рекою Стиксом. "Желтеет", неудачно. "Устами алчными — тому", проза, самая обыкновенная. "Производит", нестихотворно. Следующие два стиха относятся ко времени, в которое писал Херасков, когда Волтеры и его сообщники приготовляли ужасную революцию, заставившую даже и нас, сынов севера, почувствовать всю кровожаждущую жестокость философских умствований. "Ядом" напоить "каменные" сердца: сомнительно.
Сей отрывок показывает, что слог Хераскова не мог еще иметь в надлежащей степени других двух достоинств своих, разборчивости (êlêgance) и точности (prêcision), которые суть поздний плод времени и опытности.
Разборчивость предполагает чувство нежное, врожденное и разум образованный, утонченный: два качества, составляющие то, что мы называем вкусом. Точность есть дело изучения грамматического великое! Ее определить можно очень просто: это есть способ изъяснить вещь словом или описанием ни больше, ни меньше, как она есть, сохранив между тем и приличие, пред кем и когда ее изъясняю, и собственную мою цель, для чего ее изъясняю или описываю. Конечно, всякой найдет довольно погрешностей против сих качеств слога в предложенном отрывке; но между тем они не уничтожат его достоинства. Отбросим настоящую относительную личность и разберем новейших писателей, даже из лучших: не найдем ли того же, хотя они живут в веке уже образованнейшем?…Впрочем, еще повторю, что это место наугад взято из целой книги; недостатки здесь описанные редки, — и можно сто мест представить таких, которые убедят читателя в выгоду Хераскова, несмотря на то, что г-н современный наблюдатель и десяти стихов хороших найти в нем не мог.
Я сказал, что между прочими достоинствами слога Хераскова можно отличить ровность, и она есть благородство возвышенное, плод благородных чувствований и плод благородных выражений. В целой поэме едва ли найдется несколько мест, которые не соответствуют сей почтенной ровности, не всегда в подробностях выдерживаемой, но всегда познаваемой чувствительным и благородным сердцем. Что делать? —
Dormitat aliquando et bonus Homerus! [60]
Но по уверению самых знаменитейших ученых, Гомер прежде себя имел весьма многих песнопевцев, которые образовали для него язык и утвердили уже правила эпической поэмы. Если Херасков имел образцы в сих правилах (ибо они одни для всех народов), то совершенно не имел образца для эпического слога.
Еще повторю, лирик Ломоносов не мог научить его в этом: в его стихотворных описаниях стрелецких бунтов31 есть такие излишние подробности и падения, что он сам бы их не простил никому другому, и вероятно остались они потому только, что автор не успел их выправить <…>12
КомментарииВпервые — "Амфион", 1815, № 8, с. 86–115, с пометой: Москва, августа 22, 1815.
1 Речь идет о статье П. М. Строева (см. наст. изд., с. 210–230).
2 Поэма А. Д. Кантемира.
3 Произведения античного искусства.
4 Жуковский.
5 Французский писатель А. Ламот в 1714 г. выпустил "исправленное" издание "Илиады", исключив 12 песен из 24 и значительно переделав остальные.
6 Мерзляков пересказывает мысль, содержащуюся в трактате Квинтилиана "Двенадцать книг риторических наставлений" (кн. 10, гл. 1).
7 Восстановителем своего отечества Вергилий считал императора Октавиана. Он воспел его в поэме "Георгики" (36–29 гг. до н. э).
8 От яиц Леды — буквально: с самого начала, с далеких времен. Это крылатое выражение восходит к греческой мифологии. От союза Леды и Зевса родилась прекрасная Елена. По одному из вариантов мифа родилась она из яйца.
9 Поэма Лукана — "Фарсалия…".
10 Имеется в виду дидактическая поэма Хераскова "Плоды наук" (1761).
11 Речь идет о поэме "Петр Великий" (песнь первая).
12 Этим кончается рассуждение Мерзлякова о слоге "Россиады". В конце статьи он обращается к другим произведениям.
1815
Строев Павел Михайлович
О "Россияде", поэме г. Хераскова
"Что скажете теперь, поборники славы Хераскова, — пишете вы, милостивая государыня, — г-н Мерзляков покажет истинные достоинства его поэмы". Эти слова сильны в устах ваших. Хотя я не ищу славы быть поборником Хераскова, однако ж мнение мое об его поэме, мне кажется, не совсем несправедливо. Охотно бы желал согласиться с вами, но некоторые обстоятельства уверяют меня в противном. Я говорю не с теми из вашего пола, кои, выслушав лекцию какого-нибудь профессора, все похваляют, все превозносят. Вы, милостивая государыня, сами занимаетесь словесностию; вы читали древних и новых писателей; имеете отличный вкус и редкие познания. Какие приятные воспоминания производят во мне те зимние вечера, когда мы пред пылающим камином рассуждали о русских сочинениях. Споры наши бывали иногда жарки, я с вами не соглашался, представлял доказательства и вы, с нежною улыбкою, называли меня Катоном в словесности. Кто подумает, чтобы девушка в цветущих летах своего возраста и в наше время занималась словесностию; чтобы девушка, говорю я, знала язык Гомеров и Виргилиев. Я вижу румянец стыдливости на щеках ваших — но похвалы мои не лестны: они невольно вырываются из уст моих. В какой восторг приведен я был вашим желанием возобновить наши суждения, но увы! они останутся только на бумаге; ничто не может заменить вашего присутствия. Разговоры в письмах будут сухи: сладостное красноречие девушки, приятная улыбка лучше всяких логических доказательств.
Нет сомнения, что г. Мерзляков предпринял полезный труд, разобрав "Россияду", жаль только, что она не может стоять наряду с произведениями, обессмертившими имена своих сочинителей. Я думаю, даже немногие имели терпение прочитать ее. Отчего же ее так хвалят? Оттого, что вкус публики у нас еще не установился. Дамон прославляет "Нового Стерна"1 — десять человек, не читавших даже сей комедии, с ним соглашаются; Клит называет его сочинением глупым — и сотни готовы повторить его ругательства. Бесспорно, Сумароков был единственным стихотворцем своего времени, но кто станет ныне восхищаться его сочинениями? Между тем Сумарокова считают стихотворцем образцовым, достойным нашего подражания. Закоренелые мнения опровергать трудно: это то же, что силиться вырвать огромный дуб, в продолжении целых веков пускавший в недра земли свои корни. Конечно, сии мнения ослабеют и совершенно лишатся своего достоинства, но это требует времени. Между тем истинные дарования остаются иногда в неизвестности. Тысячи рукоплескают при представлении "Недоросля", но многие ли понимают истинные достоинства сей комедии? Многие ли знают, что она достойна стоять наряду с "Мизантропами" и "Тартюфами"? Не стыдно ли даже нам, что мы не имеем полного собрания сочинений г. Фон-Визина, сего бессмертного писателя, коим по всей справедливости мы можем гордиться. То, что я сказал о Сумарокове, можно отнести к Хераскову и к некоторым другим стихотворцам. Они приобрели похвалы от своих современников, коих вкус был еще не образован. Сии похвалы беспрестанно повторялись, и стихотворцы приобрели великую славу. Не понимаю, как могли лучшие наши писатели удивляться "Россияде"? Вы помните, думаю, сии стихи г. Дмитриева:
Пускай от зависти сердца в зоилах ноют,
Хераскову они вреда не нанесут:
Владимир, Иоанн щитом его покроют —
И в храм бессмертья проведут2.
Я не намерен разбирать "Россияды", предложу только некоторые замечания в отношении к главным правилам Эпической поэзии. Вы увидите, что Херасков менее всех стихотворцев наблюдал их. Поэмы его можно уподобить трагедиям Шекспира; но в сем последнем находят порывы пиитического гения, коих недостает у Хераскова.
Главное достоинство поэмы состоит в высокости ее предмета. Это найдете вы во всех главных стихотворцах. Гомер воспевает взятие Трои; Виргилий — основание своего отечества; Тасс — взятие Святого града; Мильтон — падение праотцев. Херасков намерен петь разрушение Казани. Предмет сей может ли быть великим? Всякой, несколько знающий историю России, скажет противное. Казань никогда не находилась на такой степени величия, чтобы могла быть страшною для России. Она даже несколько раз получала царей от руки российских самодержцев. В этом согласен и сам Херасков:
