Владимир Высоцкий - Нерв

Как спорт, поднятье тяжестей не ново
В истории народов и держав.
Вы помните, как некий грек другого
Поднял и бросил, чуть попридержав?

Как шею жертвы, круглый гриф сжимаю,
Чего мне ждать, оваций или свист?
Я от земли Антея отрываю,
Как первый древнегреческий штангист.

Где стоять мне, в центре или с фланга?
Скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга
Вечный мой соперник и партнер.

Такую неподъемную громаду
Врагу не пожалею своему.
Я подхожу к тяжелому снаряду
С тяжелым чувством: вдруг не подниму?

Мы оба с ним как будто из металла,
Но только он действительно металл.
А я так долго шел до пьедестала,
Что вмятины в помосте протоптал.

Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга
Вечный мой соперник и партнер.

Повержен враг на землю. Как красиво!
Но крик: «Вес взят» у многих на слуху.
Вес взят — прекрасно, но несправедливо,
Ведь я внизу, а штанга наверху.

Такой триумф подобен пораженью,
А смысл победы до смешного прост:
Все дело в том, чтоб, завершив движенье,
С размаху штангу бросить на помост.

Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга
Вечный мой соперник и партнер.

Но вверх ползет, чем дальше, тем безвольней.
Мне напоследок мышцы рвет по швам.
И со своей высокой колокольни
Мне зритель крикнул: «Брось ее к чертям!»

Еще одно последнее мгновенье
И брошен наземь мой железный бог…
Я выполнил обычное движенье
С коротким, злым названием «Рывок».

Благодать или благословенье
Ниспошли на подручных твоих!
Дай им бог совершить омовенье,
Окунаясь в святая святых!

Исцеленьем от язв и уродства
Будет душ из живительных вод.
Это словно возврат первородства
Или нет — осушенье болот.

Все пороки, грехи и печали,
Равнодушье, согласье и спор
Пар, который вот только наддали,
Вышибает, как пулей, из пор.

Все, что мучит тебя, испарится
И поднимется вверх, к небесам.
Ты ж, очистившись, должен спуститься.
Пар с грехами расправится сам.

Не стремись прежде времени к душу,
Не равняй с очищеньем мытье.
Нужно выпороть веником душу,
Нужно выпарить смрад из нее.

Здесь нет голых, стесняться не надо,
Что кривая рука да нога.
Здесь — подобие райского сада:
Пропуск тем, кто раздет донага.

И, в предбаннике сбросивши вещи,
Всю одетость свою позабудь!
Одинаково веничек хлещет,
Как ты там не выпячивай грудь.

Все равны здесь единым богатством,
Все легко переносят жару,
Здесь свободу и равенство с братством
Ощущаешь в кромешном пару.

Загоняй поколенья в парную!
И крещенье принять убеди!
Лей на нас свою воду святую
И от варварства освободи!

И вкусы и запросы мои странны,
Я экзотичен, мягко говоря:
Могу одновременно грызть стаканы
И Шиллера читать без словаря.

Во мне два «Я», два полюса планеты,
Два разных человека, два врага.
Когда один стремится на балеты,
Другой стремится прямо на бега.

Я лишнего и в мыслях не позволю,
Когда живу от первого лица.
Он часто вырывается на волю —
Второе «Я» в обличье подлеца.

И я борюсь, давлю в себе мерзавца.
О, участь беспокойная моя.
Боюсь ошибки, может оказаться,
Что я давлю не то второе «Я».

Когда в душе я раскрываю гранки
На тех местах, где искренность сама,
Тогда мне в долг дают официантки
И женщины ласкают задарма.

Но вот летят к чертям все идеалы,
Но вот я груб, я нетерпим и зол.
Но вот сижу и тупо ем бокалы,
Забрасывая Шиллера под стол.

А суд идет, весь зал мне смотрит в спину.
Вы, прокурор, вы, гражданин судья,
Поверьте мне, не я разбил витрину,
А подлое мое второе «Я».

И я прошу вас, строго не судите.
Лишь дайте срок, но не давайте срок.
Я буду посещать суды как зритель
И к судьям заходить на огонек.

Я больше не намерен бить витрины
И лица граждан, — так и запиши!
Я воссоединю две половины
Моей больной раздвоенной души.

Искореню, похороню, зарою,
Очищусь, ничего не скрою я.
Мне чуждо это «Я» мое второе,
Нет, это не мое второе «Я».

— Ой, Вань, смотри, какие клоуны,
Рот — хоть завязочки пришей.
Ой, до чего, Вань, размалеваны,
И голос, как у алкашей.
А тот похож, нет, правда, Вань,
На шурина, такая ж пьянь.
Ну нет, ты глянь, нет-нет, ты глянь,
Я правда, Вань.

— Послушай, Зин, не трогай шурина.
Какой ни есть, а он — родня.
Сама намазана, прокурена,
Гляди, дождешься у меня!
А чем болтать, взяла бы, Зин,
В антракт сгоняла б в магазин.
Что, не пойдешь? Ну я один,
Подвинься, Зин.

— Ой, Вань, гляди, какие карлики,
В джерси одеты, не в шевьет,
На нашей пятой швейной фабрике
Такое вряд ли кто пошьет.
А у тебя, ей-богу, Вань,
Ну все друзья такая рвань
И пьют всегда в такую рань
Такую дрянь!

— Мои друзья хоть не в болонии,
Зато не тащат из семьи,
А гадость пьют из экономии.
Хоть поутру, да на свои.
А у тебя самой-то, Зин,
В семидесятом был грузин,
Так тот вообще хлебал бензин,
Ты вспомни, Зин.

— Ой, Вань, гляди-кось, попугайчики!
Нет, я, ей-богу, закричу.
А это кто в короткой маечке?
Я, Вань, такую же хочу.
В конце квартала, правда, Вань,
Ты мне такую же сваргань.
Ну, что «отстань», всегда «отстань»,
Обидно, Вань!

— Ты, Зина, лучше помолчала бы,
Накрылась премия в квартал.
Кто мне писал на службу жалобы?
Не ты? Да я же их читал.
К тому же эту майку, Зин,
Тебе напяль — позор один.
Тебе ж шитья пойдет аршин,
Где деньги, Зин?

— Ой, Вань, умру от акробатиков!
Смотри, как вертится, нахал.
Завцеха наш, товарищ Сатюков,
Недавно в клубе так скакал.
А ты придешь домой, Иван,
Поешь и сразу на диван
Иль вот кричишь, когда не пьян,
Ты что, Иван?

— Ты, Зин, на грубость нарываешься,
Все, Зин, обидеть норовишь.
Тут за день так накувыркаешься,
Придешь домой — там ты сидишь.
Ну и меня, конечно, Зин,
Сейчас же тянет в магазин,
А там друзья… Ведь я же, Зин,
Не пью один.

Ого, однако же, гимнасточка!
Гляди-кось, ноги на винтах,
У нас в кафе молочном «Ласточка»
Официантка может так.
А у тебя подруги, Зин,
Все вяжут шапочки для зим,
От ихних скучных образин
Дуреешь, Зин.

— Как, Вань, а Лилька Федосеева,
Кассирша из ЦПКО?
Ты к ней все лез на новоселии,
Она так очень ничего.
А чем ругаться, лучше, Вань,
Поедем в отпуск в Ереван.
Ну что «отстань», опять «отстань»!
Обидно, Вань.

Считать по-нашему, мы выпили немного,
Не вру, ей-богу, скажи, Серега!
И если б водку гнать не из опилок,
То что б нам было с пять бутылок.

Вторую пили близ прилавка в закуточке,
Но это были как раз еще цветочки,
Потом в скверу, где детские грибочки,
Потом… Не помню, дошел до точки.

Я пил из горлышка с устатку и не евши,
Но как стекло был остекленевший.
Ну а когда коляска подкатила,
Тогда в нас было семьсот на рыло.

Мы, правда, третьего насильно затащили,
Но тут промашка — переборщили.
А что очки товарищу разбили,
Так то портвейном усугубили.

Товарищ первый нам сказал, что, мол, уймитесь,
Что не буяньте, что разойдитесь.
Ну «разойтись» я сразу согласился
И разошелся, и расходился.

Но если я кого ругал, карайте строго,
Ну это вряд ли, скажи, Серега!
А что упал — так то от помутнения,
Орал не с горя, от отупения.

Теперь позвольте пару слов без протокола.
Чему нас учит, семья и школа?
Что жизнь сама таких накажет строго,
Тут мы согласны, скажи, Серега!

Он протрезвеет и, конечно, тоже скажет,
Пусть жизнь осудит, пусть жизнь подскажет.
Так отпустите, вам же легче будет.
К чему возиться, коль жизнь осудит.

Вы не глядите, что Сережа все кивает.
Он соображает, все понимает,
А что молчит, так это от волнения,
От осознания и просветления.

Не запирайте, люди, плачут дома детки,
Ему же в Химки, да мне в Медведки…
А, все равно: Автобусы не ходят,
Метро закрыто, в такси не содят.

Приятно все ж таки, что нас тут уважают,
Гляди, подвозят, гляди, сажают.
Разбудит утром не петух, прокукарекав,
Сержант поднимет как человеков.

Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся.
Я рубль заначил, слышь, Сергей, опохмелимся.
Но все же, брат, трудна у нас дорога!
Эх, бедолага, ну спи, Серега.

Не берись, коль не умеешь,
Не умеючи — не трожь.
Не подмажешь — не поедешь,
А подмажешь — упадешь.

Эх, недаром говорится,
Дело мастера боится,
И боится дело это
Ваню — мастера паркета.

Посередке всей эпохи
Ты на щетках попляши.
С женским полом шутки плохи,
А с натертым хороши.

Говорят, не нужно скоро
Будет званье полотера.
В наше время это мненье —
Роковое заблужденье.

Даже в этой пятилетке
На полу играют детки,
Проливают детки слезы
От какой-нибудь занозы.

Пусть елозят наши дети,
Пусть играются в юлу
На натертом на паркете
На надраенном полу.

Мой сосед объездил весь союз.
Что-то ищет, а чего — не видно.
Я в дела чужие не суюсь,
Но мне очень больно и обидно.

У него на окнах плюш и шелк,
Клава его шастает в халате.
Я б в Москве с киркой уран нашел
При его повышенной зарплате.

И сдается мне, что люди врут.
Он нарочно ничего не ищет,
А для чего — ведь денежки идут.
Ох, какие крупные деньжищи.

А вчера на кухне ихней сын
Головой упал у нашей двери
И разбил нарочно мой графин,
Я — папаше счет в тройном размере.

Ему, значит, рупь, а не пятак?
Пусть теперь мне платят неустойку.
Я ведь не из завести, я так,
Ради справедливости, и только.

Ничего, я им создам уют,
Живо он квартиру поменяет.
У них денег — куры не клюют,
А у нас на водку не хватает.

Отбросив прочь свой деревянный посох,
Упав на снег и полежав ничком,
Я встал и сел в «погибель на колесах»,
Презрев передвижение пешком.

 Я не предполагал играть судьбою,
Не собирался спирт в огонь подлить,
Я просто этой быстрою ездою
Намеревался жизнь свою продлить.

Подошвами своих спортивных «чешек»
Топтал я прежде тропы и полы,
И был неуязвим я для насмешек,
И был недосягаем для хулы.

Но я в другие перешел разряды,
Меня не примут в общую кадриль.
Я еду — и ловлю косые взгляды
И на меня, и на автомобиль.

Прервав общения и рукопожатья,
Отворотилась прочь моя среда,
Но кончилось глухое неприятье,
И началась открытая вражда.

Я в мир вкатился, чуждый нам по духу,
Все правила движенья поправ.
Орудовцы мне робко жали руку,
Вручая две квитанции на штраф.

Я во вражду включился постепенно,
Я утром зрел плоды ночных атак:
Морским узлом завязана антенна…
То был намек: С тобою будет так!

Прокравшись огородами, полями,
Вонзали шило в шины, как кинжал.
Я ж отбивался целый день рублями,
И не сдавался, и в боях мужал.

Безлунными ночами я нередко
Противника в засаде поджидал,
Но у него поставлена разведка,
И он в засаду мне не попадал.

И вот, как «языка», бесшумно сняли
Передний мост и унесли во тьму.
Передний мост!.. Казалось бы, детали,
Но без него и задний ни к чему.

Я доставал мосты, рули, колеса,
Не за глаза красивые — за мзду.
Но понял я: не одолеть колосса.
Назад! пока машина на ходу.

Назад к моим нетленным пешеходам!
Пусти назад, о, отворись, сезам!
Назад, в метро, к подземным переходам!
Назад, руль влево и — по тормозам!

Восстану я из праха, вновь обыден,
И отряхнусь, выплевывая пыль.
Теперь народом я не ненавидим
За то, что у меня автомобиль!

Так дымно, что в зеркале нет отраженья,
И даже напротив не видно лица,
И пары успели устать от круженья,
И все-таки я допою до конца.

Полгода не балует солнцем погода,
И души застыли под коркою льда,
И, видно, напрасно я жду ледохода,
И память не может согреть в холода.

В оркестре играют устало, сбиваясь,
Смыкается круг — не прорвать мне кольца.
Спокойно я должен уйти улыбаясь,
Но все-таки я допою до конца.

Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты,
Даже в самой невинной игре
Не давай заглянуть в свои карты
И до срока не сбрось козырей.

Отключи посторонние звуки
И следи, чтоб не прятал глаза,
Чтоб держал он на скатерти руки
И не смог передернуть туза.

Никогда не тянись за деньгами,
Если ж ты, проигравши, поник
Как у Пушкина в «Пиковой даме»,
Ты останешься с дамою пик.

Если ж ты у судьбы не в любимцах,
Сбрось очки и закончи на том.
Крикни: — карты на стол! Проходимцы!
И уйди с отрешенным лицом.

В ресторане по стенкам висят тут и там
«Три медведя», «Заколотый витязь».
За столом одиноко сидит капитан.
— Разрешите? — спросил я. — Садитесь.

— Закури. — Извините, «Казбек» не курю.
— Ладно, выпей. Давай-ка посуду.
— Да пока принесут… — Пей, кому говорю!
Будь здоров!.. — Обязательно буду.

— Ну так что же, — сказал, захмелев, капитан,
Водку пьешь ты красиво, однако.
А видал ты вблизи пулемет или танк,
А ходил ли ты, скажем, в атаку?

В сорок третьем под Курском я был старшиной,
За моею спиною такое…
Много всякого, брат, за моею спиной,
Чтоб жилось тебе, парень, спокойно…

Он ругался и пил. Я — за ним по пятам.
Только в самом конце разговора
Я его оскорбил, я сказал: «Капитан,
Никогда ты не будешь майором».

Он заплакал тогда, он спросил про отца.
Он кричал, тупо глядя на блюдо:
— Я полжизни отдал за тебя, подлеца.
А ты жизнь прожигаешь, паскуда.

А винтовку тебе? А послать тебя в бой?!
А ты водку тут хлещешь со мною!..
…Я сидел, как в окопе под Курской дугой,
Там, где был капитан старшиной…

Он всё больше хмелел, я — за ним по пятам, —
Только в самом конце разговора
Я обидел его — я сказал: «Капитан,
Никогда ты не будешь майором!»

Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица,
А память как колодец глубока,
Попробуй заглянуть — наверняка
Лицо — и то — неясно отразится.

Разглядеть, что истинно, что ложно,
Может только беспристрастный суд.
Осторожно с прошлым, осторожно,
Не разбейте глиняный сосуд.

Одни его лениво ворошат,
Другие неохотно вспоминают,
А третьи даже помнить не хотят,
И прошлое лежит, как старый клад,
Который никогда не раскопают.

И поток годов унес с границы
Стрелки — указатели пути,
Очень просто в прошлом заблудиться
И назад дороги не найти.

С налета не вини — повремени!
Есть у людей на все свои причины.
Не скрыть, а позабыть хотят они:
Ведь в толще лет еще лежат в тени
Забытые заржавленные мины.

В минном поле прошлого копаться
Лучше без ошибок, потому
Что на минном поле ошибаться
Просто абсолютно ни к чему.

Один толчок — и стрелки побегут,
А нервы у людей не из каната,
И будет взрыв, и перетрется жгут…
Ах, если люди вовремя найдут
И извлекут до взрыва детонатор!

Спит земля спокойно под цветами,
Но когда находят мины в ней,
Их берут умелыми руками
И взрывают дальше от людей.