Юрий Зобнин - Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы
Во время официальной процедуры установления личности государственного преступника А. И. Желваков на допросе у вятского полицмейстера, в частности, показал, что сын высказывал намерение оставить на время Петербург, а все письма к нему просил пересылать на адрес студентки Аспазии Антоновны Горенко, квартирующей на Песках. Из Вятки эта информация немедленно была передана в петербургский Департамент полиции, и тут вновь занялись домом № 28 по 8-й Рождественской, но ровно ничего подозрительного не обнаружили: Аспазия на лето уехала к родителям в Севастополь, а её сестра – в Самару (надо полагать, у Анны Антоновны там сохранялись знакомства ещё со славных времён «хождения в народ»).
Ничего подозрительного не выявило дополнительное расследование и в личности Андрея Антоновича Горенко. 21 сентября 1882 года Департамент полиции известил инспекторский департамент Морского министерства, что «дознание по совершенному отсутствию данных к обвинению лейтенанта Горенко было прекращено без всяких для него последствий, и затем в Департаменте государственной полиции не имеется никаких сведений, компрометирующих Андрея Горенко в политическом отношении»[50], после чего 18 октября 1882 года он был «возвращён из резерва» на действительную службу. Но…
Но жизнь в тридцать четыре года приходилось начинать заново. После столь длительного отсутствия в Морском училище восстановиться тут преподавателем уже не представлялось возможным. 24 октября 1882 г. он был уволен из штата училища «для службы на судах коммерческого флота» и… бесследно растворился более чем на два года. На каких коммерческих судах он служил, к какому порту эти суда были приписаны, что за обязанности приходилось ему выполнять во время службы, да и была ли служба вообще – неизвестно.
А что же Инна Эразмовна? Присутствие её с начала 1881 года совершенно невесомо не только в судьбе Андрея Антоновича, но и в бытии послемартовского разночинного Петербурга. И это воистину удивительно! Если простое знакомство и родство её любовника с лицами, причастными к событиям 1 марта, привело к длительному полицейскому разбирательству и краху столичной карьеры, то её-то собственная парижская мантилька тянула на полновесное уголовное преследование и последующий срок в ссылке или на каторге. При любых политических режимах соучастие в организации побега преступника, организовавшего физическое убийство главы государства (не то что Помазанника Божия, но даже какого-нибудь захудалого президента или премьер-министра), является проступком, влекущим за собой повышенное внимание правоохранительных органов и самые громкие и неприятные последствия.
Охота, развёрнутая Департаментом полиции на народовольцев в 1881–1882 годах, велась по всем правилам оперативно-сыскного искусства того времени, недаром главным загонщиком этой охоты был срочно призванный в Петербург «гений русского сыска» Георгий Порфирьевич Судейкин. И, несмотря на конспиративное мастерство народовольцев, победа уже к концу 1882 года начала явно склоняться на сторону правительства Александра III.
Как известно, ещё до 1 марта были арестованы семеро из синклита главных инсургентов – Исполнительного комитета «Народной воли» – А. А. Квятковский (29 ноября 1879 г., повешен), С. Г. Ширяев (4 декабря 1879, умер в Алексеевском равелине), А. Д. Михайлов (28 ноября 1880, умер в Алексеевском равелине), Н. А. Морозов (23 января 1881 г., 20 лет Шлиссельбурга), А. И. Баранников (25 января 1881 г., умер в Алексеевском равелине), Н. Н. Колодкевич (26 января 1881 г., умер в Алексеевском равелине) и А. И. Желябов (27 февраля 1881 г., повешен). Вместе с Желябовым в феврале 1881 г. прямо накануне покушения на Екатерининском канале был схвачен и другой член ИК – М. Н. Тригони (20 лет Шлиссельбурга), а чуть ранее, в январе, после задержания Н. Н. Колодкевича, жандармы в засаде захватили главного осведомителя народовольцев, «глаза и уши» партии, Н. В. Клеточникова, сумевшего внедриться в само III отделение Собственной ЕИВ канцелярии (умер в Алексеевском равелине).
Сразу после убийства императора Александра II были арестованы член Исполнительного комитета Софья Перовская (10 марта, повешена) и Николай Кибальчич, универсальный гений, «мозговой центр» партии (17 марта, повешен). Член ИК М. Ф. Фроленко был задержан в засаде на квартире Кибальчича в тот же день (его тоже приговорили к повешенью, но смертная казнь была заменена бессрочной каторгой). 1 апреля 1881 года очередь дошла до члена ИК Г. П. Исаева (умер в Шлиссельбурге), 21 апреля, в Киеве, – до членов ИК А. В. Якимовой-Диковской (бессрочная каторга) и М. Р. Лангаса (умер в Алексеевском равелине). Чуть позднее, 28 апреля, был схвачен лейтенант флота Н. Е. Суханов, тоже член ИК (расстрелян).
«Зачистка» Петербурга оказалась настолько плотной, что оставшиеся на свободе руководители «Народной воли» во второй половине 1881 года вынуждены были бежать в Москву. «Местопребывание Комитета было перенесено из Петербурга в Москву не по каким-нибудь высшим соображениям, – вспоминала Вера Фигнер, – а исключительно в силу необходимости: тем из членов его, которые ещё не попали в руки полиции, невозможно было держаться в Петербурге после арестов в марте и апреле. Оставаться там – значило идти на неминуемую гибель: было ясно, что кто-то, знающий в лицо членов организации, на улице указывает их полиции». Но осенью аресты членов Исполнительного комитета возобновляются: 3 сентября 1881 года – Т. И. Лебедева (умерла на каторге), 6 ноября 1881 года – О. С. Любатович (ссылка), у неё на квартире попался в засаду только вошедший в исполнительный комитет Г. Г. Романенко (ссылка). 16 декабря 1881 года арестован П. А. Теллалов (умер в Алексеевском равелине), 18 декабря – С. В. Мартынов (ссылка). Всю первую половину 1882 года аресты руководителей «Народной воли», старых и новых, продолжаются. В заключении оказываются Я. В. Стефанович (8 лет каторги), Ю. Н. Богданович (умер в Шлиссельбурге), С. С. Златопольский (умер в Шлиссельбурге), В. С. Лебедев (ссылка). Наконец, 4–5 июня 1882 года оказываются за решёткой сразу два ветерана Исполнительного комитета – М. Ф. Грачевский (покончил с собой в Шлиссельбурге) и Анна Корба (20 лет каторги). Впрочем, уже в апреле-мае 1882 года среди народовольцев, по словам Фигнер, «началось бегство, о котором после говорили, что спасался, кто только мог». Двое из трёх оставшихся на свободе участников «первомартовского» Исполнительного – Л. А. Тихомиров и М. Н. Ошанина – принимают решение эмигрировать и формировать в Париже новый комитет за границей, но третья – Вера Фигнер – остаётся в России…
Разумеется, персонажи этого «синодика» – олимпийские высоты, пергамские фрески, титаны, с искажёнными схваткой ликами. Но ведь у подножия Олимпа тоже шла борьба, в которой погибали безвестные легионы агентов «Народной воли» и тех, кто имел неосторожность приблизиться к их сражению:
Жертвы валятся здесь
Не телячьи, не бычачьи,
Но неслыханные жертвы – человечьи[51].
Как могла Инна Эразмовна уцелеть в этой мясорубке 1881–1882 годов, и впрямь напоминающей языческую гекатомбу? Мистический строй мыслей приводит к заключению о воистину безграничной силе родительской молитвы, вознесённой к небесам в час кончины:
Я – Господь Бог Твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода ненавидящих Мя и творящий милость до тысячи родов любящим Мя и соблюдающим заповеди Мои (Исх. 20. 5–6).
Рациональное же размышление указывает, что при всех потерях, понесённых «Народной волей», вплоть до начала 1883 года недосягаемой для агентов Судейкина продолжала оставаться главная цель – В. Н. Фигнер, и поэтому всех известных Департаменту полиции конфидентов Веры Николаевны (тем более петербургских) Георгий Порфирьевич держал про запас, нетронутыми:
И какое мне в том беспокойство, что он несвязанный ходит по городу! Да пусть, пусть его погуляет пока, пусть; я ведь и без того знаю, что он моя жертвочка и никуда не убежит от меня! Да и куда ему бежать, хе-хе![52]
Судейкин на рубеже 1882/83 годов начинал главную операцию своей жизни.
В начале февраля 1883 года на одной из харьковских явок Фигнер вдруг объявился её протеже в Исполнительном комитете Сергей Дегаев, арестованный в декабре прошлого года в Одессе. С чувством он рассказал грустную, но героическую историю о своём дерзком побеге из одесской тюрьмы[53]. Радость встречи помрачила сознание Веры Николаевны. Она не только не застрелила Дегаева как бешеную собаку сразу по окончании захватывающего рассказа, но и похвасталась ему, какую замечательную конспирацию она завела в Харькове, проживая по дубликату паспорта одной из учениц фельдшерских курсов. Когда к 8 часам утра будущие фельдшерицы шли на занятия, из дома можно было выходить смело: кто из харьковских прохожих в толпе курсисток может её опознать?
– Разве что Меркулов встретит меня на улице! – смеясь, добавила Вера Николаевна.
