Олег Юрьев - Стихи и хоры последнего времени

Я был твоим ночным песком
И шел по стеклышку пешком
В песок земной.
А ты не уходи за мной
По блеску надлóмленных игл
В сухое море тьм, в глухое небо мгл,
Сквозь корневищ осклизлых промежутки
Шутить со смертью шутки.

я был твоим нощным песком
бегущим пó небу пешком
(скребущим окна что подстыли
свечением двойным) – в пустые
коры коробочки лежать —
да и куда же еще бежать
в том небе – спящем?

одно там золото ночей
горит горé как бы огнь ничей
там птицы дохлые на сворках
там звезды в раздвоённых свертках
и я и я – нощной песок
во мгле этих стёкол и досóк
по склонам тех стекóл и дóсок
трухою соря из папиросок
горящей – бегу

а ты не спи моя душа
я швыдко пробегу шурша
простым песком в двойном окне
и ты забудешь обо мне

что-то сделалось с глубиной
с тёмно вздыхающей голубизной
между холмами —
вечер склубляется лубяной
ветер сглубляется ледяной
и месяц поблескивает стальной
в подгрудном кармане

и резать он будет и будет он бить
а все равно тебе любить
сколько хватит
жидкого сердца плоской луны
вздымленной крови едкой слюны
пока глаза твои солоны
и ветр на одном коньке катит

Где воду белую прядут
И вьивым ивам подают,
Туда плохие не придут
И серебра не подольют.

Прядясь, прядись, вода, вода!
А ива сивая, присядь!
Но нет, плохие никогда
Не будут серебром писать

По золотому серебру
Среди прозрачных, вьивых зал,
Когда я, милый твой, умру,
Как ангел Аронзон сказал.

И этот просквожённый лес,
Как много лет назад в Сосновке,
И этот лоск, и этот блеск,
И мертвый снег на остановке,

И этот всхлип, и этот взрыд,
И враны, что стоят строями,
И неба склон, что взбит и взрыт
Плечистых елей остриями,

Все это так, и все не так,
И так оно уже не будет…
И смертный снег в ночных кустах
Меня скрипеньем не разбудит.

сколько бы к дому ни плыли
ближе не делался дом
стлались железные пыли
над антарктическим льдом

слались тревожные радио
и зависали в ночи
над океаном индейским
будто бы смерти лучи

сколько мы к дому ни плыли
дальше все делался дом
красными крыльями крыли
желтое море как дым

сплавленной крови корица
стлалась в железных морях
сами взорвали «Корейца»
нами затоплен «Варяг»

братское небо обратная твердь
утлые волны как облые горны
эй господин пошевеливай смерть
парус потягивай чорный

я угодил из гудящих афин
с круглого театра избитых ступеней
в братское поле где филин и финн
дрогнут в сугробах взаимных сопений

и убежал по заржавой лыжне
к снулым русалкам на братское море
и надо мной выдыхали в огне
горние горны последнее горе

за морской и за тверской
за елисейскими полями
ворон едет воровской
на раздымленной д-на паяльне

тьма засияла за старой
белой ночью, спелой водой —
где-то за нарвской заставой
парень идет молодой

далека ты путь-дорога
а проедешься за миг
дорогá ты недотрога
но мы дотронемся за них

постой пароход не плещите колеса
улыбнитесь капитан капитан
за сохатым китом да за скатом-скотом
перестаньте ходить по пятам

далеко на севере
растет велия рыба изольда
но ее вы не сеяли
не вам собирать ее сó льда

постой пароход не плещитесь колеса
не дымися не дымися труба

раз пятнадцать он тонул
но никто его по-дружески не пнул
ведь все равно уже дело труба

утро туманно пурпурен закат —
белый брокат сопряженный с зарею
ночка тесна – и звезды́ не запхать
в белую тень над горящей горою

ты не зови меня жено на брег
чаячьи тени качающей невки
жук из одессы бакинский абрек
хохлик блатной и закобзанный грек

там разъезжают от девки до девки
тьмы батальоны из стали
вышли на бéрег из зон
тучи над городом встали
в воздухе смерть и озон

Чернеет сад. Белеет мéртвый фавн.
Луна висит позолочённым блюдом.
В людской рыдает Чацкий-Митрофан,
Испепелéн софийным блудом.

Ах, маменька, твой дитятко не люб
Змее приблудной, суке подколодной,
Ее и Скалодум, и Старозуб
Дурманят мудростью холодной!

Не знают люди – трубку раскурить?..
Накапать в ложку валерьян котейкин?..
…О Боже мой, что будут говорить
В Собрании Цыфиркин и Кутейкин?!

Боже, как наша Россия грустна!
Боже, как наша Украйна скушна!
Боже, как наша Европа стыдна —
Белая мышь из яйца Велиарова.

Спи, городничий, – живем однова!
Плачь, Земляничий, – полна ендова!
Ну ж, посеки себя, душка-вдова,
Душу спасешь от пытания ярого!

Боже, как ваша Россия грустна!
Боже, как ваша Украйна смешна!
Боже, как ваша Европа грешна,
Сытая дымом из ада Овидова!

За Хлестаковым, за ложным Христом,
Блудным хлыщом, голощеким хлыстом,
Жирным прыщом на заду холостом
При́дет Мессия из дома Давидова!

Тому известию лучинкою мерцать
В избе курной под слово злое:
Засыпан и́звестию пламенный Моцáрт,
Как ты и я, в последнем слое —

Чума, чума… Везде одна чума,
От чорной Вены до одесского Привоза,
Но мы-то не сошли с ума,
Не правда ли, о Донна Роза?

Я на тебе качаюсь соловьем,
Не помешать разбойничьей потехе,
Пока папá, проклятый Соломон,
Свои червонцы нюхает в аптеке.

кто сердцем бьется слабым и простым
в твою лопатку пышущую жаром
кто увлажнение твоих простынь
кто аспид дивный с распаленным жалом

о как пышна ты кинешёмска ночь
от круглых яблонь треугольных вишней
о как спешна ты кинешёмска дочь
ты погоди последний день не лишний

кипи кипи о яблоневый цвет
река стучи по лапчатым колесам
гори звезда которой больше нет
шипи незрима волга под откосом

еще земчужен пышный небосклон
лишь чуть на крае света бронзовеет
неровно дышит тускнущим стеклом
усни душа еще не грозовеет

В буфете лопнул пузырек.
Полковник взял под козырек.
Упала с ветки вишенка.
– Какой вы грубый, Мишенька!

Синеет в горлышке луна.
Так начинается война.
– С медвежьими задатками
Иди шути с солдатками!

Приехал устричный вагон.
В зубах у Тузика погон
Сияет тусклым золотом.
Смерть пахнет льдом и солодом.

Голубка беленькая, белка голубая.
Скорлупка меленькая, волны колупая,
во тму влекомая, – Великая скорлýпа.
К тому ли вóлку волокущаяся глупо,
К волкý ли издыхающему, вóлку,
Что валится на тульскую двустволку, —
Свинцовые неся ему орешки
Во тму корявую, куда отрыты брешки,
Во тму дырявую летит-летит голубка
И по скупой реке сплавляется скорлупка.

Прощай, бессчастная!

То ли кошки, то ли дети,
То ли что-нибудь еще
Появляются на свете
Через левое плечо.

Ночью выйдешь на дорогу
В паре света нищего,
Глянешь наискось – славa богу!
Никого и ничего:

Ни безмолвного детсада
По веревочке за мной,
Ни холодных кошек стáда,
Ни сырых окошек ада,
Ни прочей гадости земной.

Я плáчу, как река,
Подпрыгивая рыжими слезами.
И в небе намокают облака,
Пока их слизни не слизали.

Я плáчу, как леса,
Свистя сращенными печами,
И в небе набухают небеса,
Пока в них червяки не запищали.

Я плáчу, как себе
Дышать зрачками помогаю,
И в небе или лучше: нá небе
До слез смешно ночному попугаю.