Коллектив авторов - Живая вода времени (сборник)
– Да, надо в поликлинику за справкой ехать. Завтра повезу документы в институт.
– Эй, Домодедово! Вам очередь уступили, идите! – крикнули им из военкоматовских дверей.
– Другу надо домой. А я сейчас приду. Ну, Славка, до свидания! Успехов тебе!
– Тебе тоже – успехов! До свидания, Васек!
Славка поспешил за угол. Крепкое рукопожатие друга еще не остыло, еще радость побед волновала грудь, но грусть, большая-большая грусть обняла уже его за плечи.
– Поступит! – бубнил он, приближаясь к остановке. – У него же голова! Такую систему выдумал. Да он и безо всякой системы фишку чувствует. Мы бы и так всех обыграли. Поступит. Раз уж они на что-то надеются, значит он обязательно поступит!
В автобусной толчее Славка вдруг удивленно улыбнулся: откуда у него такие детские мысли? И понял: с Васькой прошло у него все детство, вот и мысли – детские.
Владимир Бояринов
Иван
Полярный статус устаканен,
Считай, в 38-м году.
Дрейфует к полюсу Папанин,
А льдина тает на ходу…
Теченье теплое от кромок
Грызет кусочек за куском.
И вот уж маленький обломок
Остался, с трещинкой при том.
А льдина тает, тает, тает…
И пусть беды не миновать —
Папанин искренне считает,
Что Кремль не надо волновать…
Иван Папанин ровно в девять
Горячим чаем греет кровь
И Чернышевского «Что делать?»
При свете звезд читает вновь.
«Иван, ты не спеши с ответом,
Тебе молчание к лицу!»
Когда Иван узнал об этом —
Он стал подобен мудрецу.
Дама-пик
Едва забудусь я на миг
В отеле или за сараем,
Ко мне приходит Дама-пик
И говорит: «Ну что, сыграем?»
Я окружен, я взят в кольцо!
Степными балками, низами
Мне не уйти! Ее лицо
Всю ночь стоит перед глазами!
Куда бы я не убегал,
Мне не уйти от смертной драмы.
Простите, я не убивал,
Не убивал несчастной Дамы!
Я не игрок! Я не был пьян!
Я злые помыслы оставил.
Вчера купил себе баян
И в песне бабушку прославил.
Не я разваливал Союз,
Не я оплакиваю горько.
Не я – бубновой масти туз,
Не я – козырная шестерка!
Не надо всем сходить с ума,
Когда воочию увидишь:
Жизнь – ясно дело – не тюрьма,
Но из нее живым не выйдешь.
С полигона
Драму жизни отпечатав,
Я собрался к Вам идти.
Но негаданно Курчатов
Повстречался на пути.
Исподлобья, мимоходом
Глянул я на старика.
Он спросил: «Откуда родом?» —
«Из Семи-пала-тинска!»
Я Курчатова расстроил.
Я не знал, что это он
Разработал и построил
Первый русский циклотрон!
Не хотел его обидеть,
Но – обиделся, кажись…
Лучше б мне его не видеть,
Лучше б молча разошлись.
С глаз долой! Но не бывает,
Чтоб забыли через год:
Злая слава завывает,
Слава добрая поет!
Железная логика
Прозрел однажды Зигмунд Фрейд,
Обрел свое призвание
И совершил отважный рейд
В глубины подсознания.
Отметил: «Болен человек,
Который ищет смысла
В годах, утраченных навек», —
И улыбнулся кисло.
Сказал: «Любовь была всегда
Проверенным лекарством
От чувства ложного стыда,
Подобного мытарствам».
А напоследок он изрек:
«Кто первым ради шкуры
Не камень бросил – матерок,
Тот стал творцом культуры!»
…Вчера за рюмкой беспечальной
Вдруг вспомнил – Господи, прости! —
Как в молодости бегал к чайной —
Подраться, душу отвести.
Старые романы
Ее романы о Клодине
Сегодня смотрятся уже,
Как травы дивные во льдине,
Как манекены неглиже.
С улыбкой Габриель Коллет
Произнесла на склоне лет:
«Приходят разные мужчины,
Уходят в разные концы, —
На сердце – ни одной морщины,
На сердце – старые рубцы.
Жизнь – удивительная штука!
Уже прошла вторая треть.
Мы часто видели друг друга,
Но не успели разглядеть».
А если так распорядиться:
Безотлагательно, сейчас
В глаза вглядеться и влюбиться
В последний раз!
Кто за любовь небесную в ответе,
Тому уже не до земных потерь.
Мои стихи, как маленькие дети,
Остались беспризорными теперь.
Когда они в отечестве суровом
Ворот своих и крова не найдут —
Не оттолкни, согрей сердечным словом,
Они с тобой побудут – и уйдут.
Песнь седьмая
И скажу я им прямо:
Елены не выдам…
Гомер «Илиада»,
Песнь седьмая, 362-й стих
Ты о чем задумалась, Елена:
Или нам не вырваться из плена,
Или мы в благословенной Трое
Больше не античные герои?
Мне уже не холодно, не жарко
Оттого, что пепелище жалко.
Жалко не пенаты, не скрижали, —
Жалко звезды до последней жали, —
Целые созвездия распались
С той поры, как мы поцеловались.
На удивленье окрестного люда
Старшим лудильщиком смены ночной
Было сработано странное блюдо
С небо померкшее величиной.
Землю покрыло оно в одночасье.
И возмутился содеянным люд:
«Слушай, лудильщик, виновник несчастья,
Ты нам в своих ухищреньях не люб!»
«Темень вокруг наступила такая,
Что облака посбивались с пути,
Парни, избранниц своих окликая,
Верных тропинок не могут найти!»
Мастер ответил: «Уж больно вы строги.
Я не закончил работы своей.
Что вы спешите? Вот вызреют сроки,
Время наступит – и станет светлей».
Взял молоток и саженные гвозди,
Накрепко блюдо прибил к небесам:
«Вот вам, заблудшие, ясные звезды,
Если соскучились по чудесам!»
Люди, друг друга за дерзость ругая,
Свету дивились тому без конца:
«Боже ты мой, красотища какая!» —
И за твореньем забыли творца.
Иван Подсвиров
Острова Кука
Случай, можно сказать, эпохальный: к Алексею Романовичу Коромыслову соизволила зайти в кабинет Ксения Донская – девица видная, сексопильная, из тех кто сразу привораживает взгляд и кого завистливо именуют «телками». Она жила поблизости от их строительной проектной конторы, неизвестно чем занималась и частенько наведывалась к своей подруге секретарше Эльвире – выпить чаю, обсудить очередные модные прикиды. В приемной Коромыслов видел ее несколько раз, вежливо здоровался и про себя восторгался: какой умопомрачительный кадр! Все при ней – и высокая грудь в волнующем разрезе короткой блузки, и фигура, как бы нарочно созданная для ночных элитных тусовок, и точеные ножки в ажурных прозрачных чулках. Боже мой, есть же такие экземпляры. Броской внешностью – телевизионная гламурная писательница, но в узкий круг «избранных», по всему видно, не допущена. Прозябает в «низах», хотя душой рвется наверх, страдая от кастовой замкнутости богатых.
Коромыслов сочувствовал ей и грустно размышлял о сложности мира. Для него эта девица недоступна и далека, как ясная холодная луна в небесах, а для нее так же недоступен и далек какой-нибудь арабский шейх или английский принц. Нет справедливого равновесия, счастья и правды на земле, но, как писал Пушкин, нет правды и выше. И оттого бедный Алексей Романович обреченно маялся в одиночестве, отгоняя всякую мысль о прекрасной даме. Не по Сеньке шапка.
Все же по духу он был советский оптимист и утешал себя тем, что ему особо не стоит гневаться на судьбу. Когда из-за хронической нищеты от него ушла жена к менеджеру торговой фирмы, вдруг и перед ним забрезжил свет. По знакомству он устроился инженером в эту самую проектную контору и впервые за долгие годы обнаружил внушительную сумму в кармане. Не то что разбогател, но приблизился к среднему классу клерков. Алексей Романович будто сбросил с плеч гнетущий груз безденежья, помолодел, приоделся, обул востроносые туфли и каждый месяц стал ходить в парикмахерскую. Делал себе короткую стрижку, с намеком под руководителя конторы, непременно душился, а дома ублажал тело туалетной водой, вспрыскивал французским лосьоном желтоватые волосы, редеющие на лбу.
Иногда подходил к зеркалу и восхищался: «А смотри-ка, Романович, ферт этакий, прощелыга, жить еще можно!» Скоро ему захотелось сменить убогое жилье и купить в центре Москвы, не дальше Садового кольца, хотя бы однокомнатную, европейской планировки и отделки, квартиру. Конечно, в приличном доме, с консъержкой и видеонаблюдением, чтоб не толклись в подъезде залетные бомжи, пьяницы и наркоманы. Замучили его братья по разуму. Едва ступишь на порог, они тут как тут, пристают с просьбами: дай-подай на пиво, на грамм наркоты, а ночью вынеси и кинь им, как порядочным гражданам, теплую шубейку на сон грядущий. Надоело. Умом понимал: человек человеку – друг, и любить его нужно ежечасно, потому что человек – это звучит гордо, но когда в нос шибает вонью и перегаром, все-таки лучше посторониться и любить его издали.
Так Коромыслов начал понемногу копить деньги на квартиру – в рублях, долларах и евро, чтоб при любой непредвиденной встряске не просчитаться. Следовало подготовить незаметный и плавный переход на другую социальную орбиту. Скоро ему подфартило. За удачно измененный проект двухэтажного дома – таунхауса, приспособленного к российскому климату, в виде премий им отвалили солидные куши, и Эльвира, сквозь очки пристально взглянув на Коромыслова, с намекающей улыбкой заметила: «Вот и вы, Алексей Романович, теперь завидный жених!»
