Николай Минский - Белый ночи. Гражданские песни
Скажи, кто был ты: правда иль виденье,
Небесный луч иль огонек степной?..
Кто б ни был ты, — увы — ты удалился,
И если б вновь сошел, какой испуг
В твоих чертах изобразился б вдруг!
О, как темно в душе, где ты молился!
Ты ль сердцу лгал, я ль сердцем очерствел,
Но нет любви, нет истины, нет веры, —
И жизнь скучна, как в осень вечер серый,
И храм надежд замолк и опустел…
ВИДЕНИЕ АГАСФЕРА
В напрасных поисках отчизны,
Изнеможенный, он прилег
На перепутии дорог,
Забытый смертью, чуждый жизни.
И вот, во сне, пред ним в сиянье
Спустилась книга с высоты,
И голос — вечности дыханье —
Встревожил ветхие листы:
— Се — в странствиях и на привале
Твоя отчизна, твой приют.
Ту книгу Книгою зовут.
В начале там прочтешь: «В начале».
НАД МОГИЛОЙ К. Д. КАВЕЛИНА
(7 мая 1885 г.)
Еще один светоч погас
Средь сумерек скорбного мира…
Увы! Как огни после пира,
Мудрейшие, лучшие, гаснут меж нас,
И ночь все темнеет над родиной бедной.
Да, пир миновал, пир восторженных слов,
Великих надежд, бескорыстных трудов,
Как сон миновал — и бесследно;
Напрасно горел ослепительный свет,
Бесплодно мы рвались куда-то;
Как прежде, нет правды — и счастия нет!
Россия могилами только богата!
И тот, кто устал наболевшей душой
Скорбеть о невзгодах отчизны,
Отраду ищи не в столице большой,
Не в сонном иль суетном омуте жизни!
Сюда приходи! Здесь душой отдыхай!
Есть время, когда утешают могилы:
Ужели бессилен тот край,
Где выросли эти могучие силы?
Верь мертвым! Верь тем, кто, надеждой горя,
Средь нас возвышался вершиной блестящей,
И к смутной толпе, у подошвы стоящей,
Взывал с возвышенья: «заря!»
Быть может, от нас не навек отлетели
Былые надежды, былая весна:
В могиле того, над кем плачет страна,
Грядущее спит, как дитя в колыбели…
НАД МОГИЛОЙ В. ГАРШИНА
Ты грустно прожил жизнь. Больная совесть века
Тебя отметила глашатаем своим;
В дни злобы ты любил людей и человека
И жаждал веровать, безверием томим.
Но слишком был глубок родник твоей печали:
Ты изнемог душой, правдивейший из нас, —
И струны порвались, рыданья отзвучали…
В безвременье ты жил, безвременно угас!
Я ничего не знал прекрасней и печальней
Лучистых глаз твоих и бледного чела,
Как будто для тебя земная жизнь была
Тоской по родине недостижимо-дальней.
И творчество твое, и красота лица
В одну гармонию слились с твоей судьбою,
И жребий твой похож, до страшного конца,
На грустный вымысел, разсказанный тобою.
И ты ушел от нас, как тот певец больной,
У славы отнятый могилы дуновеньем;
Как буря, смерть прошла над нашим поколеньем,
Вершины все скосив завистливой рукой.
Чья совесть глубже всех за нашу ложь болела,
Те дольше не могли меж нами жизнь влачить,
А мы живем во тьме, и тьма нас одолела…
Без вас нам тяжело, без вас нам стыдно жить!
РУБИНШТЕЙНУ
Когда перед столичною толпою
Выходишь ты, как лев, уверенной стопою,
И твой небудничный, величья полный вид
Приветствует она восторга громким гулом,
Мне кажется: опять Давид
Играть явился пред Саулом.
Явился в этот век безумный и больной,
Чтоб в гордые умы пролить забвенья чары,
Чтоб усыпить вражду, чтоб разогнать кошмары,
Чтоб озарить сердца надеждой неземной.
И вот ты сел играть, вот клавиши проснулись.
И полились, журча, хрустальные ключи.
От мощных рук твоих горячие лучи
Ко всем сердцам незримо протянулись,
И растопили в них забот упорный лед.
Средь моря бурного столицы мутнопенной
Ты остров голубой, как Бог, создал мгновенно.
Ты крылья дал мечтам — и молодость вперед
На этих крыльях полетела,
Вперед, в страну надежд, где силам нет преград,
Измены нет в любви и счастью нет предела,
А старость грустная умчалася назад,
В заглохший край воспоминаний,
Невинных слез и трепетных признаний.
И высоко над бездной суеты,
Прильнув к твоей душе, взнеслась душа поэта,
Туда, перед лицо бессмертной красоты,
В эдем негаснущего света.
Ты в мертвые сердца огонь любви вдохнул,
Ты воскресил все то, что правда умерщвляет,
И молится толпа, и плачет, как Саул,
И гений твой благославляет.
ПЕВИЦЕ
Ты пела песню о весне,
И мы, счастливые, молчали…
Нас в лучший мир, как бы во сне,
Те звуки светлые умчали.
И в этом мире все кругом
Цвело, сияло и любило.
Твое лицо там солнцем было,
Твой голос нежный — соловьем.
НА КЛАДБИЩЕ
Я только что вернулся с похорон
Безвременно усопшего поэта.
Он завещал друзьям свой кроткий образ,
Отчизне — песни, всем — свою печаль.
За гробом шла немалая толпа
Поклонников, друзей и любопытных.
Был мутный и холодный зимний полдень.
Глубокий снег кладбище покрывал,
Дремали мирно голые березы.
И шествие, вступивши за ограду,
Казалось, вдруг исчезло меж крестов.
Но вот кругом зияющей могилы
Сплотились все опять, держа венки.
С протяжным, грустным пеньем белый гроб
Спустили в ночь могильную — и речи
Обычные чредою потекли.
Какой-то журналист над свежим прахом
С врагом давнишним счеты свел. Другой
Покойника хвалил, не забывая
Хвалить себя. Неведомый поэт
Прочел стихи, где посулил бессмертье
Умершему. Стихи казались гладки
И счастие доставили творцу
На целый день, быть может, на неделю.
Уж речи все окончились. Вдруг кто-то
Протискался и нервно зарыдал,
И всех потряс, и всем глаза увлажил.
И вот конец. Раздвинувши толпу,
Поденщики, уставши ждать, поспешно
Поэта прах засыпали землей,
Насущный хлеб свой этим добывая.
Как гулко в гроб ударил первый ком!
Он верно труп в гробу заставил вздрогнуть.
Но глуше все становятся удары,
Стихают и затихли. Ни один
Отныне звук из нашей шумной жизни
Туда, в сырую келью, не домчится:
Ни сладкий шум весны, ни пенье птиц,
Ни грома гул, ни бури завыванье.
Растет могильный холм. Когда ж он вырос,
Крест белый водрузив, к другой могиле
Усталые могильщики ушли.
И страшный холм, итог зловещий жизни,
Остался перед нами. Вот в обмен
За милый прах земля что возвратила!
Тупая скорбь нам всем сжимала грудь,
Но миг — один, — и люди догадались
Утешиться: — могильный холм и крест
Личиной из венков одели ярко,
Вздохнули с облегченьем, и цветы
На память рвали и плели букеты.
Припомнили умершего стихи
И громко над могилой их читали,
Одушевляясь ритмом их живым,
И мыслью яркой, и порывом страстным.
И вдруг толпа забыла ужас смерти,
И жажда жить в сердцах проснулась юных,
В глазах отвага смутная зажглась.
И с грустью за толпою наблюдал я.
Слова, эмблемы, внешние покровы
Бессильны над душой моей давно.
И, стоя близ украшенной могилы,
Я в мыслях созерцал лишь то, что есть.
Я видел под землей твой гроб, товарищ,
И в гробе — обезличенный твой прах,
Холодный, влажный, чувствам нестерпимый.
Но на него глядел я неотвратно,
Скорбя, что сам таким же стану прахом.
Я видел, как, почуяв новый труп,
Спешили черви из могил соседних,
Пришли — и гроб осадой обложили.
Защиты нет от полчищ их немых…
Я видел над твоей могилой странной
Цветник — полуживой, полуподдельный,
Как чувства тех, кто здесь его воздвиг.
Железный лавр давил на ветви пальмы;
Их темную, блестящую листву
Пестрили звезды ярких иммортелей.
И незабудки, помня сонность вод,
Взирали с удивлением невинным
На жесткие, пушистые цветы,
Еще при жизни высохшие сердцем
От распаленных ласк нагорных ветров.
А меж цветов, твою вещая славу,
Белел атлас широких, пышных лент.
И видел я толпу передо мною.
Сердца, как лица, были все открыты —
Себялюбиво робкие сердца.
Промчится час — и все уйдут беспечно
К своим трудам бесцельным и досугам,
И образ твой в их памяти мелькнет
Одной из волн житейского потока.
И видел я великую природу,
Объявшую нас всех своею тайной.
Стволы берез внимали нам. Внимал
