Роберт Браунинг - Стихотворения

Тёмный берег и серый залив,
Низко повисла луны половина.
Прыгают волны, пугливы, легки,
Яркие пляшут их завитки,
К бухте толкая мою бригантину,
В мокром песке свой бег погасив.

Теплую отмель прошёл до конца.
Через поля приблизился к дому.
Стук по стеклу, скрип, словно треск,
Спички зажжённой синий всплеск,
И голос, не громче сквозь радость истомы,
Чем бьются друг в друга наши сердца.

Нахлынул день внезапной пустотою.
Блестело солнце, в воздухе звеня.
Он уходил дорогой золотою
Как мир мужчин, прошедший сквозь меня.

Из-за мыса море вышло вдруг,
И солнце встало над кромкой гор;
Лежал ему путь в золотой простор,
Мне – в мир людей, мир горя и мук.

Год добрался до весны,
День дозрел до утра.
Травы влажны от росы –
Капли перламутра.
На колючие кусты
Льются трели сладки.
Бог взирает с высоты –
В мире всё в порядке.

Я прыгнул в седло, Йорис прыгнул потом,
Дирк прыгнул за нами; помчались втроем.
"Путь добрый!" – нам страж прокричал у ворот;
Лишь замерло эхо, рванулись вперед.
Закрылись ворота; ни звезд, ни огней,
И в ночь мы галопом пустили коней.

И ни слова друг другу; мы ехали так:
Шея в шею, бок о бок, размеривши шаг,
Подпругу стянул я, нагнувшись с седла,
Поправил копье, стремена, удила,
Ремень застегнул, что придерживал шлем,
Но Роланд мой скакал, не тревожим ничем.

Мы в Локерн примчались, как крикнул петух,
И месяц в светлеющем небе потух.
Над Боомом огромная встала звезда,
Проснувшийся Дюффельд был тих, как всегда;
Колокольная в Мехельне грянула медь,
И Йорис сказал: – "Еще можно успеть!"

У Арсхота солнце вдруг прянуло ввысь;
Мы в тумане как черные тени неслись.
И рядом с другими Роланда гоня,
Наконец своего я увидел коня,
Что грудью могучей, храпя, разрывал
Туман, как скала набегающий вал.

И гриву, и кончики острых ушей,
Ожидающих трепетно ласки моей;
И черного глаза разумнейший взгляд,
О глаз этот, жарко косящий назад!
И пены клочки, что, кусая мундштук,
Он с губ окровавленных стряхивал вдруг.

У Хассельта Дирк застонал тяжело;
Сказали мы: "Время расстаться пришло.
Тебя не забудем!" Скакун был хорош,
Но в груди его хрип, и в ногах его дрожь;
Хвост повис, и мехами вздымались бока,
И упал он, едва не подмяв седока.

А Йорис и я – мы помчались вперед;
За Тонгром безоблачен был небосвод,
Лишь солнце смеялось безжалостно там,
И неслись мы по жниву, по голым полям.
У Далема Йорис совсем изнемог,
Он крикнул нам: "Ахен уже недалек.

Нас ждут там!" Но чалый его жеребец
Споткнулся и замертво пал наконец.
И так-то Роланду досталось везти
Ту весть, что могла этот город спасти;
Но не кровью ли ноздри полны до краев?
И глазниц ободок был как ноздри багров.

Я бросил ботфорты, и шлем, и копье,
И все дорогое оружье свое.
Наклонился, по шее его потрепал,
Роланда конем несравненным назвал,
Захлопал в ладоши, смеялся и пел,
Пока в самый Ахен Роланд не влетел.

Что было потом, вспоминаю едва.
У меня на коленях его голова.
Как хвалили Роланда – я знаю одно,
Я вливал ему в рот дорогое вино.
Он, из Гента привезший нам добрую весть,
Заслужил (все решили) подобную честь.

Я – в стремя, а Йорис и Дирк уж в седле.
Хлестнули, взвились и помчались во мгле.
"Дай бог!" – крикнул страж у подъемных ворот.
Бог! – гулом ответили стены и свод,
Ворота упали, погасли огни,
И в ночь унеслись мы галопом, одни, –

Безмолвны, бок о бок, седло у седла,
Пригнувшись к луке, натянув удила.
К подпруге склонясь, я ослабил ее,
Уставил во тьму боевое копье,
Испытанный шлем свой надвинул на лоб.
Спокоен был Роланда мощный галоп.

Мы близились к Локерну. Месяц погас.
Петух возвестил нам предутренний час.
Вот Бoом – и большая звезда в вышине.
Как сладко покоится Дьюффильд во сне!
Вот Мехельн – три раза на ратуше бьет.
Тут Йорис дал шпоры и крикнул: "Вперед!"

Над Эрсхотом солнце взошло. У пруда
Толпятся в тумане и смотрят стада,
Как мы пролетаем сквозь тающий пар.
И, врезавшись в гущу смятенных отар,
Их Роланд рассек, разогнал, разметал.
Так делит скала расплеснувшийся вал.

Мой смелый! Ты скачешь в степной тишине.
Ты ухом прядешь, обращенным ко мне.
На зов мой скосил ты свой умный, живой,
Свой черный зрачок с голубою каймой.
Клокочет кипящею пеной твой рот,
И каплет с боков остывающий пот.

Мы в Хассельте. "Йорис!" – "Что, Дирк, отстаешь?
Не шпорь понапрасну, гнедой был хорош.
Ты вспомнишь не раз о лихом скакуне.
Но он изменил – по своей ли вине?
Измучен твой конь, он дрожит и храпит,
И мыло на брюхе и бедрах кипит".

Мы скачем вдвоем. О, как чист небосвод!
Мы в Лoозе – мимо! Мы в Тонгре – вперед!
Мы желтое жнивье копытами бьем,
А солнце смеется и жжет нас огнем.
Вон Далем в горячей полдневной пыли.
"Гони! – услыхал я. – То Ахен вдали!"

Так Йорис мне вслед прохрипел, и за мной
Пал камнем на землю его вороной.
Лишь Роланд мой скачет, он Ахен спасет,
Он гибнущим добрую весть принесет,
Хоть кровь выкипает из жарких ноздрей.
Хоть глаз ободки все мутней и красней.

Швырнул я доспехи в клубящийся прах,
Я скинул ботфорты, привстал в стременах,
Трепал его гриву и с ним говорил,
Молил, заклинал, и ласкал, и корил,
Я пел, я смеялся, кричал и свистел,
И весело в Ахен мой Роланд влетел.

Что было потом – вспоминаю с трудом.
Сидел меж друзей я на пире хмельном.
Мой Роланд прижался ко мне головой, –
Вином я поил тебя, конь боевой!
И каждый воздал победителю честь,
Из Гента примчавшему добрую весть.

К нам вскочил Токай на стол,
Кастелян у гномов, право,
Мал, но и ловок и тяжел,
Оружие нацеплено браво;
На север, на юг глаза скосил,
Вызов засухе протрубил,
Нахлобучил шляпу с пером для задора,
Пальцем рыжий ус крутнул,
Сдвинул со звоном медные шпоры,
Туже будский кушак стянул,
И нагло – за пояс всех бы заткнул –
Плечо сгорбатил, знай-де, приятель,
Ему ли бояться, да этакой шатьи ль –
И так, эфес отважно сверкает,
И правой рукой он бок подпирает,
Малютка герр Аусбрух выступает.

Конец. И горько лишь заранее,
Уляжется потом?
Вот на ночь воробья прощанье
На крыше, под коньком!

И на лозе пушисты почки,
Сегодня я мимо шел;
Лишь день – и лопнут оболочки,
И посереет ствол.

Так завтра встретимся так же, подруга,
Дашь руку мне твою?
Друзья мы только; больше другу
Остается, чем отдаю.

И хотя твой блестящий черный взгляд
Мое сердце не позабыло,
Твой голос, весну зовущий назад,
Душа навек сохранила, –

Но скажу лишь то, что сказали б друзья,
Или самую малость больше;
Точно всякий, пожму тебе руку я,
Или только чуть-чуть дольше.