Юрий Щеглов - Проза. Поэзия. Поэтика. Избранные работы
85. Еще раз о метрических отступлениях в «Silentium!» Тютчева // Стих, язык, поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. М.: РГГУ, 2006. C. 674–687.
200886. «Гармоническая точность» и «поэзия грамматики» в стихотворении Пушкина «К***» («Я помню чудное мгновенье») // Russian Literature and the West. A Tribute for David M. Bethea / Eds. A. Dolinin, L. Fleishman, L. Livak. Part I. Stanford, 2008. P. 177–210 (= Stanford Slavic Studies. Vol. 35).
200987. Романы Ильфа и Петрова. Спутник читателя. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. 652 с.
1
См. наши совместные книги: серию препринтов 1970-х гг.; брошюру «Математика и искусство» (М.: Знание, 1976); «Poetics of Expressiveness: A Theory and Applications» (Amsterdam and Philadelphia: John Benjamins, 1987); «Работы по поэтике выразительности. Инварианты – тема – приемы – текст» (М.: Прогресс-Универс, 1996).
2
Скромность арсенала семиотики видна, между прочим, и из того, как легко В. В. Кожинов вступил в ряды ее теоретиков (см. его маргиналии к теории знака и сигнала: Кожинов 1965).
3
О более совершенной формулировке того же вопроса Эйзенштейном см. ниже, в разделе 3.
4
Для Шкловского вообще характерен интерес к отождествлению функционально одних и тех же приемов на разном материале и в пределах разных уровней: ср. сопоставление повтора в песне с удвоением персонажа в «Ревизоре» (Бобчинский и Добчинский), а также аналогии между сюжетными и словесными фигурами, вплоть до замечаний о сюжетном тропе в статье «Как летит красный шар» (Шкловский 1957).
5
Могут спросить: «А почему именно 31 функция?» (ср. иронический вопрос П. В. Палиевского: почему 70 мотивов, а не 37 715? – Палиевский 1963: 196). Дело в том, что различие между структурным и традиционным подходами проходит отнюдь не по линии «формализованность – интуитивность процесса исследования». Ошибочно мнение, что если ученый действует путем эмпирического подбора и нащупывания, то ему следует отказаться от претензий на объективность и точность описания. Очевидно, что строгие процедуры выделения единиц анализа и формальные методы описания литературных произведений могут быть – и в конечном итоге будут – выработаны, однако это совершенно отдельная задача. Существенное отличие состоит прежде всего в том, что мыслится в качестве результата работы. Целью структурного описания признается действующая модель вещи. Если построенная ученым модель работает, т. е. машина или человек по предложенным правилам создают произведения, подобные моделируемому, то модель удовлетворительна (от оценок степени ее верности можно сейчас отвлечься) и, грубо говоря, никому нет дела до того, как действовал ее автор: путем формальной процедуры, интуитивно или, скажем, с помощью духов или кобольдов.
6
Книга Проппа, переведенная недавно на английский язык, породила обширную литературу. Укажем на статьи К. Леви-Стросса и К. Бремона (Леви-Стросс 1960; Бремон 1964). В работе Бремона на основе критического пересмотра функций Проппа предлагается интересная модель порождения множества правильных сюжетов. Леви-Стросс рассматривает события сюжета как различные, часто противоположные, воплощения единого идейного тезиса. Эти идеи хорошо согласуются с рассматриваемой далее концепцией Эйзенштейна и методом, выдвигаемым в разделе 5.
7
Почти текстуально совпадают и высказывания Шкловского и Эйзенштейна о «затрудненности формы» (см. Эйзенштейн 1964–1971: IV, 89).
8
См. Эйзенштейн 1956: 316–317. Ср. также: «Звукозрительное кино <…> начинается с того момента, когда скрип сапога был отделен от изображения скрипучего сапога и приставлен… к человеческому лицу, которое в тревоге прислушивается к скрипу» (Там же).
9
В статье о собственном фильме Эйзенштейн показывает, что «Броненосец “Потемкин”» выглядит как хроника событий, а действует как драма, благодаря тому, что изложение фантов строится в нем по так называемой «экстатической формуле»: в фильме в целом и в каждом из его «пяти актов» действие как бы выходит из себя, перебрасываясь по всем измерениям в свою противоположность.
10
Один из наиболее ранних и замечательных фрагментов «теории управления» эмоциональным смыслом создаваемого эффекта мы находим в «Поэтике» Аристотеля (гл. 14), где дается исчисление трагических сюжетов (комбинаций элементарных событий) и правила выбора варианта, оптимального с точки зрения внушения заданного чувства – сострадания и страха.
11
Такое обилие приемов, независимых от темы и материала, не должно настораживать, так как речь, по-видимому, идет об области пограничной между искусствоведением и общей психологией восприятия. Интересно, что этих приемов касается и Л. С. Выготский в своей «Психологии искусства»: ср. его блестящие разборы басен Крылова с точки зрения одновременного развития противоположных тем (Выготский 1965: 157–179).
12
И между прочим, не только естественными («точными»), но и такой гуманитарной наукой, как музыковедение. Вряд ли стоит a priori утверждать, что для адекватного описания литературы может оказаться достаточным менее сложный и технический аппарат, чем в музыковедении.
13
Прошедших первый, прозаический, тур соревнования во втором туре ожидала бы известная «Баллада» («Дрожат гаражи автобазы…»).
14
Вопроса о внешних связях произведения мы здесь вообще не касаемся, хотя, очевидно, и там возможна та или иная структурная методика.
15
Ср. замечания о мнимой «бесцветности интеграла» – Фейнберг 1965.
16
Имеется в виду гипотеза Кожинова (Кожинов 1965: 103).
17
Так, некоторых современных семиотиков смущает моделирование «понимания языков в речевом взаимодействии» (см. Кожинов 1965: 96–100).
18
Авторы идут на сознательное упрощение темы, отвлекаясь, например, от рассмотрения того ее аспекта, который можно было бы назвать «мечты концессионеров и советский образ жизни». Очевидно также, что наши правила и требования к построению сформулированы во многом ad hoc; ближайшей задачей является их обобщение, уточнение и выяснение отношений между ними, а также определение порядка их применения при порождении текста. Сам разбор эпизода по необходимости предельно сжат, его назначение чисто иллюстративное – хотя бы намекнуть доброжелательному читателю на существо защищаемого нами подхода.
19
Термин Эйзенштейна (см. Эйзенштейн 1964–1971: IV, 81–90).
20
Ср. выше два принципа Мазеля.
21
Говоря «получаем», мы имеем в виду, что это решение (как и все последующие) может быть по заданным функциям «выдано» автоматически, то есть человеком, незнакомым с романом (об альтернативных решениях см. ниже).
22
Все сказанное в разделе 5, по-видимому, подрывает теорию «неуловимого», по которой «аромат» художественного произведения возникает где-то в высших его сферах, в царстве «чуть-чуть», все же остальное, что поддается анализу и формализации, есть внеэстетический «скелет». Сторонники этой теории не замечают, что если она верна, то любое самое гениальное произведение оказывается на 99 % ремесленной поделкой, которую в последний момент спасает и делает искусством капля чудодейственного «художественного эликсира». Более вероятно, что художественное вырабатывается на всех уровнях, начиная с общего замысла вещи, с ее контуров. Не так уж трудно придумать сравнение глаз Катюши Масловой с мокрой смородиной; труднее вызвать к жизни весь мир образов и коллизий «Воскресения». Неуловимое «чуть-чуть», просвечивающее в сравнениях и метафорах, стоит на плечах многоэтажного, возведенного с точным художественным расчетом здания структуры и представляет собой лишь ее завершение, ее последние шаги, или штрихи.
23
Ср. лингвистику, где крупные открытия были связаны с поисками оптимальной процедуры для такой «неинтересной» вещи, как грамматический разбор. Заметим, что в литературоведении вещи, аналогичные грамматическому разбору, скорее отсутствуют.
24
Ср., с одной стороны, роль грамматик индейских языков для формирования дескриптивной лингвистики или алгоритмов машинного перевода для современной теории языка, а с другой – печальное зрелище так называемого S-структурализма (см. Ревзин 1962 и ряд других сочинений).
25
Практически вывод может останавливаться на том или ином приближении к тексту, его «полуфабрикате» – например, таком, как изложение сюжета (для прозы), подстрочник (для стихотворения, см. Жолковский 1974), «архиострота» (для остроты, см. Щеглов 1975 б и в настоящем издании, с. 119 и далее) и т. п.
26
В дальнейшем, кроме термина «тема», употребляется также термин «элемент», обозначающий любой объект, к которому применяется тот или иной ПВ: тему, ее часть или аспект, что-либо полученное из темы применением ПВ и т. п.
