Василий Аксенов - «Юность». Избранное. X. 1955-1965

О чем он думает, спортсмен, дыханье затая.
Идя на запрещенный риск, приняв неравный бой!
«Потом — ругай меня жюри, суди меня судья,
А нынче не судьба со мной, а я шучу с судьбой».

О ком он думает, солдат, в окопе у врага,
И не «ура», а просто «а» рыдая, как пурга,
Россия-а — «а», отчизна — «а» и «а» — родная мать.
О чем кричит, и как его, солдата, понимать!
Как понимать его судьбу, его душевный рост?

Простой советский человек
             совсем не так уж прост.

Я забыл свою первую строчку.
А была она так хороша.
Что, как взрослый на первую дочку,
Я смотрел на нее не дыша.
Луч по кляксам, как по чечевицам.
Колыхался. И млело в груди.
Я единственным был очевидцем
Посвященья. Тот миг позади.
Но доныне все кровью в рассрочку
За свое посвященье плачу.
Я забыл свою первую строчку,
А последней я знать не хочу!

Декабрь. А все еще в новинку
И стекла в холоде и лед.
И все еще следишь снежинку.
Как испытательный полет.
Но так уверенно по крышам
Ложится белое, что мы
Не скоро, видимо, услышим
Об отступлении зимы.
В такие дни — на переходе.
На переломе — этот снег
Нас ошарашивает вроде.
Хоть изумленья-то и нет.
Но, точно нового завязка.
Влетает в души и дома
Природы беглая подсказка:
Уже не осень, а зима.
Уже летят, уже не тают.
Уже пласты — не кутерьма.
Цыплят по осени считают.
Всех сосчитал! Уже зима.
И ты, еще под летним хмелем.
Осенний не решив вопрос.
Уж как хозяйственник с портфелем
Спешишь к метелям на разнос.
Невдалеке от Мавзолея
Плоды рябин среди ветвей
Уже, белея и алея.
Висят, как стаи снегирей.
Ты возле них так четко слышишь
Наплыв ветров, как гул годов…
Уже привозят снег на крышах
Вагоны дальних поездов.

Легко обремененный снегом.
Зеленый, постоянный бор
Возносит вровень с желтым небом
Свой пухом веющий убор.
На плавных вогнутых сугробах
Мерцают иглы и сучки,
А между елей густобровых
Проталин черные очки.
Иду сквозь эту колоннаду.
Прислушиваясь на ходу
К улегшемуся снегопаду.
Он слушает, как я иду.
Я здесь прямею и не трушу
Того, как даль вступает в близь,
Когда приструнивает душу
Сосна, настроенная ввысь.
Здесь, где сомнения нелепы,
Милы мне всплески зимних птах
И снега влажные прилепы
На бронзовеющих стволах.

Я нынче не хозяин здесь, а гость.
Сижу, как прежде, в садике на
               лавочке.
Курю, штиблет распутывая лямочки,
И вешаю на длинный ржавый
             гвоздь…
На солнце груши светятся насквозь.
Как будто электрические лампочки.
Тепло!
Играют дети под плетнем
И жалят животы себе крапивою…
Выходит мама.
Мама в голубом.
Сегодня мама хочет быть красивою.
Справляется, чего же я хочу:
Огурчиков ли, молочка ль парного!
Справляется, чего же я молчу.
Как из колодца воду на бахчу,
Вытягиваю медленное слово…
Ах, мама,
Я, как никогда, здоров.
Я просто на тебя смотрю, любимая.
Вот, мама.
Стаял снег твоих зубов,
И улетела юность лебединая…
Что я!
А мне не надо ничего —
Ни пирожков, ни молочка, — спасибо.
И не о том у сына своего
Ты в день его рождения спросила…
Мне бы хотелось, милая, с тобою
Вернуть года,
Как с юга птиц домой.
Не потому, что их я плохо прожил,
А только для того.
Чтоб в этот день погожий,
Захлестнутый водою золотою.
Тебя увидеть, мама, молодой…

Еще,
Еще!
Закат красней латуни,
Кирка, того гляди, сорвется, зля…
Мозоли, как кармашки, на ладони —
В них забивается, ржавея в кровь,
               земля.
Но ничего…
Но мы еще посмотрим.
Минута отдыха, как ложь, горька.
Да, ничего!
Да, мы еще поспорим!
Ночь.
Месяц в небе — гнутая кирка.
Дружней, ребята, веселее, что ли!
Что сопли распустил, эй ты,
             рабочий класс!
Нас много, тех, кому карманы, как
               мозоли,
И на руках мозоли, как карманы…
Много нас!
Греми, кирка!
Кроши слепую землю!
Сурово падай, гулко падай вниз!
Здесь будет дом.
А здесь вот будет зелень.
А вообще здесь будет
Коммунизм.

Когда стране
     опасность угрожала.
Страна в поход
     солдата снаряжала,
Земля дымилась,
     грохотало время.
Звезда алела
     на суконном шлеме.
Хасанские высоты и высотки —
Звезда алела
     на простой пилотке.
Гремело время,
     и земля горела,
Звездой советской
     каска багровела.
Шагал солдат,
     шагал дорогой бранной.
Спасал свою,
     спасал чужие страны.
И то ль в разведке,
     то ль в бою открытом
Споткнулся вдруг.
На землю пал убитым.
Летело время.
Грохот смолк орудий.
Убитого нашли солдата
          люди.
Над ним
   в молчанье траурном стояли,
А имени солдатского не знали.
Не знали.
Не могли послать известье
Ни матери солдатской,
          ни невесте.
И догадались люди,
         и тогда-то
В огромный город
        отнесли солдата.
И, схоронив на площади в могиле,
Над ней огонь навеки засветили.
Чтоб мать узнала,
        где могила сына.
Весной цветы невеста приносила,
Чтоб каждый проходил,
          благоговея.
Как у святых ступеней
          Мавзолея.

И вот в свои семнадцать лет
Я стал в солдатский строй…
У всех шинелей серый цвет,
У всех — один покрой.

У всех товарищей-солдат
И в роте и в полку
Противогаз, да автомат.
Да фляга на боку…

Я думал, что не устою.
Что не перенесу.
Что затеряюсь я в строю.
Как дерево в лесу.

Льют бесконечные дожди,
И вся земля — в грязи,
А ты, солдат, вставай, иди.
На животе ползи.

Иди в жару, иди в пургу.
Ну что, не по плечу!
Здесь нету слова «не могу»,
А пуще — «не хочу».

Мети, метель, мороз, морозь,
Дуй, ветер, как назло, —
Солдатам холодно поврозь,
А сообща — тепло.

И я иду, и я пою,
И пулемет несу,
И чувствую себя в строю.
Как дерево в лесу…

Не спугните… Ради бога, тише!
Голуби целуются на крыше.
Вот она, сама любовь ликует —
Голубок с голубкою воркует.
Он глаза от счастья закрывает,
Обо всем на свете забывает…

Мы с тобою люди, человеки,
И притом живем в двадцатом веке.
Я же, как дикарь, сегодня замер
Пред твоими карими глазами.
Волосы твои рукою глажу —
С непокорными никак не слажу.
Я тебя целую, дорогую…
А давно ли целовал другую.
Самую любимую на свете!

Голуби, пожалуйста, ответьте,
Голуби, скажите, что такое!
Что с моей неверною рукою.
Что с моими грешными губами!
Разве так меж вами, голубями!
Разве так случается, скажите,
В вашем голубином общежитье!..