Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

Время шло. И первый отпуск
вскоре Гиппо получил.
Взял он в руки школьный глобус
и все страны изучил.

Осмотрел Восток и Запад,
мёрзлый Север, жаркий Юг,
буйных трав представил запах
и дыханье снежных вьюг.

Вспомнил отчее болото,
крик мартышек в синей мгле.
«Нет, — решил он, — неохота
колесить по всей земле».

И порывшись, как в шкатулке,
в ёмкой памяти своей,
вспомнил он, как на прогулке
в Сандуновском переулке
он в один из прошлых дней

познакомился, гуляя,
с председателем одной
агрофирмы на Валдае,
и его к себе домой

звал он в гости, расставаясь.
Говорил: «Да там у нас
лес такой, что всем на зависть!
Баня, озеро и квас —
просто самый высший класс!

Там такой сладчайший воздух,
что его всё пьёшь и пьёшь.
Ты такой целебный отдых —
в целом мире не найдёшь!

Приезжай! Увидишь глыбы,
что ледник принёс во льдах…»

…И, припомнив это, Гиппо
молвил: «Еду на Валдай!»

Завернув в пакет бумажный
сто горячих пирожков,
Гиппо сел в вагон багажный
и, как мэр Москвы Лужков,

помахал Москве фуражкой,
а потом присел в углу,
молока попил из фляжки
и — состав поплыл во мглу.

Чтоб в пути не ведать скуки,
Гиппо вынул пирожки…
За стеной роились звуки,
плыли в окнах огоньки,

поезд мчался, что есть мочи,
сам себе крича: «Наддай!..» —
и среди апрельской ночи
встал на станции «Валдай».

На платформе Гиппо ждали
председатель и шофёр.
В темноте лежали дали,
в стороне урчал мотор.

У вокзала под берёзкой
припаркован был фургон.
Вот в него по толстым доскам
и взошёл тихонько он.

И потом — не так, чтоб споро —
он поехал через лес,
слыша, как скрипят рессоры,
ощущая Гиппо вес.

Час спустя, машина встала.
Дверь открылась. Он сошёл…
Над землёй — уже светало.
Быстро таял ночи шёлк.

Перед ним, ещё в тумане,
чудо-озеро легло.
У воды темнели бани,
гладь блестела, как стекло.

Вдалеке — как войско, строго —
леса высилась гряда.
И почти что у порога
тёмных бань была вода…

«Нынче снег обильно таял,
так бывает иногда,
вот и уровень Валдая
поднят выше, чем всегда, —

председатель излагает,
Гиппо улицей ведя. —
Впрочем, нас то — не пугает.
Лишь бы не было дождя!..»

И помчались дни, сгорая,
как дрова в большом костре.
В председательском сарае
Гиппо спал, как на ковре,

на душистом мягком сене,
вкусный борщ из таза ел
и, гуляя по деревне,
на окрестности глазел.

Как-то раз его в коровник
председатель пригласил.
И, введя в сарай огромный,
во всю мощь провозгласил:

«Вот, бурёночки, вам всем бы
стать фигурою, как он.
Ешьте втрое больше сена,
поправляйтесь до трёх тонн!

Зимы здесь у нас суровы,
но в кормах нехватки нет.
Будь вы все гиппокоровы —
хватит сена на обед!..»

И в свинарник как-то тоже
был он позван, где потом
свиноматкам толстокожим
был в пример поставлен он.

Но в другие дни, гуляя,
он бродил из края в край
вдоль по берегу Валдая,
а потом к себе в сарай

возвращался к ночи ближе
и, из таза съев борща,
долго слушал, как на крыше
мыши бегают, пища.

Иногда и днём он тоже,
утомившись есть-гулять,
на своём пахучем ложе
оставался отдыхать.

После сытного обеда
хорошо лежать в тиши
да внимать сквозь сон, как где-то
ветерок травой шуршит…

Но однажды он проснулся
оттого, что дождь идёт —
так идёт, словно прогнулся
над Валдаем небосвод.

Разлепив спросонья веки,
он шагнул во двор скорей —
а вокруг бушуют реки,
плещет море у дверей.

И внезапно, как от боли,
кто-то крикнул у двора:
«Там остались дети в школе!
Их спасать давно пора!..»

И в уме, как на картине,
Гиппо тут же увидал —
школа-то стоит в низине!
А вокруг — девятый вал

Их ведь смоет этот дождик!
Вон он — всё с водой смешал…
И, рванув, как внедорожник,
Гиппо к школе побежал.

Вот и школа… В брызг тумане —
только крыша над водой,
словно остров в океане,
окружённый злой бедой.

По волнам несутся книжки,
воды тёмные бурлят.
А на крыше ребятишки,
как воробышки, сидят

Кто-то вдруг, срывая глотку,
закричал, чтоб всем дошло:
«Лодку! Надо срочно лодку!..»
Но все лодки унесло.

И, как тяжкое мычанье,
горький стон исторг народ…
И тогда, прервав молчанье,
Гиппо выступил вперёд:

«Эта крыша для ночлега —
детям вовсе ни к чему.
Вон в кустах стоит телега —
вяжем к телу моему!

Ставим мне её на спину
и верёвкой — к животу!
Я сто раз нырял в трясину,
знать, и тут не подведу…»

Так, с привязанной телегой,
Гиппо бросился в поток —
и, скользя в волнах тюленем,
быстро воду пересёк.

Где поток бурлил потише,
плавно к школе выгреб он
и дрожащих ребятишек
принял с крыши в свой «салон».

Взял за раз он душ пятнадцать —
так сказать, один лишь класс,
потому пришлось мотаться
за детьми всего пять раз.

Пятый раз на берег выйдя
с детворою на спине,
оглянувшись, он увидел
только книжки на волне.

Крыша школы напрочь скрылась
в тёмных водах глубины,
но сбылась Господня милость —
дети были спасены!

Все детишек обнимали,
не тая счастливых слёз,
и в восторге целовали
Гиппо прямо в мокрый нос…

А когда вода опала
и подсохла всюду грязь,
люди что-то вроде бала
закатили, веселясь.

И, со всеми отмечая
день спасения детей,
три ведра крутого чая
Гиппо выпил без затей.

Но пришла пора прощаться,
утром Гиппо уезжал.
И опять он всем на счастье
круглой кепкою махал.

В серых мхах лежали глыбы,
зрел малины урожай.
А вослед летело: «Гиппо!
Милый Гиппо! Приезжай!..»

Как-то, ближе к дням сентябрьским
(чтобы ветры — не грубы),
все решили вдруг собраться
и поехать по грибы.

Обсудили всё с любовью
и велели приходить
тем, кто хочет в Подмосковье
по лесочкам побродить.

Час назначили для сбора.
И, когда пришла пора,
Гиппо встал с утра и скоро
вышел бодро со двора.

Никогда в лесах российских
он с лукошком не бродил,
никогда в траве росистой
он грибов не находил.

И ему хотелось часто,
утоляя в сердце грусть,
отыскать в лесу, как счастье,
белый гриб иль спелый груздь.

Потому, немного нервный,
с растревоженной душой,
в этот день он самый первый
к месту сбора подошёл.

«Как грибы искать он будет?
Как он будет их срывать?» —
волновался Гиппо, будто
шёл экзамены сдавать…

...........................................

…Все в автобусе просторном
сели дружною гурьбой,
ну а Гиппо — на платформе
потащили за собой.

Рано утром спит столица.
Нет заторов, пробок нет.
День, как чистая страница —
просит всех вписать куплет.

Попетляв по переулкам
в лабиринте городском,
по шоссе, под небом гулким,
полетели с ветерком!

В наши дни, в начале века,
эта правда многих злит:
город — губит человека,
а природа — веселит.

Стоит выехать за город —
и вовсю поёт душа,
каждый снова сердцем молод,
ну, а жизнь — так хороша!

Чтоб жевательной резинкой
дни свои не изводить,
лучше по лесу с корзинкой
в размышлении бродить.

Нет ни тучки в небе синем.
Покидает душу грусть.
Вот и смешанный осинник…
Вот и первый крупный груздь…

Гиппо тоже от тропинки
двинул в чащу напрямик.
Что ни шаг — то гриб в корзинке,
что ни гриб — то боровик.

Кислородом, как глюкозой,
наслаждаясь от души,
встретил зайца под берёзой,
крикнул: «Зайка! Попляши!»

Но косой ничуть не струсил:
«Фиг! — сказал. — Не погляжу,
что здоровый ты, и в узел,
как верёвку, завяжу!»

«Ой! А как же развязаться?» —
Гиппо в спор, шутя, полез.
И они с хвастливым зайцем
огласили смехом лес.

Целый час, наверно, кряду
(так, что начали дрожать)
хохотали до упаду,
не умея смех сдержать.

Но, в конце концов, простился
Гиппо с маленьким дружком
и к автобусу пустился.
(Не идти ж в Москву пешком?)

Там последние сходились,
выясняя: «Груздь? Не груздь?»
На свои места садились,
на коленки ставя груз.

Все расселись понемногу.
Лес был светел и багрян.
И в обратную дорогу
покатил их караван.

Гиппо, лёжа на платформе,
любовался на грибы,
столь прекрасные по форме,
что текла слюна с губы…

Но лишь тронулись, как тут же
хлынул ливень — да такой,
что вода, сливаясь в лужи,
потекла вокруг рекой.

Вмиг размыло всю дорогу,
и пустяшная гора
превратилась в недотрогу —
не осилить на ура!

Вновь и вновь скользят колёса,
но не могут взять подъём.
Час стоит перед откосом
их автобус под дождём.

Был он новым, не разбитым,
и мотор совсем не плох,
но урчал, урчал сердито —
а потом совсем заглох.

Неподъёмной чёрной глыбой
небосвод вверху завис…
Тут позвал шофёра Гиппо:
«Эй, приятель, отзовись!

Выйди, брат, на мокрый дождик
и верёвку захвати.
Да один конец надёжно
за автобус зацепи.

А другой, зубами стиснув,
я на гору потащу…
(Я геройства не ищу.
Но грибам не дам закиснуть!)»

Намотав конец верёвки
на живот свой, он шагнул
по размытой скользкой бровке
и автобус потянул.

Ноги мощные вбивая,
точно сваи, в глинозём,
Гиппо топал, напевая
ворох слов о том, о сём.

Помня тексты, как в тумане,
ставя рифмы невпопад,
вместо слов: «Комбат, батяня», —
он: «Потянем, — пел, — комбат!»

Песни сладкое звучанье
будоражило леса,
будто трактора рычанье,
сотрясая небеса.

Так горланя, он по лужам
отбивал ногами такт…
Пусть он вырос неуклюжим,
но не хилым — это факт!

Не вприпрыжку, не проворно,
не катясь, как колобок,
но автобус и платформу —
он на гору заволок.

Тут водитель чем-то грюкнул,
пару раз нажал педаль —
и мотор привычно хрюкнул,
приглашая мчаться вдаль.

Гиппо снял верёвку с брюха,
в мыслях брюки засучил
и, подпрыгнув вверх упруго,
на платформу заскочил.

Там улёгся, как на льдине,
мокр от носа до хвоста.
Вот — корзинка. А в корзине…
Боже мой, она — пуста!

На случайной, видно, кочке
опрокинулась она —
и все дивные грибочки
улетели с её дна.

От потери, скажем честно,
Гиппо малость загрустил.
Но автобус тронул с места
и к столице припустил.

Два часа дорожной скуки,
и — привет, родной Арбат!
Все корзинки взяли в руки
и на свой «улов» глядят.

Только в Гиппином лукошке
ни грибочка не найти.
Не осталось там ни крошки —
всё рассыпалось в пути!

Он уже собрался двинуть
в дом, где он в столице жил,
вдруг ему в его корзину
кто-то гриб свой положил.

И другой, и третий следом —
подбежали все подряд.
«Будешь, Гиппо, ты с обедом!» —
улыбаясь, говорят.

Все хохочут: «Как удачно
ты на горку нас подвёз!» —
и при том целуют смачно
прямо Гиппо в мокрый нос.

Или, гладя шею Гиппо,
каждый ласково, как мог,
говорил ему: «Спасибо!
Ты нам здорово помог!»

«Если бы не ты, дружище,
мы бы ночь, подмогу ждя,
без постели и без пищи
мучились среди дождя…»

...........................................

…Так прошла суббота эта
накануне сентября.
И пришла, сменяя лето,
осень, золотом горя.

А за ней — в клубах мороза —
уж зима кричит: «Держись!..»

(…Впрочем — это больше проза.
Хоть и проза тоже — жизнь.)