Джордж Байрон - Шильонский узник

1
Ассирияне шли, как на стадо волки,
В багреце их и в злате сияли полки,
И без счета их копья сверкали окрест,
Как в волнах галилейских мерцание звезд.

2
Словно листья дубравные в летние дни,
Еще вечером так красовались они;
Словно листья дубравные в вихре зимы,
Их к рассвету лежали рассеяны тьмы.

3
Ангел смерти лишь на ветер крылья простер
И дохнул им в лицо – и померкнул их взор,
И на мутные очи пал сон без конца,
И лишь раз поднялись и остыли сердца.

4
Вот расширивший ноздри повергнутый конь,
И не пышет из них гордой силы огонь,
И как хладная влага на бреге морском,
Так предсмертная пена белеет на нем.

5
Вот и всадник лежит, распростертый во прах,
На броне его ржа и роса на власах;
Безответны шатры, у знамен ни раба,
И не свищет копье, и не трубит труба.

6
И Ассирии вдов слышен плач на весь мир,
И во храме Ваала низвержен кумир,
И народ, не сраженный мечом до конца,
Весь растаял, как снег, перед блеском Творца!

1
Сияй в блаженной, светлой сени!..
Из душ, воскресших в оный мир,
Не целовал прелестней тени
Сестер благословенный клир.
Ты все была нам: стань святыней,
Бессмертья преступив порог!
Мы боль смирим пред благостыней:
Мы знаем, что с тобой – твой бог.

2
Персть над тобой легка да будет,
Как изумруд – светла трава,
Цветы цветут, и мысль забудет
О сени смертной: ты – жива!
Земля свод кущ всегда зеленых
Взрастит… Но пусть ни скорбный тис
Здесь не печалит дум смущенных,
Ни темнолистный кипарис.

Прощай, о страна, что влекла над землею
Гроза моей славы громадную тень.
Я день твоей жизни наполнил собою,
Самый темный и самый блистательный день.
Я боролся один с необъятной вселенной…
Метеорами счастья за грань завлечен,
Лишь раз побежденный, отныне я – пленный,
Но скованный пленник был ужас племен!

О Франция! мне предоставив кормило,
Ты жемчужиной мира, ты чудом была!
Не мое, а твое утомленье судило,
Чтоб сиянье померкло и слава прошла.
Я плачу о верных, чья мощь мне давала
Успехи в борьбе и кого уже нет.
Орел, мой орел не взлетит, как бывало,
Зрачки устремляя на солнце побед.

Прощай же, о Франция! Если ж свободы
Святые призывы воскреснут в стране
И мертвых фиалок заветные всходы
Опять зацветут, – не забудь обо мне!
Легионы восстанут на зов мой из гроба,
Я сумею еще побороться с врагом!
Разбей эту цепь, – мы окованы оба, —
И к тебе возвращусь я избранным вождем!

Надежду счастьем не зови:
Хранит минувшее Любовь.
Пусть будет память – храм Любви,
И первый сон ей снится вновь.

И все, что память сберегла,
Надеждой встарь цвело оно;
И что Надежда погребла,
В ее слезах растворено.

Обманной далью льстит стезя:
Манящим маревам не верь!
Чем были мы, нам стать нельзя;
И мысль страшна, – что мы теперь.

Когда был страшный мрак кругом,
И гас рассудок мой, казалось,
Когда надежда мне являлась
Далеким бледным огоньком;

Когда готов был изнемочь
Я в битве долгой и упорной,
И, клевете внимая черной,
Все от меня бежали прочь;

Когда в измученную грудь
Вонзались ненависти стрелы,
Лишь ты во тьме звездой блестела
И мне указывала путь.

Благословен будь этот свет
Звезды немеркнувшей, любимой,
Что, словно око серафима,
Меня берег средь бурь и бед.

За тучей туча вслед плыла,
Не омрачив звезды лучистой;
Она по небу блеск свой чистый,
Пока не скрылась ночь, лила.

О, будь со мной! учи меня
Иль смелым быть иль терпеливым:
Не приговорам света лживым, —
Твоим словам лишь верю я!

Как деревцо стояла ты,
Что уцелело под грозою,
И над могильною плитою
Склоняет верные листы.

Когда на грозных небесах
Сгустилась тьма и буря злая
Вокруг ревела, не смолкая,
Ко мне склонилась ты в слезах.

Тебя и близких всех твоих
Судьба хранит от бурь опасных.
Кто добр – небес достоин ясных;
Ты прежде всех достойна их.

Любовь в нас часто ложь одна;
Но ты измене не доступна,
Неколебима, неподкупна,
Хотя душа твоя нежна.

Все той же верой встретил я
Тебя в дни бедствий, погибая,
И мир, где есть душа такая,
Уж не пустыня для меня.

Я видел сон… Не все в нем было сном.
Погасло солнце светлое, и звезды
Скиталися без цели, без лучей
В пространстве вечном; льдистая земля
Носилась слепо в воздухе безлунном.
Час утра наставал и проходил,
Но дня не приводил он за собою…
И люди – в ужасе беды великой
Забыли страсти прежние… Сердца
В одну себялюбивую молитву
О свете робко сжались – и застыли.
Перед огнями жил народ; престолы,
Дворцы царей венчанных, шалаши,
Жилища всех имеющих жилища —
В костры слагались… города горели…
И люди собиралися толпами
Вокруг домов пылающих – затем,
Чтобы хоть раз взглянуть в глаза друг другу.
Счастливы были жители тех стран,
Где факелы вулканов пламенели…
Весь мир одной надеждой робкой жил…
Зажгли леса; но с каждым часом гас
И падал обгорелый лес; деревья
Внезапно с грозным треском обрушались…
И лица – при неровном трепетанье
Последних замирающих огней
Казались неземными… Кто лежал,
Закрыв глаза, да плакал; кто сидел,
Руками подпираясь, улыбался;
Другие хлопотливо суетились
Вокруг костров – и в ужасе безумном
Глядели смутно на глухое небо,
Земли погибшей саван… а потом
С проклятьями бросались в прах и выли,
Зубами скрежетали. Птицы с криком
Носились низко над землей, махали
Ненужными крылами… Даже звери
Сбегались робкими стадами… Змеи
Ползли, вились среди толпы, шипели,
Безвредные… Их убивали люди
На пищу… Снова вспыхнула война,
Погасшая на время… Кровью куплен
Кусок был каждый; всякий в стороне
Сидел угрюмо, насыщаясь в мраке.
Любви не стало; вся земля полна
Была одной лишь мыслью: смерти – смерти
Бесславной, неизбежной… Страшный голод
Терзал людей… И быстро гибли люди…
Но не было могилы ни костям,
Ни телу… Пожирал скелет скелета…
И даже псы хозяев раздирали.
Один лишь пес остался трупу верен,
Зверей, людей голодных отгонял —
Пока другие трупы привлекали
Их зубы жадные… Но пищи сам
Не принимал; с унылым долгим стоном
И быстрым, грустным криком все лизал
Он руку, безответную на ласку,
И умер наконец… Так постепенно
Всех голод истребил; лишь двое граждан
Столицы пышной – некогда врагов —
В живых осталось… Встретились они
У гаснущих остатков алтаря,
Где много было собрано вещей
Святых. . . . . .
Холодными костлявыми руками,
Дрожа, вскопали золу… Огонек
Под слабым их дыханьем вспыхнул слабо,
Как бы в насмешку им; когда же стало
Светлее, оба подняли глаза,
Взглянули, вскрикнули и тут же вместе
От ужаса взаимного внезапно
Упали мертвыми. . . . .
. . . . . . . . .
. . . . И мир был пуст;
Тот многолюдный мир, могучий мир
Был мертвой массой, без травы, деревьев
Без жизни, времени, людей, движенья…
То хаос смерти был. Озера, реки
И море – все затихло. Ничего
Не шевелилось в бездне молчаливой.
Безлюдные лежали корабли
И гнили на недвижной, сонной влаге…
Без шуму, по частям валились мачты
И, падая, волны не возмущали…
Моря давно не ведали приливов…
Погибла их владычица – луна;
Завяли ветры в воздухе немом…
Исчезли тучи… Тьме не нужно было
Их помощи… Она была повсюду…

Пусть прелесть матери с умом отца
В нем навсегда соединится,
Чтоб жил он в добром здравье до конца
С завидным аппетитом Риццо.

Пою дитя любви, вождя войны кровавой,
Кем бриттов отдана Нормандии земля,
Кто в роде царственном своем отмечен славой
Завоевателя – не мирного царя.
Он, осенен крылом своей победы гордой,
Вознес на высоту блистательный венец:
Бастард держал, как лев, свою добычу твердо,
И бриттов победил в последний раз – храбрец.