Кирилл Ковальджи - Звенья и зёрна

Купил себе красок масляных
и холст… И в чаду ночей
забыл, что на каждого мастера
приходится сто портачей.

Поэзию, чтоб ахнула толпа,
подчеркиваешь позой и эстрадой,
как веки синькой, как уста помадой,
как ноги — мини-юбкой до пупа.

Он всю ночь корпел угрюмо,
кулаками тер виски,
думал, думал и придумал
две зачеркнутых строки.

Извивается, робея,
развиваются суставы,
и со временем, грубея,
превращается в удава.

Провозгласил: «Я все могу!
Добьюсь, мне никого не жалко…»
Кто наследил в твоем мозгу?
Наполеон и коммуналка.

Все еще запрет провозглашается.
Пусть грозит ослушнику клеймо:
то, на что никто не соглашается,
делается исподволь само.

Стремятся радикально
себя освободить:
похвально спать повально,
но стыдно полюбить!

Боже, люди портят, как злодеи,
лучшую из мыслимых идей.
Люди не годятся для идеи,
хорошо бы вовсе без людей!

Пришел в алфавитную:
— Дайте мне гласную.
— Нет гласных.
Все — согласные.

— Я не пророк,
пока вон тот стоит спиной,
пока не все пошли за мной —
я одинок.

Надгробий странное соседство:
оставил всяк по мере сил
наследие или наследство,
а кто-то просто наследил…

Сладкая жизнь подытожена:
стопкой слайдов сквозных
друг на друга наложены
лица наложниц твоих…

За плотиною тихая заводь,
благодать — ни страстей, ни измен.
Я отлично усвоил, что Запад
начинается выше колен.

Ты человек фанерный,
а я живой и нервный.

Истина шероховата.
Он шлифует ее воровато:
вот теперь хороша,
      зеркалится,
отражает хозяина,
      скалится.

Один плюс одна
получается три
или больше.

Советовали лайнеру в полете
«остановиться, оглянуться»…

Смотрю я в оба, но не всякий раз…
О зоркости поговорим особо.
Когда я целюсь — закрываю глаз.
Когда целуюсь — закрываю оба.

Как некрасива красавица,
Когда ей никто не нравится!

У французского у народа
не всегда французская мода:
Жанне д'Арк, например, не надо
ни духов, ни губной помады.

Рыцари наши ослабли:
раньше усы и сабли
обозначали мужчин,
нынче — машина и чин…

Совершенный дурак
      обожает свое совершенство,
круглый — с ног не собьешь,
      взял, катясь, над некруглыми шефство…

Милый мой лектор, жеватель речей,
в зале храпит большинство…
Время отнять у десятков людей
проще, чем у одного.

В коридоре весь день
ждет врача инвалид,
санпросветбюллетень
перед носом висит.

Если в будущем только зиянье,
только прочерк, изъятье, изъян,
я воскликну: назад к обезьяне!
…О, безъядерный мир обезьян!

Гонка была: при жизни
      кто воспоет искусней?
Гонка теперь: мертвеца
      кто посмелее лягнет?
Я говорю о поэтах. Это, конечно, грустно.
Всем по заслугам, однако,
      жизнь в свой черед воздает.

— Возродим Россию,
     но без инородцев
и напьемся сами из своих колодцев… —
Не сказал, однако, сей миссионер:
выйдет ли Россия
      из СССР?

Начинаются муки:
издается указ,
что отныне за Буки
принимается Аз…

…Но уже не противники,
      в драке орущие, —
входит новое в моду
      для каждой страны:
настоящий мужчина —
      кто против оружия,
настоящий герой
      не допустит войны.

Не смотри в небеса вопросительно, —
никого там не снимут с поста:
снова звезды,
как члены президиума,
занимают свои места.

Переименованный город
пахнет кличкой, и прозвищем,
и переменой фамилии
не по любви…

У пса сторожевого
реакция на чужого
одна — он с лаем кидается
на жулика и на Толстого.

Дивимся твоему уму,
ты выше нас, тебе виднее,
но это, милый, потому,
что ты сидишь у нас на шее!

Европейские страны,
где мелькал я, где был, —
полюбите Россию,
как я вас полюбил!

Если нос у тебя — картофель,
вряд ли глаз — как алмаз,
если ты Мефистофель в профиль,
вряд ли ангел анфас…

Нам такое наследство оставлено,
что надолго за нами увяжется:
сталинизм отказался от Сталина,
больше ни от чего не откажется!

1961

От Востока у Толстого много,
но сильней российское во Льве:
никогда не занимался йогой,
не стоял на голове!

По стране разрастается Город,
переменишь две буквы — Народ,
завтра будем писать — Горожанин
вместо прежнего — Гражданин.

Сколько ни дави на доски
под водой —
не взрастишь у них присоски
никакой.

Усмехается дьявол криво:
— Дети Большого Взрыва,
что ж испугались вы малого,
атом раскалывая?

Кровь не пролита — дело чисто?
Это вещи отнюдь не подобные:
есть же разница, люди добрые,
между донорством и вампирством!

Кто защищает природу,
женщин и редких зверей,
кто улучшает породу
пуделей и королей…

Он сделал открытие очень простое,
но в этом открытии мало хорошего:
дешевая женщина — дорого стоит,
дорогая женщина — дешево…

Мы любим новизну,
А больше — повторенье:
За волнами волну,
За ночью — пробужденье.

Молитва или песнь,
Признанье или праздник,
Раз повторенье есть,
То жизнь еще прекрасна!

Как молнии разряд
Влюбленность. Что откуда?
Как будто первый взгляд
Мгновенно вспомнил чудо.

За миг и мир возник!
Любовь и вдохновенье —
Неповторимый миг,
А словно — повторенье.

И жизнь, и жизнь сама,
Вселенной блик случайный,
Еще сведет с ума
Своей бессмертной тайной.

Пусть, как в засаде рысь,
Готовит смерть развязку,
Мы жизнь, как в детстве сказку,
Попросим: повторись!

На Ваганьковском храм Воскресения
видит, как ручейками течет
от Высоцкого до Есенина
нескончаемый русский народ.

Та гитара и та березка
ни на площади, ни в метро
не представлены, как Маяковский,
приравнявший к штыку перо.

Но и он молодым кремирован, —
что с того, что отлит в чугуне?..

Кто состарился — тот премирован.
Жизнь улучшилась в нашей стране.

Всё ж какому-то юноше Муза
«Присягни, — говорит, — полюблю,
как Есенина,
как Маяковского,
как Высоцкого,
погублю…»