Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)
— Вот беда. А каким же было основное знание? Которое всеобъемлющее?
— Изучал я отщепенцев. Оторванных от всех. Отвергнутых. Отодвинутых от куска хлеба и от куска сахара тоже. Начиналось всё так.
Человек начал свой бесконечный рассказ. Через какое-то время, может, двое суток, а может, и через две минуты он увидел, что его никто не слушает. Потом он вспомнил, что рядом с ним и прежде-то никого не было, что ему показалось, что его кто-то о чём-то спрашивает. Давно его никто и ни о чём не спрашивал. Да и вряд ли спросит. И он продолжал свой рассказ о необыкновенной красоте, которая всегда — друг одиночек, кем-то избранных, возвышенна до такой степени, что и дела нет до неё никому, возвышайся она хоть над всей вселенною, поднимайся и удаляйся туда, куда не достать ни человеческому глазу, ни глазу телескопа.
Человек всё говорил и говорил, но уже не вслух, а в уме, про себя, чтоб его никто не слышал. Хотя разговоры с самим собой и не запрещены законом, мало ли что.
9. Звонок из прошлого
— Алё!
— Алё!
— Это Дуся.
— Очень рад, безмерно счастлив, звонок неизвестного — к добру.
— Это не неизвестный, а когда-то известная. Это Дуся — источник вашего вдохновения и радостей, которые бывают только неземными, небесными, как выражались вы тогда, не знаю, какие выражения сегодня у вас в ходу, но тогда вы утверждали, что Дуся — ваша мечта, единственная фея, которая может заменить всё сущее на земле. Это та самая девушка, к вашему сведению.
— Дуся, я узнал тебя! Как ты там? Счастлива, радуешься всему или уже нет?
— Конечно, радуюсь. Всё очень славно у меня. А ты меня забыл?
— Да что ты? Я только то и делал, что думал о тебе. Проснусь и думаю. Засыпаю и думаю. И так всё это время.
— Что, все тридцать лет?
— Да, все эти годы думал о тебе, и когда ел, и когда работал, и даже когда спал, то мне снилось, что ты что-то рассказываешь, и, конечно, смысл тут не играл никакой роли, потому что смысл — это пустяк, его может понять и повторить, как попка, каждый профессор, голос твой мне снился. Потому что он неповторим.
— Вот теперь я узнала, что это ты — точно ты. А как твоя жена, детишки?
— Да вот недавно снова развёлся.
— И в какой это раз?
— В третий, только в третий.
— И когда ты стал таким ветреным?
— Да даже и не знаю, когда это началось.
— И тебе нравится эта ветреность?
— Совсем нет, ненавижу её. А ты как, сколько у тебя мужей? Ой, что-то я не то сказал. Есть ли муж? Как дети?
— Дети выросли, и мужа я выгнала на радостях; по этому счастливому поводу.
— По какому поводу?
— Ну, дети выросли, забота больше не нужна об отпрысках, и муж не нужен тоже.
— Первый муж?
— Считай, что первый, если так тебе удобно.
— Так ты свободна?
— Как птица для полёта вверх. Допустим, кура.
— Так кура вверх не сильно-то летает.
— Как умеет, так и летает.
— Почему ты говоришь, как кура? Лучше б без куры. Лучше бы я сам домыслил, какая птица. Может, это чайка. Или ласточка.
— Ну хорошо, считай, ворона.
— Не нравится мне и ворона.
— Ну вот сорока, всем птицам птица.
— Не хочу сороку.
— На тебя не угодишь. Ну, цапля.
— Что это за птицы все какие-то нервные?
— Утка, индюшка, индоутка, — выбирай.
— Эти не летают и не парят.
— Ты, наверно, голубку хочешь?
— Конечно, она лучше индоутки.
— Не будем спорить по пустякам. Ты можешь называть меня хоть гусыней.
— Да она же толстая и раскачивается.
— На подиум, конечно, ей нельзя с такой походкой. Ну, про птичку мы договоримся, в словаре найдёшь, какую хошь, и будешь называть меня той тварью хоть по сто раз на дню.
— Это неизбежно?
— А зачем же я выгнала мужа и детей тоже выпустила на волю? Они выпорхнули, только и видела.
— Чтоб нам увидеться опять? Пить вместе водку, пиво и вино?
— Конечно.
— А ещё что мы будем делать?
— Да что захочешь.
— А что именно?
— Да всё, что захочешь. Ты на самом деле выучился выпивать?
— Да понемногу, по чуть-чуть, соточку-две выпью, чтоб на душе полегчало и чтоб тело согрелось. Ну, а потом уже последнюю, и по домам.
— И ты сначала выпьешь, а потом обо мне думаешь, в пьяном-то виде?
— Да, бывало и такое.
— Ну ладно, а ещё какие грехи водятся?
— Даже и не знаю. Считай, что все, какие есть.
— Да, не надо было отпускать тебя слишком далеко. Слишком надолго, — поправилась она.
— Конечно, не надо. Зачем было выпускать добычу из когтей?
— Допустим, что ничего и не было в то время, пока мы не виделись. И никуда тебя не отпускала я, а просто поводок ослабила. Чтоб была полная свобода. Согласен?
— Придумано великолепно. Как прежде всякое ты выдумывала, чтоб не могли мы быть вместе, так и сейчас — выдумка хороша, на загляденье.
— Да раньше я цену себе набивала.
— А был ли в том смысл?
— Кто ж теперь знает. Но мне казалось, что ты можешь ускользнуть.
— А вышло так, что ускользнула ты, а я остался на поверхности.
— Да ладно тебе вспоминать старое. Кто старое помянет, тому глаз вон. Я вовсе не ускользала, а отлучилась на некоторое время. А сейчас снова вернулась. Считай, из командировки.
— Я так и подумал. Или из тюрьмы.
— Прикуси язычок.
— Уже.
— Ещё раз для надёжности.
— Есть.
— Так когда тебя ждать?
— Так быстро?
— Давно пора. Ты просто кое-что забыл.
— Что же я забыл? Что я мог забыть?
— Мне не хватает только того, что у тебя и было, потому что ничего другого у тебя и не было. Безумного восторга, когда и меня захватывало это безумство, даже если я этого не хотела и противилась этому всем своим несозревшим организмом.
— Что это?
— То, что называют платоническим.
— Ты говоришь о том чувстве, которое накрывало нас?
— Молодец, догадался. Одно оно мне и потребно.
— Непотребно?
— Наоборот, необходимо. Как воздух и вода, вино и пиво.
— Так где ж его найти? Чтоб и выпивка, и закуска в одном флаконе.
— Оно должно быть где-то у тебя внутри.
— По сусекам поискать?
— Да, загляни вовнутрь.
— Как?
— Как раньше ты умел.
— Да я боюсь. Ты бросишь трубку, и снова там будет рана. Душевная рана вот. И опять бежать в магазин за бутылочкой, заливать больное место, чтоб затянулось.
— На самом деле есть там что заливать. Это правда?
— Или правда, или неправда.
— Когда ты едешь, говори? Или летишь на крыльях той же самой птицы?
— Да крылышки больные у неё. Поломаны, иль перебиты. Поэтому она ведь может и не взлететь.
— Взлетит, я думаю, ещё разок взлетит.
— А если нет?
— Как хошь, а я тебе не верю.
— Да так всегда и было.
— Всегда как раз обратное наблюдалось. Полное доверие тому, что ты говорил. Только я боялась этих страстей. Была я боязлива и глупа. А вот сейчас бесстрашна я и жду тебя хоть завтра. Или сегодня. С последней лошадью.
— Снова забыл что-то важное. А, вот оно. Что же мы будем делать вместе? В этом неустроенном государстве? В этом холодном мире?!
— Ты на самом деле не знаешь?
— Догадываюсь, только смутно. Как-то с трудом. На горизонте марево маячит, или туман белёсый, выцветшее небо, часть большая между твердью земной и небесной твердью, то, что для нас Господь создал, чтоб были мы людьми, чтоб что-то чувствовали. Только не чувствую я ничего, ни черта, потому что в этом деле вот уж много лет трудился чёрт. Он руку приложил, и ногу приложил, и всё, что можно приложить, чтоб на земле тут не осталось ничего святого, и — оп, всё получилось у него отлично, беспрецедентно получилось, и что ты хочешь от меня, чтоб я смог победить самого чёрта и всех его подручных, они на каждом тут шагу, их сотни, тысячи; все, кого встречал я на земле, — то черти переодетые в красивое, закамуфлированные, как бойцы спецназа, это и есть спецназ, самый сильный и беспощадный спецназ, и он всё это время уничтожал мою душу, сушил и палил её, и водкой, и виной, и ноющею болью, тягучей бесконечно. И что ты хочешь от меня?
— Я слушаю, — сказала Дуся.
10. Письмо из прошлого
Пришло письмо. Оттуда письма не приходят, — говорила мне-ему бабушка, когда он был маленьким и боялся, что бабушка умрёт. Может, кому-то и не приходят послания оттуда, может, всем не приходят. А ему придёт. До сих пор спит в нём эта детская вера.
Оно лежало в металлическом почтовом ящике, который висит в доме на первом этаже и закрывается на ключ. В закупоренном по всем правилам пакете находились слова, самое ценное из всего того, что бывает ценным. И хотя этих слов он, казалось, уже не ждал, они появились. Он не ждал их с тех пор, как ушла бабушка. Или, может, ещё раньше. Он знал, что их не будет… Писем, посланий, знаков. Но они были очень нужны. Он каждый день открывал ящик и проверял почту.
