Су Дун-по - Стихи. Мелодии. Поэмы

Так случилось, что осенью года
                               жэньсюй,
Когда уж седьмая луна на ущербе была,
С гостем плыли мы в лодке у Красной
                               скалы;
Чуть прохладой дышал ветерок,
Не тревожили волны реку.

Гостю я предложил, поднимая свой кубок
                               с вином,
Строки вместе припомнить о Светлой луне,
Спеть о Деве Прекрасной стихи.

Вскоре
Над восточной горой появилась луна,
Поплыла-поплыла между звезд.
Засверкала река,
Словно капли росы ниспадали на водную
                               рябь,
И смешались в одно небеса и вода.

Как велик этот водный простор!
Это — в тысячи цинов вокруг —
                              необъятная ширь!
В колеснице-ладье мы по ветру летим
                              и летим
В пустоту и безбрежность, не ведая, где
                              их предел.
Кружим в вечности, кружим, от мира
                              сего отрешась,
И как будто на крыльях — взлетаем
                              в обитель святых..

Так мы пили вино, и веселью, казалось,
                              не будет конца,
А потом, на борта опираясь, мы начали
                              петь.
Пели так:

«Из корицы ладья — о-о-си! —
Из орхидеи весло.
В пустоте-чистоте — о-о-си! —
Мы стремимся туда, где светло.
Постигаю простор — о-о-си! —
Но увы, лишь в мечтах.
Где же Дева Прекрасная — о-о-си! —
В небесах?»

…Гость мой флейтой отменно владел:
Вторя песне,
Звучала мелодия грустно-протяжно
                                  в ночи,
В ней и слезы и жалобы слышались,
Скорбь и печаль;
Эта музыка вдаль уплывала,
Тянулась, как нить,—
И, быть может, драконы проснулись
                                  в пещерах в тот миг
И слезу уронила вдова в одинокой ладье…

Вот объятый тоскою, оправив халат,
Сел учитель по имени Су перед гостем
И с досадой спросил:
«Что ж ты песню прервал?»

«Посветлела луна, звезды стали редеть,
Ворон к югу летит, — мне ответствовал
                                   гость.—
Эти строки, — сказал он, — начертаны
                                   Цао Ман-дэ.

Поглядите на запад, — мой гость
                                   продолжал, —
Там Сякоу вдали.
Обернитесь к востоку — на востоке Учан.
Русла рек, цепи гор меж собою сплелись,
И леса разрослись — зелены-зелены…
…Это здесь Чжоу Лан проучил так
                                   жестоко Мэн-дэ!
Под Цзинчжоу врага разгромив,
По теченью спустившись в Цзянлин,
Плыл Мэн-дэ на восток…
Путь проделали в тысячу ли тупоносые
                                   судна его,
Неба синь затмевали полотнища
                                   флагов-знамен.
По прибытье в Цзянлин, разливал он
                                   хмельное вино
И с копьем, на коне восседая, сочинил
                                   эти строки,
Что ныне припомнились мне…
Был героем он в жизни своей,
А теперь — где обитель его?..

Я и вы, мой учитель, рыбачили, хворост
                                   сбирали
На острове, что посредине реки, —
С каждой рыбкой, креветкой знакомы,
С каждым лосем, оленем дружны.
Лодку — лотоса лист — направляя вперед,
Пили вместе вино.
Мы казались себе мотыльками
Между ширью небес и землей
Или зернами риса в безбрежной стихии
                                    морской…»
И изрек он, мой гость:
«Опечален я: жизнь — это миг!
Полон зависти я: бесконечно теченье
                                    Чанцзян!
Если б вечно летать мне, подобно
                                    небесным святым!
Эту яркость луны если б мог я навечно
                                    объять!
Знаю, мало мгновенья, чтоб это постичь,
И поэтому тонут мелодии музыки
                                    в скорбных ветрах…»

Я сказал ему так:
«А доподлинно знает ли гость,
Что такое — вода, что такое — луна?
Все идет чередой, как вода, как теченье
                                    реки,
Все идет чередой, но ничто никогда
                                    не уйдет.
И луна — то кругла, то ущербна,
                                    но вечно — луна,
И не в силах никто
увеличить-уменьшить ее.
Ибо, если изменчивость ставить началом
                                    начал,
В миг единый не в силах мы вечность
                                    вселенной постичь;
Если ж будем считать постоянство
                                    за первоисток,
То и я, и мой гость, да и все, что мы
                                    видим вокруг,—
Вечно все!
Так зачем же завидовать тщетно
Чанцзян?

Между тем в небесах и на этой земле
Всякой твари и вещи свое назначенье
                                   дано.
Если есть что-то в мире, чем я обладать
                                   не могу,
То йоты того не посмею присвоить себе.
Но ведь ветер, что чист в небесах,
Не запретен для наших ушей,
А луна среди звезд, что светла,
Не боится взглянуть нам в глаза.
Мы возьмем их себе — и не будет
                                   препятствий тому,
Ибо Высшим Создателем нам во владение
                                   дан
Этот вечный источник живой красоты,
Мы им можем владеть как хотим!»

И от радости тут засмеялся мой гость,
Засмеялся и кубок наполнил вином.
А потом, после трапезы,
Кубки и плошки вокруг разбросав,
Мы лежали на дне нашей лодки вдвоем
И не знали, объятые сном, что восток
                                    побелел.

Так случилось, что в этот же год,
Но уже при десятой луне,
Я из Снежной обители путь в Лингао
                              держал.
Два товарища-гостя были вместе со мной.

Вот шагаем по глинистым, желтым
                              холмам.
Опустились туман и роса,
Опадает с деревьев листва;
На земле — только тени людей,
С неба светлая смотрит луна…

При луне стало весело нам,—
Мы идем, и у каждого песнь на устах.
Но, вздохнув, я сказал:
«Вот ведь как!
Есть друзья — нет вина.
Есть вино — не хватает закуски к вину.
А луна так светла! Свежий ветер так
                                       чист!
Разве будет еще столь прекрасная ночь?»

Гость ответил:
«На склоне ушедшего дня
Бросил сеть я — и рыбу поймал:
Рот огромен, мелка чешуя,
Вот уж подлинно карп из Сунцзян!
Словом, добрая снедь. Только как мы
                                    добудем вина?»

Я вернулся домой — за советом к жене,
А жена говорит:
«Мерой в доу запас
Я хранила давно до минуты такой».

Так достал я к закуске вино!

А потом мы продолжили путь
И добрались до Красной скалы,
Где рокочет теченье реки,
Пробиваясь меж глыб.
Горы так высоки, что уменьшенной
                         кажется снизу луна.
Из отхлынувших вод обнажаются скал
                         острия.

Только несколько лун миновало
                         и несколько солнц, —
А узнать не могу эти горы и эту реку!

…Полы длинной одежды своей подобрав,
Я вскарабкался вверх но отвесной скале
И, пробравшись сквозь чащу кустов
                         молодых,
Оседлал Леопарда и Тигра,
На спину Дракона Рогатого влез
И, до гнезд соколиных добравшись,
Взираю на темный дворец — на обитель
                         Фэн И…
Жаль, что гости со мной не решились
                         взобраться сюда!

Вдруг раздался пронзительный свист,
Задрожали деревья, пригнулась трава,
Все долины в низинах эхом вторили
                         свисту в горах,
Все гонимые ветром реки вздыбили воды
                         свои.

Цепенея и духом упав,
Я смятенье не мог побороть,
Страшно было стоять на вершине совсем
                         одному,
И тогда я спустился к друзьям,
Нас у берега лодка ждала.
На средине реки
Мы отбросили весла, отдавшись теченью
                         Чанцзян,
И дремали, от мира уже отрешась…

Вот приблизилась полночь.
Тишина воцарилась — и вдруг
Одинокий журавль
Над рекой пролетел:
Колесницы колеса — это круглые крылья
                               его.
Тонкий шелк — это белые перья его.
Пролетел с громким криком
И на западе скрылся из глаз…

Я в Лингао… С друзьями расстался,
В обители тихой заснул…
И во сне предо мною предстал
                               проповедник-даос
В одеянии с перьями, как у бессмертных
                               святых.
Он в Лингао зашел по пути
И учтиво спросил:
«Хорошо ли и весело ль время
                               у Красной скалы провели?»

Я монаха спросил, как его величать,
Но лишь голову тихо склонил, не ответил
                               даос.
«О! — воскликнул я. — Понял: во сне
                               продолжается явь!
Ночью вы пролетели над нами,
Крича, как журавль?»

Улыбнулся даос, поглядел на меня
                               и исчез,
Был смущен я, когда же опомнился —
                               дверь распахнул,
Огляделся вокруг —
Ни души!..