Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Чужие сочиненья править,
Чужие строки исправлять –
Не может это нас прославить,
Но может греть и забавлять.
Коль ты мужчина и редактор,
А не мокрица и слизняк,
То ты прокатишься, как трактор,
По сочиненьям всех писак.
Красоты, образы, сравненья,
Что там и сям торчат, как хуй,
Выравнивай без сожаленья,
Без всякой жалости трамбуй.
И на открывшейся равнине
Ты захохочешь – потому,
Что возвышенья для гордыни
Здесь не найти уж никому.
Никто глумиться над собратом
Уже не сможет больше здесь,
И борзописцам нагловатым
Придется поумерить спесь.
Будь ты поэт или прозаик,
Будь ты лощеный сценарист,
Будь пишущий про мелких заек
Натуралист-анималист, –
Все на пространстве ровном этом
Постигнут суть моих идей,
Обласканы, как мягким светом,
Исконным равенством людей.

Я был весьма трудоспособен
И нищих люто ненавидел,
Был с ними неизменно злобен
И многих попусту обидел.
Им только водочки желалось,
Чтоб как-то справиться с мигренью,
В моем же взоре отражалось
Лишь безграничное презренье.
Им только хлебушка хотелось
Без всяких видов на колбаску,
Но черт моих окаменелость
Лицо преображала в маску.
И маска грубо изрекала,
Борясь с нахлынувшей зевотой:
“Вас много тут, а денег мало,
Покуда цел, иди работай”.
Я сам, трудясь до изнуренья,
Всё стать писателем пытался,
И вот теперь до разоренья
Закономерно дописался.
Теперь и я на паперть вышел,
Хотя и с крайней неохотой,
И от богатеньких услышал:
“Покуда цел, иди работай”.
Никто не хочет поделиться,
И, словно в некой страшной сказке,
Исчезли дружеские лица,
Вокруг остались только маски.

Я вновь рутины груз подъемлю
На утре трудового дня,
И снова вдавливает в землю
Привычный этот груз меня.
Сипят изъеденные бронхи
И жар толкается в виски,
Но если просто стать в сторонке,
Увязнут в глине башмаки.
Так нечего мечтать о бунте,
Кричать: “Куда вас всех несет!” –
Остановись на этом грунте,
И он всего тебя всосет.
Пусть далеко уже не юн ты,
Пускай простужен, – всё равно,
Подошвы отлепив от грунта,
Плетись со всеми заодно.
Вот так плетешься, слабый, потный,
О грузе думая своем,
И кажется – асфальт холодный
Стал вязким, словно чернозем.
И никого своей хворобой
Ты не разжалобишь, мой друг,
Осталось лишь пихать со злобой
Всех тех, кто топчется вокруг.
Ведь если б ты всю их породу
Сумел под корень извести,
То смог бы враз прибавить ходу,
Легко и весело идти.

Я по профессии писатель,
Причем особенного склада:
Пишу не по веленью сердца,
А ровно столько, сколько надо.
Нельзя быть слишком многословным
И отнимать чужое время.
Привык я выражаться кратко
И исключительно по теме.
Все любят юмор и сатиру,
Не зря я выбрал этот профиль.
Так легче превратить писанья
В консервы, крупы и картофель.
А иногда, пускай не часто,
В моем котле мясцо бывает.
Но больших выгод домогаться
Писателю не подобает.
Я знаю, сколько надо строчек,
Чтоб полностью насытить тело:
Я за часок их набросаю –
И прекращаю это дело.
Трудиться больше так же глупо,
Как по жаре ходить в калошах.
Уж лучше помечтать о сексе
И о других вещах хороших.

Бывают вопросы – как ствол пистолета,
Здоровью и миру грозящие так же.
“Не хочешь ли выпить?” – спросили поэта,
И он машинально промолвил: “А как же!”
Вернулся домой он под утро – без куртки,
В грязи, ухмыляясь пугающе криво,
Зато за ушами торчали окурки –
Он сам их туда заложил бережливо.
Он рухнул в чем был на семейное ложе,
Не слушая горестных стонов супруги,
Чудовищным храпом соседей тревожа,
Заставив собаку залаять в испуге.
Спят пьющие крепко, однако недолго,
От жажды поэт пробудился во мраке.
На кухне он пил и поглаживал холку
Несмело к нему подошедшей собаки.
Еще он не знал, что потеряна куртка,
Но чуял: потерь обнаружится масса.
Нашел за ушами он оба окурка
И тупо смотрел на них около часа.
А после из глаз его хлынули слезы:
За что эта доля над ним тяготеет?
За то ли, что, слыша прямые вопросы,
Он ложью ответить на них не умеет?
За что все вокруг на него ополчились?
За то ли, что гений и ложь несовместны?
“Не хочешь ли выпить?” – к нему обратились;
Он мог бы солгать, но ответствовал честно.
Хотел бы он плавать в безбрежности лета,
Но падает в грязь, как подбитая птица…
Бывают вопросы – как ствол пистолета,
И нечем поэту от них защититься.

По паркам проходя моим,
Я вижу светлого немало.
Вот вновь под дубом вековым
Собачка кучечку наклала.
Вот девушку два пацана
Ведут почтительно по тропке,
И стесняется она
Ладоней, гладящих по попке.
Вот скрыла лиственная вязь
Ватагу пьющих и курящих –
Они, тихонько матерясь,
Слегка дичатся проходящих.
Дойду по парку до ларька
И на последние копейки
Куплю бутылочку пивка,
Чтоб скромно выпить на скамейке.
Мамаши с деточками в ряд
Проходят мимо, словно павы…
Так что ж писатели корят
Нас за распущенные нравы?
Никто здесь никого не бьет,
Никто ничем не обижает.
Наряд ментов порой пройдет,
Но нас в тюрьму он не сажает.
У всех людей спокойный вид
И машут песики хвостами,
А если кто-то пошалит,
То это скрыто за кустами.
И потому, едва взгляну
Я на гулянье населенья,
Как всякий раз слезу смахну
Сочувствия и умиленья.

Плеваться в лестничный пролет
Для мудреца всегда приятно.
Мотаясь, вниз летит слюна,
Внизу щелчок раздастся внятно.
Как рухнувший воздушный змей,
Теряющий по лоскуточку,
Слюна летит, пока щелчок
На этом не поставит точку.
Не так же ль человек летит
Стремглав из этой жизни бренной
Среди таинственных перил
И лестниц сумрачной Вселенной?
И сколько он ни измышляй
Систем, индукций и дедукций –
Он не замедлит свой полет
Средь мрачных мировых конструкций.
Но пусть меня творец миров
Почтением не удостоит –
Я не слюна, а человек,
Со мною так шутить не стоит.
Способен мой свободный дух
Развить такое напряженье,
Чтоб тяготенье прервалось
И обратилось вспять сниженье.
Пусть я о мировую твердь
Расплющусь и навек исчезну,
Но прежде оскверню того,
Кто мною плюнул в эту бездну.

Хочу иному врезать по скуле,
Хочу другому проломить башку,
А третьего хочу узреть в петле,
Качающимся тихо на суку.
И никого не хочется обнять,
Похлопать по плечу, прижать к груди…
Любовь и Дружба могут изменять,
Но Злоба ждет с улыбкой впереди.
Мы за руки возьмемся крепко с ней
И побежим через цветущий луг,
Пинками награждая всех людей,
Торчащих в замешательстве вокруг.
На косогор поднимемся степной,
Где нас простор необозримый ждет,
И хныканье побитых за спиной
Картине мира пряность придает.
Село расположилось под горой,
В котором масса пищи для огня,
И выгон с гомонящей детворой,
Давно заслуживающей ремня.
Но Злоба нежно скажет: “Погоди,
Не надо о рутине в этот миг” –
И мы замрем, следя, как впереди
В закатных тучах солнце прячет лик.
И, обновившись за какой-то час,
Мы вспять пойдем по пойменным местам,
И пустятся бежать, завидев нас,
Бездельники, слонявшиеся там.