Анна Брэдстрит - Поэзия США

После последних известий окна темнеют
И город стремительно тонет, касаясь ночного дна,
Каждый скатывается на своей личной подушке
В Атлантиду персонального сна.

А ветер все злее, он поднимает и гонит
Мусор событий по парку: бесформенный ком
Терзают зубья решеток, бумага взвивается,
Падает на дорожки с тихим шлепком

И снова летит. Строптивые стаи
Налетают на статую, как на мертвеца,
Бьют по застывшим глазам, проминаются
На бесстрастных выпуклостях лица,

Скребут по славному имени. Все это газетное
Воинство казнит погруженьем во мглу
То, о чем мы собирались подумать,
Выворачивает, перекручивает в темном углу

Людские слова, по канавам бьется в падучей
У ног полисмена, словно затоптанный снег,
Который рядом с его томительным одиночеством
Чавкает, укладываясь на ночлег.

К дьяволу! Под копыта императорской лошади!..
Когда на рассвете из ясной, сухой полутьмы
Голос диктора проворкует, как голубь,
И от душевной смуты, от смутьяна-города мы,

Выползая из темного зева подземки,
Возвращаемся к жизни, к свету весны,
Неся утренний выпуск, когда идем по аллеям,
Где подобные ангелам люди, чьи лица бледны,

Деловито орудуя палкой, в мешки собирают
Мусор вечера, — ступая по пеплу умерших страниц,
Мы спугиваем твердым утренним шагом
Распевшихся в общественных зарослях птиц.

Усталая листва в канун облета
Так безысходно напряглась, цедя́
Спокойный свет сквозь шумные решета,
Как будто ей и время не судья.

Полузабытый, вновь печет нам плечи
Багряный ливень. И со всех углов
На нас струится Троицы наречье
Сквозь золото кленовых куполов.

Свет кленов — он погаснет, но сначала
Он, освежив все наше существо,
Пятнает нас так въедливо и ало,
Что не свести, как ни своди его.

Так Мери в сказке, выстирав платок
(А сказки нам идут порою впрок),
Повесила его на розмарине —
И куст в кисейной синеве поблек.

Смотри, как пламя иссякает в сипи.

Зима настала; собрано зерно,
В сараях сено, и в яслях скотина,
И яблок в кладовой запасено.
«Окончилась всегдашняя рутина», —

Ты думаешь, в качалке у камина
Тяжелой тушей благостно застыв, —
И эта в целом славная картина
Всему земному нынче супротив.

Ведь там, снаружи, черною вороной
Слетает ночь на пугало (в твоей
Одежде старой, снегом занесенной),

Которое, как в пламени костра,
Руками рвется в небо — что, ей-ей,
Уместней бы хозяину двора.

Воздвигнутый на утесе над морем, объятым ночью,
Маяк сверкает своим собственным светом,
Абордажными саблями здесь и там
Рассекая гордиев узел вод,

Озаряя караванные пути и Саргассовы луга,
Выискивая каждую упавшую волосинку,
Высвечивая щедрые, радостные
Игры могучих дочерей Океана.

Но затем все пропадает во вспышках тьмы —
Руки, бедра, луга и меридианы,
Все пропадает, и чернота зрачков
Ныряет в бездну за черным жемчугом моря —

Моря как такового. Глядим на ослепшие волны,
Мечущиеся обезумевшим стадом,
Слышим их вой, рев и гортанные вскрики,
Предупреждающие о водоворотах

Нашего разума. Ибо море становится непонятным,
Как голоса, проникающие в сознанье,
Охваченное утренним сном. Но и нам не проснуться —
Убаюканным на груди у моря… Душа,

Спрячься за крепостной стеной от глухого гула,
Выплачь свои александрийские слезы и ведай:
Огонь маяка, выхваченный из ножон,
Одним молниеносным ударом пронзает мантию тьмы

И освобождает из заточения наше зрение, —
И возвращает ему его сокровища:
Волны, неисчислимые и неуязвимые.
Давайте же поверим, что тьма —

Самое сокровенное изо всего, что мы видели.
Дочери Океана заигрывают с нами,
Обдавая нам лица водой.
Корабль в свету маяка — это праздник царству морскому.

            Эти дети, играя у статуй в саду,
Заражают его озорством, и аллеи,
От стремительных шалостей сами шалея,
            Мечут их, словно мяч, — на газон, на гряду

            Аккуратных бедняжек-цветов. — И они
Застывают в причудливых позах горгулий,
Но мгновенье спустя растревоженный улей
            Вновь снимается с места. Под визг ребятни —

            А вернее, — над ним, еле слышится вздох
Замороченных и озадаченных кленов,
Не понявших мальчишеских важных резонов
            И поднявших отчаянный переполох

            Тенью веток, в которых запутался змей.
А уже вслед за ним запускается новый!
И предельно осмыслен черед бестолковый,
            Как в Хао́се Овидия. Резвость детей

            Умеряют две няни. — Но, впрочем, не так,
Чтобы очень. — И шествуют важно, как горы,
По дорожке. А горы шагают не скоро —
            Тучки мчатся на них, вот и весь мнимый шаг.

            И чеканный свой марш прекращает солдат,
И влюбленные взор друг от друга отводят,
И на всех, кто в саду, словно что-то находит, —
            Только детские туфельки четко стучат.

            На скамье, утлым телом вливаясь в нее,
Одинокий отверженный, силу и веру
Потеряв, посчитав за пустую химеру,
            Смотрит, не узнавая, на царство свое.

Вот пять солдат с дагерротипа Брэди
Застыли, не ожив лишь потому,
Что не было одержанной победе
Ни капли веры… Гамлетом во тьму

Сойду, отцов молчащих окликая, —
Как бездыханно-благостны они,
Отшельники в глуши чужого края, —
Исходу года их поход сродни.

Оружье, упряжь, жалкие палатки —
Игрушечны и беззащитны. Но
Кудрявых кленов стройные порядки
Ведут на холм.
                         Пахнуло тишиной

Мгновенной — от раската до раската —
В ветвях, которым пламенем пылать.
Отцы, я с вами, мы к холму прижаты
Врагом, но не отступим ни на пядь.

Но и Бирнамский лес на ум приходит,
Когда штурмуют этот Эльсинор
И тень деревьев на воду наводит
Кровавый блеск. История — простор,

Подвластный то приливам, то отливам,
Где каждая ничтожная волна
Подвержена решеньям торопливым
Чему — на дно, чему — всплывать со дна,

Что лавром покрывать, что мхом, какие
Сокровища вдруг вынести на мель,
Какие вскрыть могилы вековые,
А по каким — пустить зеленый хмель.

Итак, старик у моря,
Я начал понимать:
Для воли нет неволи
Страшней, чем благодать.

Но мертвецам молчать
Приходится, покуда
Не грянет роковой
Приказ невесть откуда.

С каким восторгом буду
Внимать я каждой лжи —
И под любое знамя —
Лишь только прикажи.

Но сгинут миражи,
Уловки и обманы
Обманутых отцов —
И строгим древом стану,

Не ждущим с неба манны
И мания вождя —
Но только жизнетворных
Сиянья и дождя.