Марк Гроссман - Синева осенних вечеров

Была поэзия, как отчим,
Иной порою — жестока,
Глуха к своим чернорабочим
В бездонных шахтах языка…
Душа, как грузчик, уставала,
На грудь валилась голова,
И в чреве черного отвала
Как черви корчились слова.
Но в час отчаянья, как милость,
Что полагается слуге,
Крупица золота светилась
В набухшем кровью кулаке.
И сотрясала свод удача,
Не пряча золота в суме,
И ликовали, чуть не плача,
Чернорабочие во тьме.

1974

Они целуются убого,
Незряч их придорожный брак,
И речь хромает, колченога,
Как выпивоха после драк.
Достались, видно, в жизни льды им,
Удачи не было дано.
Сидят, давно немолодые,
Увы! — недобрые давно.
Поют в обнимку у рябины.
Завить одну пытаясь нить.

…Ведь даже злым и нелюбимым
Дано кого-нибудь любить.

1976

Мы были музами провинции.
Пророка несть в своем дому.
И вяло хлопали девицы,
Проваливаясь в полутьму.
Записки были и записочки.
Осечки были и успех,
И записные были выскочки.
Что знают всё и обо всех.
Но рос и вырос на железе я
И помню оттого свое —
Как государственны поэзия
И слуги честные ее.
Нас жизнь охаживала вицею,
В своем дому пророков несть.
…Мы были музами провинции,
Спасибо ей за эту честь.

1977

И благолепно, и невинно
Жить без любви. И все к лицу,
Как половине — половина,
Как похороны — мертвецу.
Уже ни к подвигам, ни к славе
Не позовет вас новый день,
И вашу душу тихо плавит
С чиновней ненавистью лень.
Пусть любознательность мальчишья
Живет в душе с началом дня.
Страшитесь скучного затишья.
Житейской прозы без огня.
Любите буйную погоду,
Людей любите. Потому
Живите Родине в угоду,
Не угождая никому.

1977

Спокойней нам средь аксиом расхожих,
И нормы той, что некогда была.
Но нет конца у мирозданья, боже…
Как мысль простая эта тяжела!

1977

Опять с усердием и знаньем
Ты порицал мои грехи,
Выкручивая наизнанку,
С немалым рвением, стихи.
Вздевал ты палец, мне на горе,
Ты изрекал мне принцип свой.
И я, не потакая ссоре,
Кивал уныло головой.
— Ты прав, — вздыхал я простовато, —
Я многогрешен, у тебя ж
Всего один лишь недостаток,
И тот — не прихоть и не блажь, —
Он от излишнего старанья,
И потому не сто́ит драк:
Нехорошо тебя тиранить
Всего за то, что ты — дурак.

1977

Ненавистна мне слабость нагая —
Окаянная тяга к вину.
Но порой эту боль не ругаю,
Не позорю я эту беду.
И на слово иного вопроса
Отвечаю: — Пожалуй, молчи,
Может, спирт им, как мне папироса
Запрещенная, снится в ночи.
Табака мне не надо, краснея,
Сам себе понемногу я лгу.
Все сосу свою трубку во сне я,
Накуриться никак не могу.
И порою о пьяных горюя,
Я иного пропойцу корю:
— Не курю, не курю, не курю я,
Наяву-то ведь я не курю!

1977

На исходе вечера устало,
Распахнувши руки, как крыла,
Мне цыганка долю нагадала,
Целый короб счастья наврала.
Жить-де буду я с мошной и чарой,
Буду мил до гробовой доски
Женщине не старящей, не старой,
Никогда не знающей тоски.
Будут луны литься над домами,
А еще, как от грозы леса,
Полыхать багровыми дымами
Нефтяные черные глаза.
Был я в сказке этой без порока,
Нипочем сума мне и тюрьма,
И бежала ровная дорога
В добрые казенные дома.
Много фарта было, горя мало,
Благолепны мысли и дела.
Как она красиво сочиняла,
Всей душою женскою лгала!
Ну и что же? Ведомо от веку:
Не желая горя никому,
Не жалейте сказок человеку,
Безобидных вымыслов ему.
Это сто́ит выдумщику мало,
Лишь бы сердце не имело зла.
…Мне цыганка радость нагадала,
Целый короб счастья наврала.

1977

Песня в дудочке дремала,
Сотрясала тьму гроза.
Сказки сказывала мама,
Жмуря синие глаза.
И в руках у мамы спицы
(Так знакомы и милы!)
Были перьями жар-птицы,
Оперением стрелы.
Мир честной учил повесу,
Как вершить свои дела,
И красавица по лесу
В красной шапочке брела.
А за ней, с мечтой о пище,
Будто изгородь — худой
Волочился вслед волчище
С накладною бородой.
Голова в степи дремала,
Всадник ехал в никуда.
Сказки сказывала мама,
Напевала иногда.
Тихо длился стих поэта.
Мама требовала: — Спи…
У кровати людоеда
Гном томился на цепи.
И лежал я, чуть не плача,
Но рассеивалась тьма:
Побеждала зло удача,
Дурь бежала от ума.
Были слезы, и печали,
И поруганная честь.
И слова в ночи звучали
Обо всем, что в жизни есть.
Вдаль бежали Дон и Кама,
Бились лето и зима.
Сочиняла сказку мама
Мне некнижную сама:
— На Ивана на Купала,
Догорая горячо,
С неба звездочка упала
Таганаю на плечо.
Он зажмурился от жара
И сказал, с трудом дыша:
«Слава богу, здравствуй, пара,
Здравствуй, девица-душа!
Постарел я, ожидая.
Наконец в мои края
Ты явилась, молодая,
Радость ясная моя!»
От его могучей ласки
Стали все вокруг добрей.
…Как давно умолкли сказки.
Песни наших матерей…

1977

В огороде лен посею
На рубаху Алексею.
Вырастай быстрей, ленок.
Подымайся густо.
Как вам служится, сынок,
Вдали от Златоуста?
Нету пыли на штыке?
Вьется дым похода?
Как вам дышится в тайге,
Русская пехота?
Часовых часы длинны
И забот беремя.
Слава богу, без войны
Протекает время.
Служба — даже и к концу —
Непростая ноша.
Государству и отцу
Послужи, Алеша.
Честь, она навек, сынок,
У станка и в роте.
…Вырастай быстрей, ленок,
В нашем огороде.

1978

Не слагается стих… не поется…
Будто мелочь — затерты слова.
И скрипит журавлем у колодца
От надсады моя голова.
И в душе, как в иные отливы —
На живой, на прибрежной меже
Обнажаются ржаво заливы
И мелеют глубины уже.
Среди слов, точно кочечки, куцых
Я бреду, опасеньем томим:
Вдруг приливы уже не вернутся
К берегам обмелевшим своим?

1978

Тут когда-то извивалась тропка,
Молчаливо хмурилась гора.
…Постою у домен неторопко,
Близ жары литейного двора.
Здесь бывало от свинцовой плетки
Аргамак кидался под уклон.
…Что иным окатыши и лётки,
Взлеты металлических колонн?
Я ж глаза прищурю — и с разгона
Годы и события сотру,
И увижу красные знамена
На январском бешеном ветру,
И мальчишку в ношеной шинели,
Глаз его лихое торжество.
Пальцы в рукавицах онемели,
Но душа пылает у него.
О Гренаде он хрипит некстати,
Флюсом шахту загружает он,
И его товарищ и писатель
Поезда отводит под уклон.
…Улицы. И транспортная пробка.
Бога укоряют шофера.
…Тут когда-то извивалась тропка,
Молчаливо хмурилась гора.

1980